Ариасвати

Соколов Николай Н.

Андрей Иванович медленно проходил между этими громадами и его волновало какое-то особенное обидное чувство, чувство собственного ничтожества пред теми могучими силами, которые были в состоянии создавать подобные перевороты. Вдруг, почти у самых ног путешественника что-то так ярко сверкнуло прямо ему в глаза, что он невольно зажмурился. Андрей Иванович нагнулся и вынул из песка довольно тяжелый, прозрачный и сверкающий кристалл ограниченный трехгранными плоскостями. Пересчитав эти плоскости, он нашел, что их было восемь: казалось, две четырехсторонние маленькие пирамиды были спаяны своими основаниями, чтобы образовать фигуру, известную в кристаллографии под именем октаэдра.

Собирая обрывки знаний по кристаллографии и минералогии, уцелевшие еще в голове от того далекого прошлого, когда, слушая лекции почтенного профессора, он до слез хохотал над его определениями вроде следующего: "сей минерал соломенно-желтовато-чижевато-зеленовато-канареечно-лимонного цвета, легко

чертится ногтем, но и сам чертит оный", Андрей Иванович припомнил, что в форме октаэдра всего чаще встречаются алмазы… Неужели же это алмаз? Но тогда что стоит такой алмаз, величиной если не с боб, то, по крайней мере, нисколько не меньше крупного зерна фасоли? Ведь это целое богатство! Андрей Иванович поднял довольно тяжелый, твердый и гладкий камень красновато-коричневого цвета, приложил к его поверхности одну из граней кристалла и провел черту. На темной поверхности камня тотчас же резко выступила тонкая белая линия. Из боязни разочароваться в своей находке Андрей Иванович с чувством, похожим на страх, осмотрел грань кристалла, ожидая найти, что она стерлась. Но грань была светла и остра по-прежнему, напротив, пристально рассматривая черту на камне, он нашел, что эта черта углублена в виде разреза, стенки которого местами имели "лучисто-раковистый" излом, как выразился бы почтенный Петр Иванович, профессор минералогии и автор цитированной выше фразы. Хотя это обстоятельство не вполне убедило Андрея Ивановича, что найденный кристалл действительно алмаз, тем не менее он бережно спрятал свою находку в кошелек и затем руками и охотничьим ножом принялся тщательно исследовать каждую пядь земли, в надежде найти еще несколько подобного рода сверкающих камешков. Поиски его скоро увенчались успехом. Почти не сходя с места, он нашел несколько мелких кристаллов, из которых, однако, два были величиной только немного меньше горошины. Эта удача заохотила Андрея Ивановича к дальнейшим поискам и, проработав до вечера, он набрал целую горсть блестящих безделушек, которые могли стоить громадных денег, если бы только на самом деле оказались алмазами.

Возвратившись домой, Андрей Иванович прежде всего отыскал в траве осколки разбитого стеклянного стакана и принялся чертить их своими камешками: стекло резалось превосходно, как только мог резать лучший алмаз, когда-нибудь бывший в руках у стекольщика. Этот факт убедил Андрея Ивановича, что он напал на богатейшую алмазную россыпь и теперь уже, от него самого зависит сделаться одним из крупнейших богачей в целом мире. Под впечатлением своей находки, он так и заснул, мечтая о найденном богатстве, и всю ночь видел во сне великолепные дворцы с золотыми колоннами и стенами, на которых всеми цветами радуги сверкали украшения из разноцветных драгоценных камней.

Несколько недель, следующих за этим достопамятным днем, были посвящены почти исключительно этой "алмазной горячке", как Андрей Иванович окрестил свое новое увлечение. С железным заступом в руках и корзиной съестных припасов он с утра уходил в свою волшебную долину, представлявшую, благодаря рассеянным в ней богатствам, настоящий грот Аладдина, и нередко оставался в ней до позднего вечера, копаясь, подобно кроту, в слое пыльного, сероватого песка, содержащего алмазы.

В поисках за алмазами Андрей Иванович наталкивался на другие красивые, быть может тоже драгоценные камни, но, не зная в них толку, он собирал их просто для коллекции, отдавая предпочтение алмазам. Эти последние представляли для него капитал, с помощью которого он мог совершить то или другое грандиозное предприятие.

Он создавал уже фантазии об эксплуатации своего острова, об устройстве на нем колонии на особых началах из избранных людей, со строго определенными воззрениями и убеждениями, и самые утопические картины, какие могло создать только сильно досужее воображение, рисовались пред ним в обольстительном тумане будущего.

Однажды, копаясь, по обыкновению, в песке, Андрей Иванович в нижней части долины нашел довольно крупный самородок золота, около трех фунтов весом. Но обладая уже весьма порядочным мешком алмазов, он хладнокровно отнесся к своей находке: за это время он уже успел пресытиться упоением богатства и иногда по нескольку дней сряду не навещал своей долины. Вскоре после этого он снова нашел несколько золотых самородков от горошины до голубиного яйца величиной. Таким образом, присутствие золота в долине было несомненно. Одно время Андрей Иванович думал приступить к промывке песков, но, сообразив положение долины и убедившись, что проведение в нее воды из далекого горного ручья сопряжено с непобедимыми трудностями, принужден был отказаться от своего намерения. Он ограничился только тем, что, набрав полную корзину песку, с большим трудом дотащил ее на берег озера и на другой день тщательно промыл в своем челноке, заменившем на этот раз вашгерд. Несколько золотых крупинок, заблестевших на черном лакированном дне лодки, по смывке всего песку, убедили Андрея Ивановича, что он действительно имеет дело с золотою россыпью, но так как эксплуатация этой россыпи была слишком затруднительна, то его новое открытие уже не могло возбудить в нем особенного

интереса. К тому же он был уже слишком избалован своими алмазами, да и к ним вскоре охладел настолько, что почти прекратил свои поиски. Жгучее солнце, раскалявшее до невозможности сухой песок и камни алмазной долины, делало ее похожей на громадную печь, от которой бежало далеко все живое. Копаясь в пыли, весь облитый потом, изнемогая от зноя и жажды, Андрей Иванович недешево платил за свое богатство и потому неудивительно, что когда у него накопилось достаточное количество алмазов, он охладел к своим копям и вовсе перестал посещать долину. — "К чему мне хлопотать и мучиться понапрасну? — думал он. Когда понадобится еще, долина под руками, отнять ее у меня никто не может. А теперь за глаза достаточно и того, что уже есть…"

ХХIII. Новые ощущения

Существует мнение, что ко всему на свете можно приглядеться, если только изо дня в день будет повторяться одно и тоже. Иные уверяют, что при этом условии не мудрено соскучиться даже в раю. Андрей Иванович также хладнокровно стал относиться к своему раю. Нельзя, однако, сказать, чтобы он соскучился здесь или чтобы остров надоел ему. Правда, в его глазах этот прелестный уголок уже потерял прелесть новизны и все в окружающей природе уже стало ему знакомо, так как все это он видел уже сотни раз. Но все-таки нигде в целом мире он не чувствовал себя так хорошо, как здесь. Только душа как будто утомилась однообразием впечатлений и хотела новых ощущений. И вот, точно в ответ на эти желания, явилось на острове нечто новое, что принесло с собой массу новых впечатлений.

Однажды перед закатом солнца, наслаждаясь вечерней прохладой, сидел Андрей Иванович на прибрежной скале и любовался на широко расстилавшийся перед ним необъятный простор океана, который весь как будто сиял в лучах безоблачного неба.

Если справедливо мнение, что все на свете может надоесть и наскучить, то из этого всего можно смело исключить по крайней мере два предмета, к которым никогда нельзя присмотреться.

Это — небо и море.

Нет тех двух моментов, когда бы картины, представляемые небом или морем, были похожи на те, которые были вчера, неделю, месяц тому назад, до того изменчивы то и другое. Но как ни разнообразен вид неба, с его бесконечной игрой цветов, с его переливами цвета и тени, море еще разнообразнее, еще изменчивее. Это — настоящий Протей мифологической древности. Оно сияет самыми разнообразными цветами, начиная от нежных, полупрозрачных, расплывающихся тонов до самых ярких, густых красок, передавая всю бесконечную гамму оттенков, с бесчисленными переливами, полутонами и тенями, какие только встречаются в природе. Отражая в себе прозрачный купол неба, оно точно наряжает его в более яркие краски, сообщает ему новую прелесть, и все, что совершается там, в воздушной высоте, каждая новая перемена в освещении, каждое набежавшее жемчужное облачко, ветер, приведший в движение воздушные слои и зарябивший слегка зеркальную поверхность океана, — все вызывает новые картины в этом волшебном зеркале, сообщая ему пышный колорит и новую гармонию красок.

Лишь только на темном ночном небе слабый свет зари заставил потухнуть золотые звезды, как уже бледные лучи рассвета, скользя по поверхности океана, пробуждают его к новой жизни. Скользящие лучи проникают в темную глубину сонной волны и окрашивают ее в присущий ей цвет, зависящий от свойства морского дна, от большей или меньшей толщины водяных слоев, наконец, от присутствия зоофитов, морских животных и водорослей. Но вот, над сияющей чертой горизонта медленно всплывает огненный шар солнца, обливая своими ослепительными лучами волнующуюся поверхность океана, и вся она загорается миллионами огней: каждая волна горит и сверкает и, будто в благодарность сияющим небесам, посылает к ним целые снопы лучей отраженного света.

Чем выше поднимается солнце, тем ярче и разнообразнее блещут прозрачные волны. Пройдет ли стая рыб, поднимется ли со дна моря или опустится снова в глубину какое-нибудь китообразное и другое морское животное, чуткая волна уже отражает быстро промелькнувшие цвета, сообщая блестящей поверхности моря оттенки розовой, зеленой, серой, серебристой и других красок. С каждой переменой в положении солнца, осветившего под тем или другим углом подводную скалу, каменистый риф, песчаную отмель или скопление кораллов и водорослей на дне моря, поверхность его изменяет свой цвет, и тысячи новых оттенков, незаметно переходящих один в другой, очаровывают глаза неожиданной игрой красок.

Наступает вечер, и море горит последними, прощальными огнями: оно как будто торопится возвратить небу свой золотисто-пурпуровый свет, которым пользовалось в течение дня. Солнце как-то торжественно спускается к горизонту и навстречу ему точно идет по зеркальной поверхности моря другое такое же светило. Вот они сошлись, слились на горизонте в один огненный шар, вот и шар этот опускается за горизонт — и море сразу померкло. Уже тускло отражают его потемневшие волны слабый свет догорающей зари, но потухнет она и на совершенно черной поверхности моря только кое-где грустно блеснут золотистые искорки звезд.