Архив
Шрифт:
— Дубельт слыл циником, — охотно ответил Гальперин. — Оплачивал услуги, как за коварство Иуды, — числом, кратным тридцати. Шестьдесят рублей, девяносто. Большой был оригинал. Хоть и получал нагоняй от шефа за перерасход. Один Александр Сергеевич ему влетел в хорошую копеечку: сколько было соглядатаев за Пушкиным, не счесть.
— Вот видите. Пушкиных теперь нет, доносить не на кого, — Мирошук коротко хлопнул ладонью по столу. — Экономия!
— Как знать?! Доносить всегда есть на кого, — произнес Гальперин низким голосом.
Директор архива долгим взглядом прошелся по тучной фигуре своего зама, от лица до сырых ботинок, выше которых виднелись
— Ладно, болтаем черт те о чем, — произнес Мирошук. — Что-то вид у вас сегодня странный.
— Вы находите? — слабо улыбнулся Гальперин.
Он вскинул на директора глаза, в глубине которых таились тени. Мирошук насторожился. Ему показалось, что Гальперин собирается известить его о чем-то весьма неприятном. Что непременно усложнит его привычную жизнь, потребует особых решений н суеты. Любопытство в нем сейчас боролось с благоразумием.
— Знаете, я тоже сегодня вроде как не в своей тарелке, — произнес Мирошук. — И еще этот иностранец. Принять надо.
— Вам не привыкать, поднаторели, — съязвил Гальперин. — После такой школы прямая дорога в дипломаты.
Мирошук развел руками, мол, человек он подневольный, что прикажут — выполнит. А по нему, он этих иностранцев и на дух бы к архиву не подпускал. Платят гроши, другие вообще бесплатно пользуются уникальным материалом. А закончат работу, уедут к себе и публикуют что-нибудь эдакое, сенсационное, с клубничкой. Например, народ уверен, что московский метрополитен задуман и осуществлен в тридцатые годы… Ан нет! Оказывается, еще в тысяча девятьсот двенадцатом году имелся проект строительства железнодорожных путей.
Гальперин сцепил на животе вялые пальцы и проговорил:
— Что было, то было… Кстати, первый проект метрополитена был предложен в тысяча девятьсот третьем году инженером Балинским. Что же касается проекта инженера Евгения Константиновича Кнорре, в тысяча девятьсот двенадцатом году он был одобрен Государственной думой с бюджетом в семьдесят два миллиона рублей. Тридцать станций — кольцевых и радиальных. А названия какие! Яузская, Таганская, Сухаревская площадь, Лубянская… Вот как! Так что не совсем лапотная была матушка Россия, я вам скажу, любезный, — Гальперин умолк.
Нет, пожалуй, сейчас ему не решиться объявить директору о своем уходе из архива, не собраться с духом. А ведь шел сюда с твердым намерением известить о том, что оставляет учреждение, в котором начинал работать младшим архивистом тридцать четыре года назад. Конечно, можно не оглашать причину, побудившую его свершить этот шаг. Разве может разобраться бывший коммунальный начальник в том клубке причин и следствий, побудивших его, Гальперина Илью Борисовича, решиться на этот поступок. Возможно, когда-нибудь Мирошук это и поймет, но сегодня, осенью 1982 года, понять подобное не под силу и более проницательному человеку. К величайшему
А может, повременить, не гнать картину. Не исключено что сын Гальперина от первого брака — Аркадий — откажется от своей затеи, и все обернется мыльным пузырем? Но это успокоение не приободряло Гальперина, он плохо знал своего сына — виделся редко, и встречи, как правило, были скованными, рваными. В детстве еще Аркадия приводили к отцу — Илья Борисович, как сторона, выплачивающая алименты, требовал общения с сыном. Но когда мальчик подрос и превратился в розовощекого усатого молодого человека с крупной отцовской головой и узким ехидным ртом, свидания стали случаться все реже. А в последнее время он вообще не изъявлял желания лицезреть отца, его раздражала отцовская «ортодоксальность», споры возникали по любому поводу и, как правило, заканчивались взаимными обидами. Да и пользы от отца Аркадию было мало — тот едва сводил концы, оставив доходную лекционную работу и с головой уйдя в заботы архива. И вот на днях он ввалился к отцу, чтобы сообщить о решении уехать из страны, эмигрировать. А посему желательно получить письменное согласие отца для оформления выездных документов. Илья Борисович такую бумагу составил, но вчера Аркадий сообщил, что бумага недействительна, ее надо заверить в учреждении, где работает отец. Почему именно в учреждении? Существуют нотариальные конторы, существует ЖЭК, наконец…
Гальперин провел тяжелую ночь. Память тревожил предстоящий разговор с директором архива. И дел-то всего: заверить личную подпись человека, с которым работаешь не один год… В конце концов, могли бы пригласить Гальперина в соответствующую организацию и убедиться, что бумага, предъявленная сыном, не липа, не подлог, а добровольное согласие. Нет, им хочется предать гласности, ошельмовать в глазах сотрудников отца, воспитавшего сына-отступника, чтобы Другим было неповадно…
Мирошук ждал, с откровенным нетерпением поглядывая на своего заместителя.
— Так что же случилось, Илья Борисович?
Гальперин молчал, разглядывая мыски своих зачуханных ботинок.
Дверь приоткрылась, и в проеме возникло капризное лицо секретарши.
— Тут двое просятся, — голос Тамары звучал лениво и настойчиво. — Полчаса сидят. Впускать?
— Кто такие? — хмуро спросил Мирошук.
— Один по вопросу трудоустройства, второй… с акцентом, прибалт, что ли, не пойму. Тихо сидит, глаза жмурит.
— Пусть сидит. Пригласи того, по трудоустройству, — Мирошук вновь взглянул на Гальперина — останется тот или уйдет.
Теперь Гальперин разглядывал свои пальцы, напоминающие усохшие сосиски. Плюнул на кончик указательного, растер с ожесточением, понюхал. Остался чем-то недоволен… Почему-то и Мирошук взглянул на свои пальцы. И тоже украдкой потер, удивившись, с чего это он? Не хватало еще поплевать да понюхать… До чего же неприятен этот Гальперин, неспроста живет один. Правда, ходят слухи о какой-то аспирантке, и, говорят, симпатичная бабешка. Что она нашла в этом глазастом иудее?! Везет же им… А он, Мирошук, прожил, считай, жизнь и, признаться, ни разу сладкой бабы не ласкал. Были, конечно, эпизоды в его жизни, но ничем особенно не заметны. Женщины, с которыми ему доводилось проводить украдкой время, чем-то напоминали жену Марию — сухую языкастую особу с красными мокрыми глазами. Почему так складывалось, непонятно. То ли скупо отмеченные природой женщины оказывались более сговорчивы, то ли он сам чувствовал с ними уверенность. А вот такие многоопытные ходоки, как Гальперин…