Архипелаг ГУЛаг
Шрифт:
Ну, правда, рабочих, свидетельствующих против т. Седельникова и рабкриновцев, трибунал "третировал с легкостью". И бестревожно отвечал подсудимый Седельников на угрозы обвинителей: "Товарищ Крыленко! Я знаю эти статьи; но ведь здесь не классовых врагов судят, а эти статьи относятся к врагам класса". Однако, и Крыленко сгущает бодро. Заведомо ложные доносы государственным учреждениям, при увеличивающих вину обстоятельствах (личная злоба, сведение личных счетов)... использование служебного положения... политическая безответственность... злоупотребление властью, авторитетом советских работников и членов РКП(б)... дезорганизация работы на водопроводе... ущерб Моссовету и Советской России, потому что мало таких специалистов... замениить невозможно... "Не будем уже говорить об индивидуальной личной утрате... В наше время, когда борьба представляет главное содержание нашей жизни, мы как-то привыкли мало считаться с этими невозвратимыми утратами...Стр. 458.
Верховный Революционный Трибунал должен сказать свое веское слово... Уголовная кара должна лечь со всей суровостью!.. Мы не шутки пришли шутить!.." Батюшки, что ж им теперь? Неужели...? Мой читатель привык и подсказывает: ВСЕХ РАС... Совершенно верно. Всех рас-смешить: ввиду чистосердечного раскаяния подсудимых приговорить их к... обшественному порицанию! Две правды... А Седелльникова будто бы - к одному году тюрьмы. Разрешите не поверить.
О, барды 20-х годов, кто представляет их светлым бурлением радости! даже краем коснувшись, даже детством коснувшись - ведь их не забыть. Эти хари, эти мурлы, травившие инженеров - в 20-е то годы они и отъедались. Но видим теперь, что и с 18-го ...
* * *
В двух следующих процессах мы несколько отдохнем от нашего излюбленного верховного обвинителя: он занят подготовкой
Этот грандиозный процесс уже заранее вызвал волнения в Европе, и спохватился Наркомюст: ведь четыре года судим, а уголовного кодекса нет, ни старого, ни нового. Наверно, и забота о кодексе не вовсе миновала Крыленко: надо было заранее все увязывать. Предстоявшие же церковные процессы были внутренние, прогрессивную Европу не интересовали, и можно было провернуть их без кодекса. Мы уже видели, что отделение церкви от государства понималось государством так, что сами храмы и все, что в них навешено, наставлено и нарисовано, отходят государству, а церкви остается лишь та церковь, что в ребрах, согласно Священному Писанию. И в 1918 году, когда политическая победа казалась уже одержанной, быстрее и легче, чем ожидалось, приступили к церковным конфискациям. Однако этот наскок вызвал слишком большое народное возмущение. В разгоравшуюся гражданскую войну неразумно было создавать еще внутренний фронт против верующих. Пришлось диалог коммунистов и христиан пока отложить. В конце же гражданской войны, как ее естественное последствие, разразился небывалый голод в Поволжье. Так как он не очень украшает венец победителей в этой войне, то о нем и буркают у нас не более, как по две строки. А голод этот был - до людоедства, до поедания родителями собственных детей - такой голод, какого не знала Русь и в Смутное Время (ибо тогда, как свидетельствуют историки, выстаивали по нескольку лет под снегом и льдом неразделанные хлебные зароды). Один фильм об этом голоде может быть переосветил бы все, что мы видели и все, что мы знаем о революции и гражданской войне. Но нет ни фильмов, ни романов, ни статистических исследований - это стараются забыть, это не красит. К тому ж и причину всякого голода мы привыкли сталкивать на кулаков, - а среди всеобщей смерти кто ж были кулаки? В.Г.Короленко в "Письмах к Луначарскому"Париж, 1922 и Самиздат, 1967 г.
(вопреки обещанию последнего, никогда у нас не изданных) объясняет нам повальное выголаживание и обнищание страны: это - от падения всякой производительности (трудовые руки заняты оружием) и от падения крестьянского доверия и надежды хоть малую долю урожая оставить себе. Да когда-нибуль кто-нибудь подсчитает и те многомесячные многовагонные продовольственные поставки по Брестскому миру - из России, лишившейся языка протеста, и даже из областей будущего голода - в кайзеровскую Германию, довоевывающую на западе. Прямая и короткая причинная цепочка: потому поволжане ели своих детей, что невтерпеж нам было нянчиться с Учредительным Собранием. Но гениальность политика в том, чтоб извлечь успех и из народной беды. Это озарением приходит - ведь три шара ложаться в лузы одним ударом: пусть попы и накормят теперь Поволжье! ведь они - христиане, они - добренькие!
1) откажут - и весь голод переложим на них, и церковь разгромим; 2) согласятся - выметем храмы; 3) и во всех случаях пополним валютный запас.
Да вероятно догадка была навеяна действиями самой церкви. Как показывает патриарх Тихон, еще в августе 1921 года, в начале года, церковь создала епархиальные и всероссийские комитеты для помощи голодающим, начали сбор денег. Но допустить прямую помощь от церкви и голодающему в рот значило подорвать диктатуру пролетариата. Комитеты запретили, а деньги отобрали в казну. Патриарх обращался за помощью и к папе Римскому и к архиепископу Кентерберийскому, - но и тут оборвали его, разъяснив, что вести переговоры с иностранцами уполномочена только советская власть. Да и не из чего раздувать тревогу: писали газеты, что власть имеет все средства справиться с голодом и сама. А на Поволжьи ели траву, подметки и грызли дверные косяки. И наконец в декабре 1921 года Помгол (государственный комитет помощи голодающим) предложил церкви: пожертвовать для голодающих церковные ценности - не все, но не имеющие богослужебного канонического употребления. Патриарх согласился, Помгол составил инструкцию: все пожертвования - только добровольно! 19 февраля 1922 года патриарх выпустил послание: разрешить приходским советам жертвовать предметы, не имеющие богослужебного значения. И так все опять могло распылиться в компромиссе, обволакивающем пролетарскую волю, как когда-то с Учредительным Собранием хотели, как во всех европейских говорильнях. Мысль - удар молнии! Мысль - декрет! Декрет ВЦИК 26 февраля: изъять из храмов все ценности - для голодающих! Патриарх написал Калинину - тот не ответил. Тогда 28 февраля патриарх издал новое, роковое послание: с точки зрения церкви подобный акт святотатство, и мы не можем одобрить изъятия. Из полустолетнего далека легко теперь упрекнуть патриарха. Конечно, руководители христианской церкви не должны были отвлекаться мыслями: а нет ли у советской власти других ресурсов или кто довел Волгу до голода: не должны были держаться за эти ценности, совсем не в них предстояло возникнуть (если предстояло) новой крепости веры. Но и надо представить себе положение этого несчастного патриарха, избранного уже после Октября, короткие годы руководившего церковью только теснимой, гонимой, расстреливаемой - и доверенной ему на сохранение. И тут же в газетах началась беспроигрышная травля патриарха и высших церковных чинов, удушающих Поволжье костлявой рукой голода! И чем тверже упорствовал патриарх, тем слабей становилось его положение. В марте началось движение и среди духовенства - уступить ценности, войти в согласие с властью. Опасения, которые здесь оставались, выразил Калинину епископ Антонин Грановский, вошедший в ЦК Помгола: "верующие тревожаться, что церковные ценности могут пойти на иные, узкие и чуждые их сердцам цели". (Зная общие принципы Передового Учения, опятный читатель согласится что это - очень вероятно. Ведь нужды Коминтерна и освобождающегося Востока не менее остры, чем поволжские.) Так же и петроградский митрополит Вениамин пребывал в бессомненном порыве: "это - Богово, и мы все отдадим сами". Но не надо изъятия, пусть это будет вольная жертва. Он тоже хотел контроля духовенства и верующих: сопровождать церковные ценности до того момента, как они превратятся в хлеб для голодающих. Он терзался, как при всем этом не преступить и осуждающей воли патриарха. В Петрограде как будто складывалось мирно. На заседании петроградского Помгола 5 марта 22 года создалась по рассказу свидетеля даже радужная обстановка. Вениамин огласил: "Православная церковь готова все отдеть на помощь голодающим" и только в насильственном изъятии видит святотатство. Но тогда изъятие и не понадобится! Председатель Петропомгола Канадчиков заверил, что это вызовет благожелательное отношение Советской власти к церкви. (Как бы не так!) В теплом порыве все встали. Митрополит сказал: "Самая главная тяжесть - рознь и вражда. Но будет время - сольются русские люди. Я сам во главе молящихся сниму ризы с Казанской Божьей матери, сладкими слезами оплачу их и отдам". Он благословил большевиков-членов Помгола, и те с непокрытыми головами провожали его до подъезда. "Петроградская правда" от 8,9 и 10 мартаСтатьи "Церковь и голод", "Как будут изъяты церковные ценности".
подтверждает мирный и успешный исход переговоров, благожелательно пишет о митрополите. "В Смольном договорились, что церковные чаши, ризы в присутствии верующих будут перелиты в слитки". И опять же вымазывается какой-то компромисс! Ядовитые пары христианства отравляют революционную волю. Такое единение и такая сдача ценностей не нужны голодающим Повольжья! Сменяется бесхребетный состав Петропомгола, газеты взлаивают на "дурных пастырей" и "князей церкви", и разъясняется церковным представителям: не надо никаких ваших жертв! и никаких с вами переговоров! все принадлежит власти - и она возьмет, что считает нужным. И началось в Петрограде, как и всюду, приинудительное изъятие со столкновениями. Теперь были законные основания начать церковные процессы.Материалы взяты мною из "Очерков по истории церковной смуты" Анатолия Левитина. Ч. 1, Самиздат, 1962 и Записи допроса патриарха Тихона, том V Судебного дела.
з) Московский церковный процесс (26 апреля-7 мая 1922 года), в Политехническом музее, Мосревтрибунал, председатель Бек, прокуроры Лунин и Лонгинов. 17 подсудимых, протоиереев и мирян, обвиненных в распространении патриаршего воззвания. Это обвинение - важней самой сдачи или несдачи ценностей. Протоиерей А.Н.Заозерский в СВОЕМ ХРАМЕ ВСЕ ЦЕННОСТИ СДАЛ, но в принципе отстаивает патриаршье воззвание, считая насильственное изъятие святотатством - и стал центральной фигурой процесса - и будет сейчас РАССТРЕЛЯН. (Что и доказывает: не голодающих важно накормить, а сломить в удобный час церковь.) 5 мая вызван в Трибунал
и) Петроградский церковный процесс (9 июня-5 июля 1922 год) Обвиняемых (в сопротивлении сдаче церковных ценностей) было несколько десятков человек, в том числе - профессора богословия, церковного права, архимандриты, священники и миряне. Председателю трибунала Семенову - 25 лет отроду (по слухам - булочник). Главный обвинитель -член коллегии Наркомюста П.А.Красиков - ровесник и красноярский, а потом эмигрантский приятель Ленина, чью игру на скрипке Владимир Ильич так любил слушать. Еще на Невском и на повороте с Невского что ни день густо стоял народ, а при провозе митрополита многие опускались на колени и пели "Спаси, господи, люди твоя!" (Само собою, тут же, на улице, как и в здании суда, арестовывали слишком ретивых верующих.) В зале большая часть публики красноармейцы, но и те всякий раз вставали при входе митрополита в белом клобуке. А обвинитель и трибунал называли его врагом народа (словечко уже было, заметим). От процесса к процессу сгущаясь, уже очень чувствовалось стесненное положение адвокатов. Крыленко ничего нам не рассказал о том, но тут рассказывает очевидец. Главу защитников Бобрищева-Пушкина самого посадить загремел угрозами Трибунал - и так это было уже в нравах времени, и так это было реально, что Бобрищев-Пушкин поспешил передать адвокату Гуровичу золотые часы и бумажник... А свидетеля профессора Егорова Трибунал и постановил тут же заключить под стражу за высказывания в пользу митрополита. Но оказалось, что Егоров к этому готов: с ним - толстый портфель, а в нем - еда, белье и даже одеяльце. Читатель замечает, как суд постепенно приобретает знакомые нам формы. Митрополит Вениамин обвиняется в том, что злонамеренно вступил в соглашение с Советской властью и тем добился смягчения декрета об изъятии ценностей. Свое обращение к Помголу злонамеренно распространял в народе (Самиздат!). И действовал в согласии с мировой буржуазией. Священник Красницкий, один из главных живоцерковников и сотрудник ГПУ, свидетельствовал, что священники сговорились вызвать на почве голода восстание против советской власти. Были выслушаны свидетели только обвинения, а свидетели защиты не допущены к показаниям. (Ну, как похоже!.. Ну, все больше и больше...) Обвинитель Смирнов требовал "шестнадцать голов". Обвинитель Красиков воскликнул: "Вся православная церковь - контрреволюционная организация. Собственно следовало бы посадить в тюрьму всю Церковь!" (Программа очень реальная, она вскоре почти удалась. И хорошая база для ДИАЛОГА.) Пользуемся редким случаем привести несколько сохранившихся фраз адвоката (С.Я.Гуровича), защитника митрополита: - "Доказательств виновности нет, фактов нет, нет и обвинения... Что скажет история? (Ох, напугал! Да забудет и ничего не скажет!) Изъятие церковных ценностей в Петрограде прошло с полным спокойствием, но петроградское духовенство - на скамье подсудимых, и чьи-то руки подталкивают их к смерти. Основной принцип, подчеркиваемый вами - польза советской власти. Но не забывайте, что на крови мучеников растет церковь. (А у нас не вырастет!)... Больше нечего сказать, но и трудно расстаться со словом. Пока длятся прения - подсудимые живы. Кончатся прения - кончиится жизнь..." Трибунал приговорил к смерти десятерых. Этой смерти они прождали больше месяца, до конца процесса эсеров (как если б готовили их расстреливать вместе с эсерами). После того ВЦИК шестерых помиловал, а четверо (митрополит Вениамин; архимандрит Сергий, бывший член Государственной Думы; профессор права Ю.П.Новицкий; и присяжный поверенный Ковшаров) расстреляны в ночь с 12 на 13 августа. Мы очень просим чиитателя не забывать о принципе провинциальной множественности. Там, где было два церковных процесса, там было их 22.
* * *
К процессу эсеров очень торопились с уголовным кодексом: пора было уложить гранитные глыбы Закона! 12 мая, как договорились, открылась сессия ВЦИК, а с проектом кодекса все еще не успевали - и он только подан был в Горки Владимиру Ильичу на просмотр. Шесть статей кодекса предусматривали своим высшим пределом расстрел. Это не было удовлетворительно. 15 мая на полях проекта Ильич добавил еще шесть статей, по которым также необходим расстрел (в том числе - по ст.69: пропаганда и агитация... в частности призыв к пассивному противодействию правительству, к массовому невыполнению воинской или налоговой повинности.)То есть как Выборгское воззвание, за что царское правительство врезало по три месяца тюрьмы.
И еще один случай расстрела: за неразрешенное возвращение из-за границы (ну, как все социалисты то и дело шныряли прежде). И еще одну кару, равную расстрелу: высылку за границу. (Предвидел Владимир Ильич то недалекое время, когда отбою не будет от рвущихся к нам из Европы, но выехать от нас на Запад никого нельзя будет понудить добровольно.) Гавный вывод Ильич так пояснил наркому юстиции: "Товарищ Курский! По-моему надо расширить применение расстрела... (с заменой высылкой за границу) ко всем видам деятельности меньшевиков, эсеров и т.п.; найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией" (курсив и разрядка Ленина).Ленин, Собр.соч. 5 изд., том 45, стр. 189.