Арина
Шрифт:
Наконец я окликнул ее. Арина вздрогнула, повернулась на мой голос, и, поправив очки, взглянула на меня так, словно увидела впервые.
— Так вот вы какой, Владимир! А ведь я только сейчас вас рассмотрела! Вчера различала только, что вы большой и с бородой, — сказала она безо всякого удивления.
— Повинную голову меч не сечет. Думал, вы не дождетесь, — покаянно сказал я.
— Почему-то я была уверена, что вы придете. И потом мне не было скучно ждать, я люблю Летний Сад, — просто произнесла она.
Она встала, и мы пошли по аллее. Только когда она подала мне руку, я ощутил вдруг у себя в ладони что-то чужеродное,
— Ого! — удивилась она. — Я не знала, что бывают такие длинные стебли. Смотрите, если поставить ее срезом на землю, но бутон будет намного выше колена! Интересно, какой во мне рост, если мерить его в розах… Одна, две… подержите ее тут… ого, всего-то две с половиной! Какая-то я карликовая!
Между тем, это было неправдой. Она совсем не была крошкой. Мне при моих ста восьмидесяти восьми она доставала головой чуть выше плеча. Сегодня она была весела и легкомысленна: срывала с кустарников листья или принималась фехтовать моей розой, поднимаясь на носки и поражая ею статуи. О Петербурге она мне больше ничего не рассказывала, заметила только со смешком, что в прошлом веке, в первые теплые дни мая, в Летнем Саду устраивались смотрины или, как шутили «парад» купеческих невест. Невесты сидели здесь на скамейках с маменьками, а молодые люди ходили по аллеям и смотрели на них.
— Сейчас все проще. Не нужно многих лишних условностей, не нужно маменек и первых дней мая, — сказал я.
— Да, — согласилась она. — Я тоже думаю, что сейчас проще, но иногда мне кажется, что к сожалению.
Впрочем, не прошло и минуты, как она уже снова смеялась и требовала у меня:
— Перестаньте быть серьезным… нельзя быть таким серьезным! Поцелуйте вон ту статую!
— И не подумаю! Та статуя слишком старая и желтая, — сказал я.
Оглянувшись и убедившись, что в этой части сада мы одни, я легко поднял ее на руки, занес на газон, прижал спиной к желтеющей липе и стал целовать. Вначале она была немного напугана моим порывом, но потом обняла меня за шею и прижалась ко мне. Она хохотала и быстро крутила головой, мешая и дразня меня. Я осыпал мелкими поцелуями ее щеки, влажный рот и закрытые чуть подрагивающие веки. Наконец, сдавшись, она уступила, и мы слились уже в настоящем поцелуе.
После поцелуя она прогнулась назад, и, обхватив ее, чтобы она не упала, я ощутил ее податливое мягкое тело, засасывающую пустоту бедер и упругие груди. В глазах у меня помутилось и, чтобы не потерять голову, я легонько отстранил ее.
Она сразу все поняла, восстановила равновесие, отпустила меня и мы пошли рядом, не касаясь друг друга. Разговор сам собой вернулся на темы самые легкие и незначительные, словно и не было между нами ничего, а мы были просто давними, не очень близкими знакомыми. В разговоре мы с ней то и дело перепрыгивали с «вы» на «ты», как люди не очень еще уверенные в том, что барьер между ними исчез.
Разом ощутив эту шаткость, мы засмеялись, и уже треснувшая китайская стена вдруг рухнула, граница с разделительной полосой, овчарками и вышками была уничтожена, и мы стали одним целым. Мы жадно заговорили, перебивая друг друга и не слыша слов, а потом она спросила:
— Ты веришь, что бывает любовь с первого взгляда?
— Только в нее и верю. Любовь бывает или с первого взгляда или ее нет совсем, — сказал я.
— А вот если… — начала вдруг она и осеклась.
— Что? —
— Да так, неважно. Глупость одна в голову пришла, — виновато сказала она, и я не стал допытываться.
Я и сейчас порой, словно наждачной бумагой вожу по душе, пытаясь угадать, что хотела она сказать тогда, и, чем больше я думаю, тем сильнее мне кажется, что это было что-то важное, хотя, возможно, это и был пустяк.
Мы вышли из Летнего Сада напротив Инженерного замка. Я мельком оглядел все машины, но и здесь не увидел ее «Опеля».
— И где твой красавец? Я забеспокоился, когда не нашел его, — сказал я.
Арина прижалась ко мне плечом:
— Сегодня я пешком. Вчера бедняжка перенервничал, ему надо отдохнуть. Ты не возражаешь?
Я слегка коснулся указательным пальцем ее носа:
— Вчера мы все перенервничали. К тому же третий всегда лишний.
Мы пошли по набережной Мойки мимо Спаса-на-крови. Она очень просто и естественно, лишь немного приостановившись, перекрестилась на храм.
Вскоре мы стояли на Поцелуевом мосту и, облокотившись о перила, смотрели на протекавшую под нами Мойку.
— Знаешь, что я всегда делаю, когда здесь бываю? — спросила она. — Пытаюсь поймать момент, когда вода будет голубой или хотя бы синей, но она всегда или коричневатая, или черная, или чуть зеленоватая. На закате она на несколько минут розовеет, а потом сразу темнеет.
Я щелкнул указательным пальцем и выстрелил в воду окурок. Он пролелел по дуге и затерялся где-то.
— По-моему, в природе вообще не существует голубой воды. Разве что где-нибудь на экваторе, — сказал я.
— Ты был там? — спросила она жадно.
— Не был. Был в Париже, в Швейцарии, в Ницце, но не на экваторе.
Она вздохнула с легкой завистью, и я дал торжественное обещание взять ее за границу.
Мы сошли с Поцелуева моста и остановились.
— Ту-ту! Наш пешеходный пароход берет направление на Фонтанку! — дурачась и подражая гнусавому голосу экскурсовода, провозгласила она.
Мы шли, и я рассказывал ей об отелях, в которых мы будем останавливаться, о море, о жгучем испанском солнце, парижских булочных и путанных римских улочках. Она слушала меня жадно, пытливо и постоянно спрашивала: какого цвета там море? а небо? а пыль на дорогах? а какие сломы камней на римских развалинах, темные или светлые? а чем пахнет ветер? Ее вопросы меня удивляли, но я честно пытался припомнить светло-салатовая или изумрудно-зеленая там трава и светлеет или пасмурнеет горизонт за закатах. Наконец загнанный ее вопросами в тупик, я честно поднял руки над головой и показал, что сдаюсь.
— Ну вот, и этого ты не знаешь! Значит, ты упустил главное! Упустил цвета, упустил звуки и запахи! — сказала она укоризненно.
— Ну уж нет, запахов я не упускал! — шутливо возмутился я. — Я хорошо помню, как пах порт в Копенгагене: дизельным топливом и рыбой. Где-то она у них, по-моему, гнила.
Она засмеялась, а я вдруг во всех подробностях вспомнил огромный, с торчащими кранами порт, где из доков сыпались искры сварки, тут же рядами громоздились контейнеры, а между ними ездили кары и ходили грузчики в оранжевых и желтых комбинезонах. Буксиры оттаскивали от берега перегруженный паром, и все это под резкий неутихающий крик чаек, засмотревшись на которых я ушиб ногу о ржавеющий, брошенный на берегу якорь.