Архипелаг ГУЛаг
Шрифт:
7 С. Караванский - "Ходатайство", Самиздат, 1966.
8 А. Марченко - "Мои показания", Самиздат, 1967.
9 Интересно, как при публичных и неизменных похвалах деятельности этого учреждения, оно с каким-то внутренним поиском никак не может долго оставаться в шкуре одного названия, что-то тяготит его, всё время должно оно переползать в обновленную шкуру. Так получили мы и МООП. Кажется - совсем ново, правда, очень свежо для слуха? Но ехидный язык непременно обманет и выдаст. Министерство-то получилось о_х_р_а_н_ы, то есть о_х_р_а_н_к_а? Вот рок названий! Куда от них уйти?
10 А как учитывалась при этом степень "исправленности" данного преступника? Да никак, что' мы - электронные машины, что ли! Мы не можем всего учесть!
11
12 На одном политзанятии Ваня Алексеев еще прежде того собрания учудил так. Попросил слова и сказал: "Вы - офицеры МВД, а мы, заключённые, - преступники времён культа личности, мы с вами - враги народа, и теперь должны самоотверженным трудом заслужить прощение советского народа. И я серьёзно предлагаю вам, гражданин майор, взять курс на коммунизм!" Записали ему в дело: "нездоровые антисоветские настроения".
* Письмо этого Алексеева из Усть-Вымь-лага - обширно, бумага истирается и строчки блёклые, 6 часов я его разбирал. И чего там только нет! В частности такое общее рассуждение: "Кто сейчас сидит в колониях т_р_у_щ_о_б_а_х _р_а_б_с_т_в_а? Вытесненная из общества буйная непримиримая прослойка из народа... б_л_о_к _б_ю_р_о_к_р_а_т_о_в пустил под откос жизни ту буйную молодежь, которую опасно было вооружать теорией справедливых отношений". "Зэки - вытесненные дети пролетариата, собственность ИТЛ".
13 Сбежишь, пожалуй, и на о_с_о_б_ы_й, в полосатую шкуру!..
14 Сам министр Охраны Тикунов рассказал мне (сейчас будет о нашей встрече) такой случай: на индивидуальном свидании (то есть, в закрытом доме, три дня) приехавшая к сыну мать была ему з_а _ж_е_н_у. Сюжет античный, ведь и дочь кормила отца из сосцов. Но господин министр, кривясь от мерзости этих дикарей, нисколько не думал - как это холостому парню не видеть женщины 25 лет.
15 3 марта 1964 г.
16 Ну, как вообразить всех этих разнообразных р_е_ц_и_д_и_в_и_с_т_о_в! Вот в Тавдинской колонии сидит 87-летний бывший офицер - царский, да наверно и белый. К 1962-му году он отбыл 18 лет в_т_о_р_о_й двадцатки. Окладистая борода, учётчик на производстве рукавиц. Спрашивается: за убеждения молодости - может быть сорок лет тюрьмы многовато?
– И сколько таких судеб, непохожих на другие! Надо же узнать о _к_а_ж_д_о_м, чтобы судить о режиме для в_с_е_х.
17 Только от Марченко мы узнаем их новый приём: вливать кипяток, чтобы погубить пищевод.
18 Тем более, как знаем мы теперь от Марченко, что уже не ловят, а только пристреливают.
Глава 3. Закон сегодня
Как уже видел читатель сквозь всю эту книгу, в нашей стране, начиная с самого раннего сталинского времени, не было политических. Все миллионные толпы, прогнанные перед вашими глазами, все миллионы Пятьдесят Восьмой были простые уголовники.
А тем более говорливый весёлый Никита Сергеевич на какой трибуне не раскланивался: политических? Нет!! У н_а_с-то -н_е-е_т!
И ведь вот - забывчивость горя, обминчивость той горы, заплывчивость нашей кожи: почти и верилось! Даже старым зэкам. Зримо распустили миллионы зэков - так вроде и не осталось политических, как будто так? Ведь мы вернулись, и к нам вернулись, и наши вернулись. Наш городской умственный круг как будто восполнился и замкнулся. Ночь переспишь, проснёшься - из дома никого не увели, и знакомые звонят, все на местах. Не то, чтобы мы совсем поверили, но приняли так: политические сейчас, ну, в основном, не сидят. Ну, нескольким стам прибалтийцам и сегодня (1968) не дают вернуться к себе в республику. Да вот еще с крымских татар заклятья не сняли - так наверно скоро... Снаружи, как всегда (как и при Сталине) - гладко, чисто, не видно.
А Никита с трибун не слазит: "К таким явлениям и делам возврата нет и в партии и в стране" (22 мая 1959 г.
– еще до Новочеркасска). "Теперь все в нашей стране свободно дышат... спокойны за своё настоящее и будущее" (8
Новочеркасск! Из роковых городов России. Как будто мало было ему рубцов гражданской войны - посунулся еще раз под саблю.
Новочеркасск! Целый город, целый городской мятеж так начисто слизнули и скрыли! Мгла всеобщего неведения так густа осталась и при Хрущёве, что не только не узнала о Новочеркасске заграница, не разъяснило нам западное радио, но и устная молва была затоптана вблизи, не разошлась - и большинство наших сограждан даже по имени не знает такого события: Новочеркасск, 2 июня 1962 года.
Так изложим здесь всё, что' нам удалось собрать.
Не преувеличим, сказав, что тут завязался важный узел новейшей русской истории. Обойдя крупную (но с мирным концом) забастовку ивановских ткачей на грани 30-х годов, - Новочеркасская вспышка была за сорок один год (от Кронштадта и Тамбова) первым народным выступлением - никем не подготовленным, не возглавленным, не придуманным - криком души, что дальше так жить нельзя!
В пятницу 1 июня было опубликовано по Союзу одно из выношенных любимых хрущёвских постановлений о повышении цен на мясо и масло. А по другому экономическому плану, не связанному с первым, в тот же день на крупном новочеркасском электровозостроительном заводе (НЭВЗ) также и снизили рабочие расценки - процентов до тридцати. С утра рабочие двух цехов (кузнечного и металлургического), несмотря на всю послушность, привычку, втянутость, не могли заставить себя работать - уж так припекли с обеих сторон! Громкие разговоры их и возбуждение перешли в стихийный митинг. Будничное событие для Запада, необычайное для нас. Ни инженеры, ни главный инженер уговорить рабочих не могли. Пришёл директор завода Курочкин. На вопрос рабочих "на что теперь будем жить?" этот сытый выкормыш ответил: "Жрали пирожки с мясом теперь будете с повидлом!" Едва убежали от растерзания и он, и его свита. (Быть может, ответь он иначе - и угомонилось бы.)
К полудню забастовка охватила весь огромный НЭВЗ. (Послали связных на другие заводы, те мялись, но не поддержали.) Вблизи завода проходит ж-д линия Москва-Ростов. Для того ли, чтоб о событиях скорее узнала Москва, для того ли, чтобы помешать подвозу войск и танков, - женщины во множестве сели на рельсы задержать поезда; тут же мужчины стали разбирать рельсы и делать завалы. Размах забастовки - нерядовой, по масштабу всей истории русского рабочего движения. На заводском здании появились лозунги: "Долой Хрущёва!", "Хрущёва - на колбасу!".
К заводу (он стоит вместе со своим посёлком в 3-4 километрах от города за р. Тузлов) в тех же часах стали стягиваться войска и милиция. На мост через р. Тузлов вышли и стали танки. С вечера и до утра в городе и по мосту запретили всякое движение. Посёлок не утихал и ночью. За ночь было арестовано и отвезено в здание городской милиции около 30 рабочих "зачинщиков".
С утра 2 июня бастовали и другие предприятия города (но далеко не все). На НЭВЗе - общий стихийный митинг, решено идти демонстрацией в город и требовать освобождения арестованных рабочих. Шествие (впрочем, по началу лишь человек около трёхсот, ведь страшно!) с женщинами и детьми, с портретами Ленина и мирными лозунгами прошло мимо танков по мосту, не встретив запрета, и поднялось в город. Здесь оно быстро обрастало любопытствующими, одиночками с других предприятий и мальчишками. Там и сям по городу люди останавливали грузовики и с них ораторствовали. Весь город бурлил. Демонстрация НЭВЗа пошла по главной улице (Московской), часть демонстрантов стала ломиться в запертые двери городского отделения милиции, где предполагали своих арестованных. Оттуда им ответили стрельбой из пистолетов. Дальше улица выводила к памятнику Ленина1 и, двумя суженными обходами сквера, - к горкому партии (бывшему атаманскому дворцу, где кончил Каледин). Все улицы были забиты людьми, а здесь, на площади - наибольшее сгущение. Многие мальчишки взобрались на деревья сквера, чтобы лучше видеть.