Арина
Шрифт:
В автобусе, не зная еще толком, чему он больше рад, то ли тому, что не покусала его собака, то ли тому, что прошел нервный тик, Костричкин с улыбкой поглядывал на молчаливо сосредоточенных пассажиров, какими они бывают в утренние часы перед началом работы, и не мог понять, отчего это им сейчас не весело. Его душевное состояние так разнилось с настроением всех остальных, что одна молодая женщина, передавая ему пятачок, почти с открытой неприязнью сказала:
— Эй, гражданин слишком веселый, передайте на билет.
Костричкин, особо не вникая в смысл сказанных слов и в тон ее голоса, машинально сунул пятачок в руку высокого парня, что стоял поближе к кассе, и стал протискиваться
С этими мыслями Костричкин сошел с автобуса и без спешки, а напротив, с неторопливостью большого начальника направился к парикмахерской. У ее дверей он с минуту постоял, по-хозяйски придирчиво посмотрел на вывеску, будто искал в ней ошибки, и нарочито медленно поднялся по ступеням.
Несмотря на ранний час, все стулья в прихожей были заняты клиентами, которые с той же унылой отрешенностью, что и люди в автобусе, молча смотрели перед собой и вроде ничего не различали. Кассирша Валя тоже сидела тихо, склонившись над книжкой, и Костричкин увидел в окошечко только ее гладкий лоб и светлые пышные волосы. Напуская на себя важную задумчивость, он пересек прихожую, вошел в зал, где все мастера были заняты с клиентами, и, ни к кому в отдельности не обращаясь, сказал свое обычное:
— Здравствуйте все!..
— Рады вас видеть в полном здравии!.. — метнулся ему навстречу Глеб Романович, заранее протягивая руку.
Остальные мастера с ним тоже поздоровались, но все по-разному. Кто сказал «Доброе утро!», кто слегка поклонился. Выглядевшая букой Зоя молча кивнула. И лишь Катя Воронцова, как ему показалось, сегодня вела себя еще более независимо, даже головы не повернула в его сторону, с усердием подстригала какого-то седовласого старика.
— Вы, Зоя, как освободитесь, сразу — ко мне, — торопливо сказал он Шурыгиной, уходя из зала. И тут же обернулся, добавил: — А потом ты, Глеб Романович, загляни.
Скоро без стука, как всегда, вошла Зоя Шурыгина, встала перед ним, губы сжала, недобро сверлит его черными глазами, ровно преступника встретила. Руки сложила на высокой груди и молчит, ждет, что он скажет. И без прибора пришла, стало быть, брить его не собирается. Да, нашло-наехало на бабу. Ведь лучшего хотел дурехе, разве помехой стал бы ей лишний рубль. А вот возьми убеди куриную голову, если эта чертова честность у нее раньше самой родилась. Выходит, дал он промашку, не такой оказалась Зоя. Зная ее слабость заглядывать в рюмку, думал, просто с ней сговориться, а она вон как тогда на дыбы встала. Едва ноги унес от малахольной бабы. И все-таки сейчас нельзя дело вести к разрыву, надо уладить все по-тихому, прикинуться, что ничего он не помнит. Мало ли что может, мол, наговорить человек во хмелю, и ей не стоит об этом думать, надо забыть его пьяный бред.
— Вот хочу спросить тебя, Зоя, — начал Костричкин, делая озабоченным лицо. — Скажи мне откровенно, с глазу на глаз, что я в тот раз натворил у тебя?
— Ну, веселый человек!.. Уморил ты меня!.. — неожиданно рассмеялась Зоя и нарочно выпятила грудь, плотно прижалась к его плечу. — Скажите на милость, память у него отшибло!.. Давай, давай, ври больше. Только зря напрягаешься, я насквозь тебя вижу. Ты как позвонил мне тогда утром, я сразу подумала, значит, мужик в штаны наложил. И точно, так оно и вышло…
Костричкин вскочил с кресла, обидевшись, сказал возмущенно:
— Чего ты все придумываешь!.. Я о тебе беспокоился. Утром проснулся, смотрю, дома я. Но как от тебя уходил, как оказался в своей квартире, убей, не помню. А что там с Зоей, думаю…
— Жуть прямо, как трогательно!.. — усмехнулась Зоя с издевкой. — Но ты не бойся, я не буду тебя выдавать — мне противно это. Я себя пока уважаю.
Ему это и надо было услышать от Зои, главное, чтоб она язык за зубами держала, не сказала кому про тот случай. Стало быть, как он задумал, так все и повернулось. Пусть Зоя немного покуражилась (на то она и баба), да разом и обмякла, смекнула, некуда ей деваться, против начальства шибко не попрешь. И Костричкин, поглаживая подбородок, усеянный редкой щетиной, уже сказал Зое спокойно:
— А ты брить меня думаешь?..
— Ладно, так и быть, побрею, руки у меня не отвалятся, — без всяких чувств сказала Зоя. — А на другое можешь не рассчитывать. Хватит, больше я не буду такой дурой. — И Зоя пошла, неся высоко грудь, за прибором.
Перед обедом гладко выбритый Костричкин нервно вертелся в массивном кресле и заранее подыскивал слова, какие он скажет Кате Воронцовой, когда та войдет в его кабинет. Еще несколько минут назад он велел уборщице передать Воронцовой, чтобы она, как освободится, зашла к нему, и вот теперь ждал ее, замирая и прислушиваясь к голосам и шорохам, возникающим за дверью. Одновременно он поглядывал на часы, и ему казалось, что красная секундная стрелка слишком вздрагивала и бежала быстрее обычного, буквально в мгновенье описывала круг циферблата, и летели минута за минутой, а Воронцовой все не было.
«А если она совсем не придет? — вдруг прошила его голову безрадостная мысль. — Не то явится в придачу, скажем, с Ниной Сергеевной, своей радетельницей и защитницей, чтобы я своим действием не оскорбил ее любимую Катю, это «чистое невинное создание»? Что тогда я будут делать?..» Он опять посмотрел на часы, но, разволновавшись, не мог понять, что показывала минутная стрелка, вернее, видел, она подползала к единице, но забыл, где была раньше, когда просил уборщицу позвать Катю. Тогда он схватил телефонную трубку и набрал цифру сто. Сиплый женский голос ему ответил, который был час. Костричкин стал что-то прикидывать в уме, шепча вслух названные по телефону цифры, а потом понял, что это все равно ничего не даст ему, и зло выругался. И в то же мгновенье он вздрогнул: кто-то негромко, но уверенно постучал в дверь. «Наконец-то!» — с облегчением выдохнул Костричкин и громко крикнул: