Аргентинец

Барякина Эльвира Валерьевна

Коля Рукавицын встретил Жору у гардероба. Лицо его было бледно.

— Слыхал? Большевики откупились от немцев — подписали мирный договор на их условиях. Вот, смотри!

Он сунул ему переписанный от руки текст. Жора читал и не верил своим глазам: на западе границы России откатились чуть ли не до владений Московского княжества, Украина признавалась независимым государством, немцам гарантировался привилегированный статус — их собственность не подлежала национализации, они могли беспошлинно вывозить любые товары и получать компенсацию за имущество, пострадавшее

во время войны. Россия должна была выплачивать Германии и ее союзникам царские долги, армия и флот распускались, черноморские корабли передавались врагу…

Большевики отобрали у своих граждан все права, но оставляли их за немцами.

— Правительство даже не осмелилось опубликовать это, — произнес Рукавицын.

Жора вернул ему бумагу.

— Пойдем, — проговорил он упавшим голосом.

В классе творилось невообразимое: гимназисты скакали по партам, девчонки визжали, звенели перья в коробках. На доске было написано: «Да здравствует Россия!» и «Долой Брестский мир!»

Пуля-Дура метался между рядами:

— Тише, ребятки… Умоляю вас, тише!

Отчаявшись, он без сил опустился на стул, снова вскочил — брюки сзади были испачканы мелом (кто-то нарочно измазал сиденье). Класс притих, ожидая реакции, но Пуля-Дура ничего не заметил.

— Товарищи ребятки! — возвысил он голос. — Я понимаю ваше негодование, но вы еще слишком юны, чтобы понимать значение международной политики. Наша задача — учить и учиться, чтобы слепить из вас достойных людей.

— Из себя сначала человека сделайте! — выкрикнул Жора и оглянулся на класс. — Вы как хотите, а я тут время тратить не буду.

Жора привык, что с него берут пример: он был заводилой, судьей на поединках и защитником мелкоты, когда старшие давили из нее «масло». Это из-за него семиклассники носили шинель внакидку и таскали ранец не за спиной, а в руках. Но когда он вышел из класса, никто не последовал за ним, даже Коля Рукавицын.

В коридоре Жора услышал насмешливый голос одного из «ремесленников»:

— А что вы хотели от графского родственника?

— Пусть с ним Губчека разбирается! — надрывно крикнул Пуля-Дура.

ГубЧК — это губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. На всех заборах висели информационные листки с ее приказом номер один: запрещено скапливаться на улицах — патруль после двукратного предупреждения открывает огонь. Все граждане и организации обязаны доносить о призывах к свержению советской власти по телефону 9-43 или являться с докладом на Малую Покровскую — в особняк, реквизированный у Кузнецовых.

Во дворе возчики стаскивали с дровней дохлую лошадь, привезенную для мясных обедов. Вокруг нее столпились радостные «контролеры»:

— Щей наварим, а то суп из воблы вот уже где сидит!

Жора вышел на Тихоновскую, поднял воротник, спасаясь от ветра. Благородная злость погасла: ну, бросил гимназию — а дальше что? Если большевики останутся у власти, аттестата зрелости у него не будет, и университета, скорее всего, тоже.

Странная штука — власть. Нет разницы,

государственная она или гимназическая, все совершается по одному принципу: никакое начальство не может контролировать всех — подчинение добровольно. По какой причине дети трепещут перед географом и плевать хотели на Пулю-Дуру? Уроки и у того и у другого — скука смертная, но географ, если что, так врежет линейкой — две недели будешь с синяком ходить, а Пуля-Дура только и способен блеять: «Тише, ребятки!» Первый — скотина, мерзавец, но он сразу дает понять, кто тут главный; второй хочет понравиться всем, заигрывает, жаждет мира и покоя, но, по большому счету, всех боится и всех ненавидит.

Та же история с большевиками и Временным правительством. Власть только тогда власть, когда ты не сдаешься при первом крике неодобрения и изо всех сил защищаешь свое право руководить. Глупо надеяться: вот народ наделит меня полномочиями и пойдет за мной, ибо сам меня выбрал. Народ слушает только того, кто готов перегрызть горло за место вожака. И это правильно: чтобы руководить, нужны стальные когти, нужны челюсти, нужны горящие глаза… Все это есть у большевиков и нет у их малокровных противников. Поэтому Ленин с Троцким все еще сидят в Кремле, а не в Бутырке.

У церкви Святого Тихона Амафунтского несколько человек кололи лед на тротуаре. Жора приблизился: пожилые дамы в оренбургских платках, усатые господа в пальто с каракулевыми воротниками… Рядом на ветру ежился мальчишка-красногвардеец, топтался с ноги на ногу, дул на заледеневшие пальцы.

— Эй вы, буржуи, пошевеливайтесь! — кричал он на работников. — До вечера, что ли, копаться будете?

Две барышни перекладывали сколотый лед на носилки: в одной из них Жора признал Елену.

— Ты что тут делаешь?! — подлетел он к ней.

Елена уронила лопату:

— Маму с папой арестовали… А мне велели сюда… — Она тряслась, как подбитый зайчик.

Красногвардеец нацелил винтовку на Жору:

— Ну-ка пшел отседа!

Тот перехватил дуло и с силой ткнул прикладом красногвардейца. Мальчишка завыл, сел в сугроб. Жора разрядил винтовку и сунул патроны в карман.

— Не сметь быть рабами! — крикнул он остолбеневшим «буржуям». — Не смейте выполнять их приказы!

Отшвырнув винтовку, Жора взял Елену за руку и пошел прочь. Позади вновь раздались удары ломов о лед: работа продолжалась.

Дор'oгой Елена рассказала, что произошло. Губисполком наложил контрибуцию на богатейших жителей города — пятьдесят миллионов рублей. Купцы устроили заседание в Ремесленной управе и постановили: денег не давать ни при каких условиях. Тогда большевики сказали, что всех пересажают.

— Папа пытался усовестить их, — всхлипывала Елена. — Говорил им: «Вы хоть представляете себе — сколько это: пятьдесят миллионов? Вы закрыли наши банковские счета, провели обыски, у многих по нескольку раз…» Но им что пять тысяч, что пятьдесят миллионов — они не видят разницы, для них это просто много денег.