Аристос
Шрифт:
17. Напряженность может иметь как благие, так и пагубные последствия: в одном случае это игра, в другом душевное беспокойство. Напряженность, как и любой другой механизм во вселенском процессе, индифферентна к организмам, на которые воздействует. Она с одинаковым успехом может их осчастливить и может уничтожить.
18. Каждый из нас, и каждое общество, и каждый мир — центр паутины, переплетения подобных напряженностей; то, что мы называем прогрессом, — попросту результат взаимодействия противоборствующих сил в этом сложном переплетении. Быть человеком или быть человеческим общественным институтом — все равно что подрядиться выступать канатоходцем.
19. Нам никогда не достичь состояния идеального равновесия. Единственным идеальным равновесием для нас может быть только равновесие, позволяющее нам жить, — прочие не в счет. И даже если на краткий миг идеальное равновесие удается поймать, время позаботится о том, чтобы оно не сохранилось. Время — вот что делает наше балансирование явлением действительности.
20. Эволюция меняется, чтобы оставаться неизменной; но мы меняемся, чтобы стать другими. Время течет, с нашей человеческой точки зрения, чтобы всякий момент был во власти случая и требовал сохранять равновесие.
21. Наше удовольствие и наша боль, наша радость и наша зависть что ни час сообщают нам, удерживаем ли мы равновесие или срываемся вниз. Мы живем в лучших из возможных для человечества миров, потому что так мы приспособлены и так усовершенствованы, что иным этот мир для нас быть не может; лучше и счастливее всего мы чувствуем себя в ситуации натянутого над землей каната, при условии, что мы можем совершенствовать свое мастерство по мере того, как поднимаемся все выше и выше. Высота в этой ситуации принципиально определяется нашей способностью к саморазрушению. Чем выше мы взбираемся, тем устойчивее — а что такое устойчивость, как не форма равенства? — мы должны становиться. Иначе сорвемся.
Механизм напряженности
22. В основе всего — напряженность между удовольствием и болью; и три главных области, в которых действует удовольствие — боль, это сфера вторичных напряженностей, образуемых парами добро — зло, красота — уродство и безопасность — опасность. Основополагающая истина, распространяющаяся на все эти пары, состоит в том, что их «хорошие», доброкачественные полюсы целиком и полностью зависят, с точки зрения их «доброкачественности» — их ценности для нас, — от их «плохих» противополюсов. Всем известно: избыток красоты может обернуться уродством, боль — подлинным удовольствием… и так далее, что ни возьми.
23. Пара красота — уродство может служить образцом для демонстрации механизма действия всех прочих напряженностей. Точно так же, как различаются два типа удовольствия, преднамеренное и случайное, различаются и два схожих типа красоты, в зависимости от нашего способа восприятия, — красота объективная и актуальная. Объективная красота некоего объекта или опыта непреложна — как бы заключена в скобки, отделяющие ее от каких бы то ни было субъективных реакций и чувств того, кто ее воспринимает. Актуальная красота — это то, что я ощущаю в данном конкретном случае: то воздействие, какое тот или иной объект или опыт оказывает на меня в этот конкретный момент.
24. Нас с детства приучают мыслить о великом искусстве (да и о многом другом, в частности о религии) именно в объективном ключе, как будто всякий актуальный опыт восприятия великого произведения живописи должен производить на всех нас одно и то же воздействие. Достаточно заглянуть в любую прославленную художественную галерею в разгар наплыва посетителей, чтобы воочию убедиться, к чему это приводит: толпы осовелых от скуки туристов с непроницаемыми, как у истуканов, лицами во все глаза глядят на великое искусство и никак не могут взять в толк, отчего
25. Объективная красота — разумеется, миф: миф очень удобный, без которого невозможно было бы обучать искусству и постигать «науку» художественного восприятия, и миф, кроме того, очень человеческий, поскольку для того, чтобы обнаружить в объекте объективную красоту, нужно попытаться пробудить в себе лучшие чувства, на которые представители человеческого рода способны. Все великие произведения искусства — это, так сказать, светские иконы, и видеть их объективно значит совершать светский обряд причащения.
26. Но у объективной красоты имеются два заклятых врага — реальность и узнаваемость. Абсолютная реальность эстетического опыта — это то, что мы действительно чувствуем, как «в скобках», так и «за скобками». Узнаваемость порождает пренебрежение, иначе говоря, скуку, навеваемую «скобками» непреложности. Созерцать объективную красоту становится обязательством, долгом, а все мы прекрасно знаем, что понятия «долг» и «удовольствие» редко бывают в согласии друг с другом; повторное посещение галереи — это ведь и посещение первого посещения. Из этого, конечно, не следует, что любые повторения опытов восприятия прекрасного непременно умаляют изначальную красоту. Это часто неверно применительно к искусству и определенно неверно как обобщение применительно ко многим другим занятиям, например к любовным утехам. Тем не менее для человека характерно глубинное, архетипическое неприятие всяческой рутины, обусловленное потребностями выживания (выживание суть правильное выполнение затверженных навыков, будь то навыки охоты/собирательства из повседневной практики примитивного человека или трудовые навыки, обеспечивающие регулярный денежный заработок человеку индустриального общества). Удовольствие тесно связано с красотой непредсказуемой (вспомним «случайный» тип удовольствия) и свежей, то есть не известной из прежнего опыта.
27. Конечно, подобную красоту — назову ее условно девственной — можно ощутить и в уже знакомых объектах, точно так же как некую метафорическую девственность можно обнаружить в возлюбленной и тогда, когда ее фактическая девственность осталась в далеком прошлом. Именно такую девственную красоту ощущают почти все дети, а также поэты и художники, иногда под воздействием определенных наркотических веществ, например алкоголя или ЛСД. Но для огромного большинства взрослых единственным способом ее ощутить служит только новый опыт.
28. Правда, мы находим, чем заменить утраченную объектом девственную красоту. Картина красива, потому что она моя — потому что я ею владею, или храню ее в своей памяти, или понимаю сокрытую в ней тайну. Просто вещь становится моей вещью, не вещью в себе. Опыт уступает место обла-
29. Современное общество все упорнее заталкивает нам в глотку объективную красоту. Только такая красота и занимает профессиональных критиков; а мы живем в эпоху критиков. Только такая красота заботит коммерцию. Массовые средства информации, отработанная техника вульгаризации, пришедшая на смену дидактической морали девятнадцатого века дидактическая культура века двадцатого (в доказательство того, что орган воздействия на массы верно «служит» этим самым массам), численный рост музеев и художественных галерей, шквал литературы информативного характера — все это толкает нас, существ по сути своей «актуальных», воспринимать мир в «скобках», в условно-объективном виде.