Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
Огонь души, по словам Боба, является одной из основных сил Вселенной, первоначальной силой Творения. Он не предназначен для смертных. Когда используешь его, то отделяешь кусочек собственной души, своей жизненной энергии, превращая его в нечто иное.
Боб, конечно, умён, но есть некоторые вещи, которые он просто не может понять. Его определение было подходящим для начала, но, пожалуй, слишком сведено к поддающемуся количественному измерению. Душа — это не то, что можно взвесить и измерить. Это нечто большее, чем вещь. И поскольку Огонь души взаимодействует с
И сейчас, в этот момент, я почему-то точно знал, что именно сделал Огонь души. Он обратил меня, мою суть, всё, что делает меня самим собой, в энергию, в свет. Когда я соединил волю и пылающее ядро своей сущности вместе, я не просто усилил магическое заклинание. Я не просто нашёл слабое место в колдовских чарах. Я не просто применил познания в магии, чтобы обратить действия врага в свою пользу.
Я направил всё, что делал, всё, во что верил, всё, чего желал — всего себя — против воли древнего порождения тьмы, ужаса и злобы, против фундаментальных сил мира.
Оковы и воля Матери Зимы не смогли сдержать меня.
Сначала послышался резкий, переливчатый звук — похожий на тот, что издаёт металл, не выдерживающий нагрузки и начинающий ломаться, но более музыкальный — сопровождаемый яркой белой вспышкой, отбросившей тьму и ослепившей меня. Затем раздался громоподобный треск, и страшная сила вырвалась из моих запястий и лодыжек, порождая ударную волну кинетической энергии — что была всего лишь тенью истинной мощи, её побочным эффектом — распространявшуюся вокруг меня. В наступившей на миг ослепительной белизне я разглядел очертания сгорбленной тёмной фигуры, которую этим импульсом сбило с ног, словно чем-то твёрдым.
Освободившись, я заставил себя подняться на ноги.
Я попятился, надеясь, что во время вспышки не повернулся в обратную сторону, и волна облегчения прокатилась по мне, когда моя спина упёрлась в каменную стену. Пошарив по обе стороны от себя, я задел рукой что-то твёрдое, видимо, небольшую полку, сделанную из деревянной дощечки. Я сбил её с крючка. Она упала на грязный пол с грохотом и звоном стоявших на ней маленьких, тяжёлых стеклянных банок.
Я прислонился к стене, ослеплённый, задыхающийся, и прохрипел во всю силу лёгких:
— Никто не может удержать цепями Халка!
В темноте послышалось шуршание ткани, потом слегка надсадное от усилий дыхание и свист рассекаемого воздуха. Вынужден признать, в моей выходке не было ничего умного и крутого. Какой-то инстинкт предупредил меня, куда летит тесак, и я резко мотнул головой в сторону. Искры посыпались, когда нож врезался в стену в том месте, где только что был мой череп, и воткнулся в неё, как если бы она была из гнилых сосновых досок, а не из камня. Он остался торчать, дрожа и издавая тихий вибрирующий звук.
Я должен научиться держать свой поганый рот на замке. Я стиснул зубы и замер на месте, чтобы не выдать себя движением в темноте.
На долгое время повисла тишина, за исключением моего дыхания, которое я попытался сделать максимально
Мать Зима смеялась.
— Так, — сказала она. — Так, так, так и так. Возможно, ты не совсем бесполезен в конце концов, да, человечек?
Насколько я знал, у Матери Зимы есть полный набор столовых приборов. Я сконцентрировал волю, чтобы создать защитное заклинание, но остановился. Магия схожа с водой, с воздухом. Я понял, что Мать Зима сразу же почует меня по созданному мной заклинанию.
— Это была проверка? — прошептал я, прикрыв рот ладонью, чтобы не дать ей определить место, где я стою.
— Или разделка, — проскрипела она. — Мне подходят оба варианта.
И затем ослепительный свет затопил комнату.
Сначала я подумал, что окружающее меня пространство наполнила сила огромной мощи, но потом понял, что это открылась дверь. Это был солнечный свет золотистого оттенка, который так присущ осенней поре. Я снова прикрыл глаза и понял, что нахожусь в небольшом и простом домике в средневековом стиле, в котором уже бывал когда-то. Всё в нем было изготовлено вручную из дерева, глины и кожи. Стекло в окнах было мутным и кривым. В целом, чистый и опрятный домик за исключением одного из углов, в котором стояло большое, уродливое и выглядевшее ободранным кресло-качалка.
— Временами ты бываешь чрезмерно драматичной, — посетовал старческий голос, настолько же мягкий и милый, насколько неприятным был голос Матери Зимы. Хозяйка голоса вошла мгновенье спустя — почтенная старушка в простом платье с зелёным передником. Её длинные волосы, серебристые и истончившиеся, были уложены в небольшой опрятный пучок. Она двигалась с чуть чопорной, суетливой энергичностью крепкой пенсионерки, а её зелёные глаза, несмотря на морщинки в уголках, были ясные и зоркие. Мать Лето в одной руке несла корзину, наполненную пучками, по-видимому, срезанной под конец сезона огородной зелени. Пока я смотрел, она вошла в комнату, пробормотала какое-то слово, тут же поднялись с десяток крошечных вихрей, стёрли толстый слой сажи с набранных из множества стёкол окошек, и домик залил более яркий свет. — Теперь нам понадобится новый тесак.
Мать Зима, в чёрной шали и капюшоне, оскалила железные зубы в молчаливой усмешке. Она указала кривым, уродливым пальцем на ближайшее к ней окно, и оно снова почернело от сажи. Затем она неторопливо подошла к креслу у окна и уселась, укрывшись образовавшимся клочком тени, как если бы это было уютное одеяло.
— Я делаю то, что должно быть сделано.
— Нашим тесаком, — проворчала Мать Лето. — Полагаю, ни один из ножей не годился?
Мать Зима снова оскалила зубы:
— Я не пользуюсь ножом.