Архипелаг ГУЛаг
Шрифт:
Бывало и такое мероприятие: группа лучших ударников посещает РУР или ШИзо и приводит с собой агитбригаду. Сперва ударники всячески укоряют отказчиков, объясняют им выгоды выполнения норм (питание будет лучше). Потом агитбригада поёт:
Всюду бой запылал,
И Мосволгоканал
Побеждает снега и морозы!
и совсем откровенно:
Чтобы лучше нам жить,
Чтобы есть, чтобы пить
Надо лучше нам землю рыть!
picture: Агитбригада
И всех желающих приглашают не просто выходить в зону, но - сразу переходить в ударный барак (из штрафного), где их тут же и кормят! Какой успех искусства! (Агитбригады, кроме центральной, сами от работы не освобождаются. Получают лишнюю кашу в день выступления.)
А более тонкие формы работы? Например, "при содействии
Или - товарищеские суды? (В первые годы после революции они назывались "морально-товарищескими"! и разбирали азартные игры, драки, кражи - но разве это дело для суда? И слово "мораль" шибало в нос буржуазностью, его отменили.) С реконструктивного периода (с 1928 года) суды стали разбирать прогулы, симуляцию, плохое отношение к инвентарю, брак продукции, порчу материала. И если не втирались в состав судов классово-чуждые арестанты (а были только - убийцы, ссученные блатари, растратчики и взяточники), то суды в своих приговорах ходатайствовали перед начальником о лишении свиданий, передач, зачётов, условно-досрочного освобождения, об этапировании неисправимых. Какие это разумные, справедливые меры и как особенно полезно, что инициатива применять их исходит от самих же заключённых! (Конечно, не без трудностей. Начали судить бывшего кулака, а он говорит: "У вас суд товарищеский, я же для вас - кулак, а не товарищ. Так что не имеете вы права меня судить!" Растерялись. Запрашивали полит-воспитательный сектор ГУИТЛ и оттуда ответили: судить! непременно судить, не церемониться!)
Что является основой основ всей культурно-воспитательной работы в лагере? "Не предоставлять лагерника после работы самому себе - чтобы не было рецидивов его прежних преступных наклонностей" (ну, например, чтобы Пятьдесят Восьмая не задумывалась о политике). Важно, "чтобы заключённый никогда не выходил из под воспитательного воздействия".
Здесь очень помогают передовые современные технические средства, именно: громкоговорители на каждом столбе и в каждом бараке! Они никогда не должны умолкать! Они постоянно и систематически от подъёма и до отбоя должны разъяснять заключённым, как приблизить час свободы; сообщать ежечасно о ходе работ; о передовых и отстающих бригадах; о тех, кто мешает. Можно рекомендовать еще такую оригинальную форму: беседа по радио с отдельными отказчиками и недобросовестными.
Ну, и печать, конечно, печать!
– самое острое оружие нашей партии. Вот подлинное доказательство того, что в нашей стране - свобода печати: наличие печати в заключении! Да! А в какой стране еще возможно, чтобы заключённые имели свою прессу?
Газеты во-первых стенные, рукописные, и во-вторых многотиражные. У тех и других - бесстрашные лагкоры, бичующие недостатки (заключённых), и эта самокритика поощряется Руководством. Насколько само Руководство придаёт значение вольной лагерной печати, говорит хотя бы приказ No. 434 по Дмитлагу: "огромное большинство заметок остаётся без отклика".
– Газеты помещают и фото ударников. Газеты указывают. Газеты вскрывают. Газеты освещают и вылазки классового врага - чтобы крепче по ним ударили. (Газета - лучший сотрудник оперчекотдела!) И вообще газеты отражают лагерную жизнь, как она течёт, и являются неоценимым свидетельством для потомков.
Вот например, газета архангельского домзака в 1931 году рисует нам изобилие и процветание, в каком живут заключённые: "плевательницы, пепельницы, клеёнка на столах, громкоговорящие радиоустановки, портреты вождей и ярко говорящие о генеральной линии партии лозунги на стенах... вот заслуженные плоды, которыми пользуются лишенные свободы!"
Да, дорогие плоды! И как же это отразилось на жизни лишенных свободы? Та же газета через полгода: "Все дружно, энергично принялись за работы... Выполнение промфинплана поднялось... Питание уменьшилось и ухудшилось."
Ну, это ничего! Это как раз ничего! Последнее - поправимо.3
И куда, куда это кануло всё?.. О, как недолговечно на Земле всё прекрасное и совершенное!
Уже не стала цениться художественно-поэтическая форма лозунгов, и лозунги-то пошли самые простые: выполним! перевыполним! Конечно, эстетического воспитания, порхания муз, никто прямо не запрещал, но очень сузились его возможности. Вот, например, одна из воркутских зон. Кончилась девятимесячная зима, наступило трёхмесячное, ненастоящее, какое-то жалкое лето. У начальника КВЧ болит сердце, что зона выглядит гадко, грязно. В таких условиях преступник не может по-настоящему задуматься о совершенстве нашего строя, из которого он сам себя исключил. И КВЧ объявляет несколько воскресников. В свободное время заключённые с большим удовольствием делают "клумбы" - не из чего-нибудь растущего, ничего тут не растет, а просто на мёртвых холмиках вместо цветов искусно выкладывают мхи, лишайники, битое стекло, гальку, шлак и кирпичную щебенку. Потом вокруг этих "клумб" ставят заборчики из штукатурной дранки. Хотя получилось не так хорошо, как в парке имени Горького, - но КВЧ и тем довольно. Вы скажете, что через два месяца польют дожди и всё смоет; ну что ж, смоет. Ну что ж, на будущий год сделаем сначала.
Или во что превратились политбеседы? Вот на 5-й ОЛП Унжлага приезжает из Сухобезводного - лектор (это уже 1952 г.). После работы загоняют заключённых на лекцию. Товарищ, правда, без среднего образования, но политически вполне правильно читает нужную своевременную лекцию: "О борьбе греческих патриотов". Зэки сидят сонные, прячутся за спинами друг друга, никакого интереса. Лектор рассказывает о жутких преследованиях патриотов и о том, как греческие женщины в слезах написали письмо товарищу Сталину. Кончается лекция, встаёт Шеремета, женщина такая из Львова, простоватая, но хитрая, и спрашивает: "Гражданин начальник! А скажить - а кому бы н?а?м написать?.." И вот, собственно положительное влияние лекции уже сведено на нет.
Какие формы работы по исправлению и воспитанию остались в КВЧ, так это: на заявлении заключённого начальнику сделать пометку о выполнении нормы и о его поведении; разнести по комнатам письма, выданные цензурой; подшивать газеты и прятать их от заключённых, чтоб не раскурили; раза три в год давать концерты самодеятельности; доставать художникам краски и холст, чтоб они зону оформляли и писали картины для квартир начальства. Ну, немножко помогать оперуполномоченному, но это неофициально.
После этого всего неудивительно, что и работниками КВЧ становятся не инициативные пламенные руководители, а так больше - придурковатые, пришибленные.
Да! Вот еще важная работа, вот: содержать ящики! Иногда их отпирать, очищать и снова запирать - небольшие буровато-окрашенные ящички, повешенные на видном месте зоны. А на ящиках надписи: "Верховному Совету СССР", "Совету министров СССР", "Министру Внутренних Дел", "Генеральному Прокурору".
Пиши, пожалуйста!
– у нас свобода слова. А уж мы тут разберемся, что куда кому. Есть тут особые товарищи, кто это читает.
___
Что ж бросают в эти ящики? помиловки?
Не только. Иногда и доносы (от начинающих) - уж там КВЧ разберется, что их не в Москву, а в соседний кабинет. А еще что? Вот неопытный читатель не догадается! Ещё - изобретения! Величайшие изобретения, которые должны перевернуть всю технику современности и уж во всяком случае своего автора освободить из лагеря.