Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952)
Шрифт:
Но Андрей был прав. А вдруг?.. Референтам могли понадобиться справки, какие-нибудь дополнительные данные, цифры.
Мой друг огорченно оттопырил губы. Я подумал, что ему очень хочется поглядеть не только на Весьегонск, но и на одну из строительниц нового Весьегонска.
Что ж, в добрый час! Судя по письму Лизы, в новом городе немало отличных мест для объяснения в любви. Например, обрыв. Мне представились длинные лунные дорожки на воде. Откуда-то снизу, может быть с проходящих пароходов, доносится негромкая музыка. Шуршат ветви
Я почему-то вздохнул.
— Выходит, ехать одному из нас, — сказал я. — Тебе.
— Почему же именно мне?
— Да уж потому. Сам знаешь почему. Я стихов не писал.
Но Андрей не захотел этой “жертвы”, как он выразился.
— Жребий, жребий! — сказал он.
Мы бросили жребий, согласно хранимым с детства романтическим традициям, и мой друг выиграл. Ему выпало ехать, мне — оставаться. На другой день он уехал с Химкинского речного вокзала.
Я проявил о нем заботу до конца.
— Не бери стихов, — посоветовал я, помогая Андрею укладываться. — Прочтешь ей потом, когда поженитесь.
Он сделал вид, что не понял или не расслышал меня.
Мне стало немного грустно, когда он уехал.
Я привык, что в Москве мы всегда проводим время вместе: он, я и Лиза. Теперь я остался в Москве один, а Лиза и Андрей были вдвоем в Весьегонске. Я представил себе, как они катаются на лодке по синему заливу и Лиза звонким голосом поет “Отраду”. Потом идут зеленой улицей вверх, проходят мимо аккуратных бревенчатых домиков, обсаженных цветами, и медленно поднимаются к обрыву. Заходит солнце, стволы сосен делаются прозрачно-розовыми. К ночи начинают сильнее пахнуть маттиола и табак.
Только бы он не начал читать стихи!..
Вернулся Андрей неожиданно рано, не пробыв в Весьегонске и недели. Вернулся надутый и мрачный.
— Ты почему такой? Лизы не видал?
— Видал. Уже купил обратный билет, а тут она заявляется. Объезжала район. В общем, разминулись с ней…
— И поговорить не удалось?
— Обменялись несколькими словами. Привет передавала тебе. Она возвращается на будущей неделе в Москву…
Андрей рывком сдернул с себя пальто, швырнул на диван. Я с удивлением наблюдал за ним. Я никогда еще не видел его в таком настроении.
— Ну и накурил же ты, Лешка! — брюзжал мой друг умываясь. — Хоть бы форточку открыл! Сидишь, как в норе. Зарылся с головой в таблицы и карты свои…
— Да ты не злись, — сказал я спокойно. — Ты по порядку рассказывай… Ну-с, сел ты, стало быть, на пароход…
Да, сел он в Москве на пароход. Чудесный лайнер, замечательный. Белым-белехонький, без пятнышка. Блеск, чистота, как полагается на морском корабле.
Море тоже было замечательное. (Читатель помнит, что Андрей не был щедр на эпитеты.) И покачивало основательно, не на шутку; в таких замкнутых со всех сторон водохранилищах ветер разводит большую волну.
В нижнем,
Несмотря на сильный противный ветер (моряки говорят: “мордотык”), Андрей не уходил с палубы и разглядывал море в бинокль как строгий приемщик, как инспектор по качеству. Но придраться было не к чему — Лиза сделала свою работу хорошо.
Навстречу, ныряя в волнах, двигались пассажирские пароходы, нефтевозы, буксиры, баржи со строевым лесом. Особенно много было плотов. Не тех хлипких, связанных кое-как, вереницы которых гоняли по Мологе когда-то, а сбитых особым образом, морских.
“Так называемые “сигары”, — с удовольствием пояснил стоявший на палубе моряк. — Тяжелые плоты, по семь и по восемь тысяч кубометров. Плавучий дровяной склад…”
Эти “плавучие склады” плыли на длинных тросах следом за пароходами. Теперь уж плотовщикам не приходилось маяться с плотами, как раньше, то и дело снимать их с мелей, проталкивать на перекатах. Море было глубоко и просторно.
Все расстояния с появлением Рыбинского моря чудесным образом сократились. Теперь от Пошехонья, Рыбинска и Весьегонска рукой было подать до Москвы!
Андрею вспомнился отъезд Петра Ариановича на железнодорожную станцию после его увольнения. На лошадях, по грязи, под дождем!..
В Пошехонье-Володарске Андрей воспользовался получасовой стоянкой и сошел на берег. Он прогуливался по набережной, любуясь своим белоснежным двухпалубным пароходом, — со стороны тот выглядел особенно внушительно. Гордость пассажира — одна из забавных разновидностей гордости — овладела моим другом. Он остановил проходившего мимо грузчика.
— Красив? — спросил Андрей, указывая на лайнер.
— Красив, — охотно согласился грузчик. — Не видали таких, пока море к нам не подошло…
— Выбрались из медвежьего угла?
— Какой там угол! — с достоинством сказал пошехонец. — На самом бойком перекрестке живем. — Он посмотрел на часы, висевшие над зданием порта. — Сейчас будут гудок давать. К отправлению. Не отстали бы от парохода, гражданин!
Таков был конец захолустья. Пошехонск — Володарск стоял теперь на обочине большой морской дороги. Мимо тянулись караваны: из Белого моря — на Черное, из Балтики — на Каспий, с Каспия — на Баренцево…
На рассвете лайнер Андрея остановился у причалов весьегонского порта.
Город, стоявший на высоком берегу, среди мачтовых сосен, выглядел гораздо красивее и компактнее, чем раньше. Андрею пришло на ум сравнение. Строители подняли Весьегонск на вытянутой ладони, чтобы видно было проходящим мимо кораблям: “Вот он, наш новый город! Смотрите, любуйтесь на него!..”
И впрямь, огни Весьегонска, по свидетельству лоцманов, были видны в море издалека.
Размахивая чемоданчиком, Андрей медленно шел в гору по незнакомым улицам. Они были очень зеленые и тихие.