Арка первая: "Порт Даль"

Иевлев Павел Сергеевич

— Фаль выбирала? — понимающе кивнула Спичка. — Ну, что тебе сказать? В жару я бы тоже носила что-нибудь выше колена, но мои ноги не берёт бритва. Кроме того, голые коленки плохо сочетаются с бородой.

— Не слушай её, подруга! — тут же заявила Фаль. — Ты отлично выглядишь. О, у тебя теперь есть своя кружка?

— Да, — смущённо показала посудину девушка, — красивая.

— Ха, на ней пьяный пикси! Я думаю, теперь это должен быть твой тотем!

— Я должна была его освободить! В Обществе анонимных пикси-алкоголиков обещали за ним присмотреть.

— А поскольку мы пока не пикси-алкоголики, то давайте выпьем! —

провозгласила гномиха. — За третий повод нашей пья… то есть встречи, за новую актрису на нашей сцене! Начинающую, но талантливую! За Завирушку! Имейте в виду, кто её обидит, будет иметь дело со мной!

Дварфиха, не спрашивая согласия, уже наполнила кружку девушки элем, а, поскольку пили за неё, отказаться было как-то неловко…

— Мы будем знамениты, я вас уверяю! — горячится козёл. — Публика осыплет нас деньгами, а Дом Теней будет умолять взять лицензию! А мы будем хохотать и вытирать о них сапоги! То есть копыта, в моём случае. А все эти расфуфыренные попугаи из городских театров, которые даже смотреть в нашу сторону брезговали, будут скромно проситься полюбоваться из коридора на наши репетиции!

— Он не пьёт, — пояснила хихикающая Фаль Завирушке, — но он мой демон и пьянеет вместе со мной. Смотрю на него и думаю, неужели я так надралась?

Вечеринка вошла в ту фазу, когда не считают кружек и говорят, не слушая друг друга, но всем хорошо и весело.

— Не вреден ли коммерческий успех,

для нашего убогого театра,

в котором лишь одно искусство правит,

и не бренчат в карманах куспидаты? — сомневается Шензи.

— Не совратит ли звон монет с дороги,

на коей лишь таланту всё открыто?

Не станем ли мы жертвою невольной,

соблазнов пошлого благополучья? — подхватывает Банзай.

— Не предадим ли мы стези актёрской,

и долга, что внушает нам лишь сцена,

в угоду публике, чьи вкусы непристойны,

и меркантильным денежным мотивам? — заканчивает Шензи.

— Мои сиблинги хотят сказать, — поясняет Эд, — что там, куда приходят деньги, не остаётся места чистому искусству. Однажды нам придётся выбирать между тем, что требует сцена, и тем, что требует публика. И что мы тогда выберем?

— Да бросьте вы, — отмахивается Фаль, — лично я уверена, что сумею совместить деньги с творчеством. У меня, конечно, никогда не было случая проверить, но я готова рискнуть! Пусть публика хотя бы раз осыплет меня деньгами, а не огрызками. Если не понравится, всегда можно всё просрать и вернуться к бедности!

Завирушка в какой-то момент поняла, что совершенно опьянела.

«Это очень увлекательно, — думает

она. — Но что здесь делаю я? С чего вдруг вообразила себя актрисой? Откуда у меня взяться таланту? Я всего лишь обладаю способностью разрушать чужие иллюзии, хотя сама не наложу ни одной. Это даже не способность, а антиспособность — разрушать то, что делают другие. Если есть на свете что-то противоположное таланту, это как раз я. Вечна Милосердная, как я здесь вообще оказалась? В этой компании, с элем в кружке, в непристойно коротком платье? Разве такой я представляла себе жизнь? Разве для этого отправляла меня в Корпору настоятельница? Ведь мне оставался всего один шаг до посвящения! Я могла бы стать птахой, не разрушать чужое, а создавать своё! Помогать людям, быть нужной, исполнить свой долг перед теми, кто меня вырастил! Но ведь ещё не поздно? Я не совершила ничего непоправимого. Я могу вернуться к своей настоящей жизни прямо сейчас. Пускай она не такая весёлая, как театр, но зато моя и ничья больше…»

От этой мысли ей стало грустно, и она почти заплакала. Но взяла себя в руки, набралась решимости, поставила кружку на стол, с сожалением посмотрев на смешную картинку с пьяным пикси, и тихонько удалилась. В азарте споров о туманном, но, несомненно, величественном будущем театра её ухода никто не заметил.

В комнате она не удержалась, в последний раз полюбовалась на себя в зеркало — платье, выбранное Фаль, ей действительно очень идёт. Девушка сказала себе: «Это неправильно!» - и решительно сняла обновку. Натянув старую мантию, она как будто обрела с ней и былую уверенность.

'Господин Полчек! — написала она аккуратным почерком на листе желтоватой бумаги. — Вы очень многое для меня сделали, и я очень вам благодарна. Но всё же я считаю себя обязанной следовать по пути своего долга, а не полагаться на вашу благосклонность впредь. Моя судьба — посвящение и служба Вечне Нашёптанной. Я лишь следую её велению.

Не сердитесь на меня и простите.

Искренне сожалеющая,

Завирушка'.

Перечитав письмо, девушка уронила на него ещё пару пьяных слез, но затем, открыв тугую створку присохшей рамы окна, выбралась на улицу и канула в ночном городе.

* * *

— Мастер Полчек?

— Фаль, веселитесь без меня, мне надо подумать.

— Мне кажется, Мастер, вам стоит прочитать прямо сейчас. Это адресовано вам.

Фаль протянула драматургу листок бумаги.

— Я увидела, что Завирушка куда-то ушла, сначала решила, что эль дал о себе знать, но потом забеспокоилась, пошла в её комнату…

— Я понял, помолчи, — Полчек отложил записку, подумал и сказал. — Я знаю, куда она могла пойти.

— Мне пойти за ней?

— Не надо. Я сам схожу. Иди, развлекайся.

— Мастер, вы же никому не дадите её обидеть? Она хорошая девочка. Наивная, но хорошая.

— Я разберусь, Фаль, - сказал Полчек, вставая. — Франциско! Плащ, трость и шляпу! Придётся нанести ночной визит.

* * *

— Я поняла, что лишняя там, — жалуется Завирушка. — Они этим живут, сцена для них всё, а я случайный гость. Я и с ними, и не с ними одновременно!