Архипелаг ГУЛаг
Шрифт:
Просидели у него с часок. Он согрел нам чаю на щепках, дал хлеба и даже отрезал сала. Говорили об иртышском фарватере, за сколько лодку купили, где продавать. Он больше сам говорил. Смотрел сочувствующим умным старым взглядом, и казалось мне, что он всё понимает, настоящий человек. Хотелось мне даже ему открыться. Но нам бы это не помогло: бритвы у него явно не было, он обрастал, как всё в лесу растёт. А ему безопасней было не знать, иначе - "знал - не сказал."
Мы ему оставили нашей телятины, он нам дал спичек, пошёл провожать и растолковал, где какой стороны держаться. Мы отвалили
Не опер-ли группа?.. Идём параллельным курсом. Я решился действовать нагло, нажал на весла, сблизился. "Земляк! Куда путь держишь?" - "В Омск." - "А откуда?
– "Из Павлодара".
– "Что так далеко?" - "Совсем, на жительство".
Для опера его окающий голос слишком простоват, отвечает охотно, видно даже рад встрече. Жена у него спит в лодке, а он за вёслами ночь коротает. Вглядываюсь - не лодка, а арба, скарбу полно, завалено все узлами.
Быстро соображаю. В последнюю ночь, в последние часы на реке - и такая встреча! Если переезжает с концами, значит, у них тут и продукты, и деньги, и паспорта, и одежда, и даже бритва. И никто их нигде не хватится. Он один, нас двое, жена не в счёт. Я пройду по его паспорту, Коля переоденется, сойдет за бабу: маленький, лицо голое, фигуру вылепим. У них, конечно, найдется и чемодан - для нашего дорожного вида. И любой шофёр сегодня же утром подбросит нас до Омска.
Когда не грабили на русских реках? Судьба лихая, какой выход? После того, как мы дали след на реке - единственный шанс и последний. Жаль работягу лишать добра - но кто нас жалел? Или кто пожалеет?
Всё это - мгновенно, и у меня и у Жданка в голове. И я только тихо спрашиваю: "Угм-м?" И он тихо: "Махмадера".
Я всё больше сближаюсь и теперь уже тесню их лодку к крутому берегу, к тёмному лесу, спешу не допустить до поворота реки - там, может быть лес кончится. Меняю голос на начальственный и командую:
– Внимание! Мы - опергруппа министерства внутренних дел. Причаливайте к берегу. Проверка документов!
Гребец бросил вёсла: то ли растерялся, то ли даже обрадовался - не разбойники, опергруппа.
– Пожалуйста, - окает, - может здесь, на воде проверить.
– Сказано к берегу - значит к берегу! И быстро.
Подошли. Стали почти борт к борту. Мы выпрыгнули, он с трудом лезет через тюки, видим - хромает. Жена проснулась: "Еще далеко?" Подаёт парень паспорт. "А военный билет?" - "Я инвалид, по ранению, с учета снят. Вот тут справочка..." Вижу - на носу их лодки сверкнуло металлом - топор. Даю Коле знак - изъять. Коля рванулся слишком резко и схватил топор. Баба завыла, почувствовала. Я строго: "Это что за крик? Прекратить. Мы беглецов ищем. Преступников. А топор тоже оружие." Немного успокоилась.
Даю команду Коле:
– Лейтенант! Сходите на пост. Там должен быть капитан Воробьёв.
(И звание и фамилия сами пришли на ум, а вот почему: дружок наш капитан Воробьёв, беглец, остался сидеть в Экибастузском БУРе.)
Коля понял:
Случай исключительный, случай редкий, именно потому, что их нигде не хватятся. Но что мы хотим? Нужны нам их жизни? Нет, я не убивал людей и не хочу. Следователя или опера, когда они истязают меня - да, но не может подняться рука на простых работяг. Взять их деньги? Только очень немного. Ну, как немного? На два билета до Москвы. И на питание. Да еще кое-что из барахла. Это их не разорит. А если не взять их документов и лодки не взять - и договориться, чтоб не заявляли? Трудно поверить. Да и как же нам без документов?
А если возьмём у них документы - им ничего не останется, как заявить. А чтоб они не заявили - надо их тут связать. Так связать, чтобы у нас было суток двое-трое в запасе. Но тогда попросту значит?..
Вернулся Коля, дал знак, что наверху порядок. Он ждёт от меня "махмадера!" Что делать?
Рабский каторжный Экибастуз встает перед глазами. И туда возвращаться?.. Неужели же не имеем права?..
И вдруг - вдруг что-то очень лёгкое коснулось моих ног. Я посмотрел: что-то маленькое, белое. Наклонился, вижу: это белый котёнок. Он выпрыгнул из лодки, хвостик у него задран стебельком, он мурлычет и трется о мои ноги.
Он не знает моих мыслей.
И от этого котячьего прикосновения я почувствовал, что воля моя надложилась. Натянутая двадцать суток от самого подлаза под проволоку - как будто лопнула. Я почувствовал, что бы Коля мне сейчас ни сказал, я не могу не только жизнь у них отнять, но даже их трудовых кровных денег.
Сохраняя суровость:
– Ну, ждите здесь, сейчас разберемся!
Мы поднимаемся вверх на обрыв, у меня в руках их документы. Я говорю Коле, что' думаю.
Он молчит. Не согласен, но молчит.
Вот так устроено: о_н_и могут отнять свободу у каждого, и у них нет колебаний совести. Если же нашу природную свободу мы хотим забрать назад за это требуют от нас нашу жизнь и жизни всех, кого мы встретим по пути.
Они всё могут, а мы - нет. И вот почему они сильнее нас. Не договорясь, идём вниз. У лодки хромой. "Где жена?" - "Испугалась, в лес убежала".
– Получите ваши документы. Можете следовать дальше.
Благодарит. Кричит в лес:
– Ма-арья! Иди обратно! Люди - добрые. Едем.
Мы отталкиваемся. Я быстро гребу. Хромой работяга спохватывается и вслед мне кричит:
– Товарищ начальник! А вот вчера мы двоих видели - точно бандиты. Знали б, задержали их, подлецов!
– Ну что, пожалел?
– спрашивает Коля.
С этой ночи - с захода ли погреться или с белого котёнка - сломился весь наш побег. Что-то мы потеряли - уверенность? хваткость? способность соображать? дружность решений? Тут, перед самым Омском, мы стали делать ошибки и клонить врезь. А таким беглецам уже не бежать далеко.