Арктания (Летающая станция)
Шрифт:
18 "Драгоценная песчинка" В 17 часов 23 минуты станция "Арктания" прибыла с одним "пассажиром", Золтаном Шайно, в город Североград. Станция была повреждена снарядами апостольской субмарины в трех местах, но повреждения эти казались незначительными. В Северограде Владимир Ветлугин узнал, что сто двадцать самолетов и пять дирижаблей восьмой авиабазы забрали все население острова Седова и через минуту небольшой благоустроенный поселок острова был поднят на воздух нитроманнитовыми минами и стал осыпаться в море обломками бетона и гранита. Епархия взрывчатых и отравляющих веществ химика-крестовика Кармона давала миру знать, что она еще существует. В 18 часов 30 минут супруги Ветлугины и все работники станции были свидетелями замечательного явления: над Североградом появилась гигантская фигура заместителя председателя Всемирного Верховного Совета социалистических и коммунистических государств. В тот миг она появилась не над одним только Североградом. Гигантское изображение возникло в воздухе над тысячами городов всего мира. Это был Бронзовый Джо. Под этим именем заместителя председателя Всемирного Верховного Совета знал весь мир, хотя у него была и фамилия: Стюарт. Бронзовый Джо был любимым героем молодежи и уважаемым человеком среди всего взрослого населения земного шара. Он происходил из потомственной пролетарской семьи негров-строителей Америки. Отец его был коммунистом, и от него Джо унаследовал чудесный да р агитатора и пропагандиста. Каучуковые плантации в Венесуэле, золотые прииски в Гондурасе, плавучая тюрьма на Багамских островах, китобойный промысел у Шпицбергена и, наконец, блестящая эпопея первой партизанской интернациональной эскадры, во главе которой стоял коммунист-адмирал, негр Джо Стюарт - таков жизненный путь этого замечательного человека. Старый апостольский пират Курода, архиепископ военно-морской епархии Шайно, не смел сунуть носа в те воды, где замечено было присутствие супердредноутов, авианосцев и субмарин Бронзового Джо. Искуснейший агитатор-коммунист оказался талантливым командором революционной интернациональной армады. Джо собирал свою партизанскую эскадру из восставших боевых единиц капиталистических флотов и наконец собрал такой бронированный военно-морской кулак, что даже владычица морей Британия не решалась затевать с ним драку. Партизанские авианосцы и субмарины Джо лишь продолжали дело, начатое много лет назад славной интернациональной дивизией под Мадридом. Это ее легендарный опыт породил идею партизанской интернациональной воздушно-морской эскадры. И негр-коммунист осуществил эту идею. Эскадра Бронзового Джо не имела своего официального отечества, - ее родиной становилась любая страна, которой нужна была революционная боевая помощь против интервентов и национальных поработителей. Черный молот на красном поле был эмблемой революционной международной партизанской эскадры. И истребители с черными молотами на пурпурных дисках появлялись всюду, где апостольские воздушные и морские дредноуты "неизвестной национальности" сеяли смерть и разрушение. Негр-адмирал ни на минуту не оставлял в покое флот крестовиков. Он пускал ко дну лучшие боевые суда барона Куроды. Джо имел немало орденов разных стран, но высшую награду, орден Ленина, Джо получил от правительства Союза советских государств. Он получил его за то, что всей могучей массой своих кораблей и гидросамолетов обрушился на апостольскую эскадру у берегов Аляски, когда дредноуты и авианосцы под серыми знаменами архиепископа Куроды двинулись на помощь своей Северной армаде через Берингов пролив. Совместно с советским флотом до самых Маршальских островов гнал тогда Бронзовый Джо остатки флота крестовиков и здесь пустил их все ко дну. Его любили люди всех рас и национальностей, называли ласковыми именами "наш Джо", "славный парень Джо". Это был Чапаев эпохи окончательного разгрома капитализма. Когда три года назад происходили очередные выборы во Всемирный Верховный Совет, Джо был избран на пост заместителя председателя подавляющим большинством голосов депутатов. В 18 часов 30 минут исполинская фигура легендарного командора интернациональных партизан появилась над Североградом. Это могло показаться людям прошлого сверхъестественным, но люди новой эпохи знали, что над тысячами городов "гениозоры" -чудесные агрегаты, отражающие в воздухе свечение потока электронов, - передают лишь объемное изображение человека с темным, бронзовым лицом, знакомым по портретам. Передачи гениозора стали практиковаться лишь три года назад, и Владимиру Ветлугину, да и многим другим работникам станции "Арктания", постоянно работающим вдали от населенных мест, впервые довелось видеть это чудо современного объемного телевидения. Сперва огромный столб воздуха над Североградом стал темнеть, потом он начал принимать очертания человека, и наконец исполинская фигура Бронзового Джо ясно определилась в воздухе. Фигура имела в высоту не менее трех километров. Темнокожий великан казался стоящим в воздухе над городом, причем стоял он не над самым городом, а где-то на его окраине. Будто фантазия Свифта стала действительностью и некий реальный Гулливер явился перед взволнованным народом лилипутов. Голосом, подобным раскатам грома, он заговорил на родном языке Ленина. Говорил он с небольшим акцентом, медленно, подбирая каждое слово и выдерживая паузы между фразами. Видно было, что русским языком Бронзовый Джо владеет несвободно. - Товарищи! Заседание Всемирного Верховного Совета социалистических и коммунистических государств окончилось. Совет обсуждал случай в Арктике. Несколько дней назад исчез мальчик Юра Ветлутин... Сегодня мы узнали, что мальчика захватила подводная организация крестовиков. Они обстреляли полюсную станцию и взорвали поселок Седова. Верховный Совет постановил принять все меры и освободить мальчика из рук шайки контрреволюционеров, а организацию врагов мирного человечества предать народному суду. Выполнить свое решение Совет приказывает Чрезвычайной арктической комиссии, созданной сегодня... Что случилось на земле, товарищи?.. На земле пропал мальчик... исчезла маленькая песчинка человечества... Но мы живем уже в такое время... когда каждая человеческая песчинка есть большая драгоценность... Поэтому мы спасем мальчика во что бы то ни стало... Темнокожий великан умолк и глянул вдаль. Казалось, Джо видит миллионы людей, с которыми так просто сейчас говорит. - От имени Верховного Совета посылаю вам привет, товарищи!..
– сказал он и потряс над головой обеими руками. Несколько секунд негр-великан стоял неподвижно, затем он стал прозрачным и исчез, словно растаял в воздухе.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
19 Разговор на холме Тоуэр Полуостров лежал внизу, как огромный океанский электроход, - кормой к Европе, носом к Африке. Ливен повернулся на каблуках и окинул его взглядом. На минуту Ливену показалось, что он стоит на капитанском мостике, вознесенном на четыреста метров над морем. - Знаете, Силера, - обратился Ливен к стоявшему рядом с ним молодому человеку, - мне иногда не верится, что я через несколько дней приступлю к осуществлению мечты моего отца. - Но это так очевидно, дорогой мэтр, - почтительно и серьезно сказал молодой человек. Ливен и Силера стояли подле большого камня, похожего на огромную заплесневелую краюху хлеба. Они находились на вершине одного из "Геркулесовых столпов", на гибралтарском холме Тоуэр. У подножия холма рабочие сооружали гигантский шлюз. Под ними лежал крохотный полуостров, который называли в
– Я геофизик, кроме всего прочего, мой мальчик. - Вы правы, профессор. Но ваше предложение поднять при помощи радия затонувшую горную гряду, вместо того чтобы воздвигать плотину на тысячеметровой глубине пролива, имеет самостоятельное научное значение. Ваш снаряд "тератом", который вот отсюда, с поверхности этого полуострова, унесет к недрам земли мощные запасы радия, - это гениальное изобретение, профессор. Я инженер, но я увлечен вашей идеей, как школьник. - Да, конечно, - медленно сказал Ливен. На его глазах Силера преображался, искра волнения зажглась в уравновешенном испанском юноше.
– Геофизика далеко шагнула в последнее время. И разве сэр Джоли, который только лишь допускал участие радиоактивных элементов в геологических процессах, поверил бы, что мы сейчас с помощью радия сможем поднять поверхность земли и дно моря? Кстати, вы знаете, Силера, что Гибралтарский полуостров увеличится в своих размерах, Алжесирасская бухта исчезнет, а часть дна в Атлантическом океане у берегов Мадейры опустится? - Да, я знаю, - невозмутимо сказал Силера. Ливен оглянулся вокруг. - Ну, что ж, пойдемте вниз. Ливен и Силера стали спускаться по тропинке к лагерю геофизической экспедиции, раскинувшему свои изящные передвижные домики у холма Мидл-Гилл. Навстречу им вышел практикант Бельгоро, щуплый юноша в красном берете. Не доходя нескольких шагов до Ливена, он подбросил вверх свой берет и крикнул: - Салют, камарада Ливен!
– И затем уже деловито сказал по-французски: Говорили с Африкой, слушали Североград, видели гениопередачу. - Ну, и что же?
– спросил Силера, останавливаясь против общительного практиканта. - Африка просит профессора Ливена к себе. В Арктике объявились крестовики. Гениозор Центрального правительства показывал Бронзового Джо. Ливен удивленно взглянул на Бельгоро. - Что в Арктике? - Настоящие чудеса, профессор. Только что сообщили, что вынырнувшие со дна моря крестовики обстреляли газопонтонную северную станцию и взорвали поселок на острове Седова. Ливен и Силера переглянулись. - Это невероятно!
– сказал профессор. - К сожалению, я ничего не выдумал. И Бельгоро рассказал Ливену и Силера все, что он узнал по радио и из речи Джо Стюарта. - Что вы думаете об этом, профессор?
– спросил Силера. - Мальчика нужно спасти во что бы то ни стало, - строго сказал Ливен.
– А морских чудовищ уничтожить. - Да, но как это сделать? Если все обстоит так, как рассказывает Бельгоро, их, очевидно, будет очень трудно взять, не подвергая опасности жизнь мальчика. - Вы очень рассудительный юноша, Силера, - улыбаясь, сказал Ливен, - а я увлекающийся старый профессор. И я, кажется, увлекся уже одной идеей, которая пришла мне в голову минуту назад. - Интересно!
– закричал Бельгоро. - Но я пока о ней ничего не скажу, кроме того, что она имеет прямое отношение к этой арктической истории, - добавил профессор. - Пойдемте ко мне, дорогой мэтр, и я изложу вам сущность вашей идеи, невозмутимо сказал Силера. Профессор Ливен с минуту смотрел испытующе на своего молодого помощника. - Пойдемте, - сказал он наконец.
– Если угадаете, признаю ваше соавторство. - Хорошо. - А мне можно будет узнать, в чем дело?
– спросил Бельгоро. - Только после того, как идея будет отвергнута или осуществлена, - ответил Ливен. - Я не предложу идеи, которая будет отвергнута, - сказал Силера. Профессор рассмеялся. - Я начинаю вас любить и бояться, Силера. Вы часто меня поправляете и всегда оказываетесь правы.
20 "Мертвецы ведут себя, словно живые" Субмарина архиепископа - пирата Куроды - согнала с Северного полюса газопонтонную станцию; нитроманнитовые мины крестовиков превратили в пустырь маленький благоустроенный островок в архипелаге Вейпрехта Пайера; белоголовый мальчик, снедаемый жаждой полярных подвигов, опущен на дно океана, в загадочное логово последних контрреволюционеров. Таков краткий список событий в Арктике за двадцать четыре дня - с 21 мая по 15 июня - этого памятного для многих года. Но Земля не изменила из-за этих событий своего пути в мировом пространстве, и люди не перестали трудиться, смеяться и видеть солнце. Конференция по выработке единого алфавита собралась в Париже. Профессор Британов готовился к докладу о своем историческом опыте на внеочередном всемирном съезде биологов. Обе партии экспедиции Ливена стояли на берегах Гибралтарского пролива, готовые в любую минуту, по первому слову своего начальника послать в глубь земли солидные заряды радия. Короче говоря, жизнь струилась на этой интересной планете все так же логично и вдохновенно. Тем не менее инцидент в Арктике продолжал занимать умы миллионов людей. Арктические корреспонденты не забывали ни на минуту о последнем выступлении заместителя председателя Верховного Совета, и радиогазеты среди прочих немаловажных сообщений по нескольку раз в день возвращались к этой теме. 15 июня газеты передавали, что через два дня после выступления по гениозору Бронзового Джо известный французский ученый, профессор Оноре-Жан Ливен, сын автора проекта гибралтарской плотины Оноре-Жака Ливена, и молодой испанский инженер Силера посетили на острове в городе Северограде председателя Чрезвычайной арктической комиссии и долго беседовали с ним. Но сенсацией стало сообщение о том, что политический авантюрист Шайно, называющий себя апостолом Петром, вступил в переговоры с Чрезвычайной комиссией и комиссия согласилась выслушать его представителя на экстренном своем заседании. Это заседание состоялось в Северограде в тот же день, 15 июня, в 20 часов 30 минут. В просторном кабинете начальника воздушных путей Арктики собрались члены Чрезвычайной комиссии. Пришли специально приглашенные на заседание Владимир и Ирина Ветлугины, профессор Ливен с инженером Силера. Последними явились старик Андрейчик и Рума. Представитель крестовиков, барон Курода, должен был появиться на экране стереовизора ровно в 20 часов 30 минут. Курода собирался разговаривать с комиссией из своей субмарины, предварительно пообещав, что если большевики во время переговоров попытаются захватить субмарину, в ту же минуту сын безбожника Ветлугина, арестованный на льду воинами сына господня при попытке напасть на них с ножом в руках, будет пригвожден к кресту. Барон Курода появился на экране в 20 часов 30 минут, секунда в секунду. Это был маленький старичок с зеленоватым лицом, косоглазый и скуластый. Архиепископ военно-морской епархии был чистокровным самураем23. Одежда на старичке была незамысловатая: военная серая гимнастерка крестовиков с опрокинутым черным крестом, нашитым на спине и груди, рейтузы стального цвета, желтые краги. Отчужденность маньяка и старческая нетерпимость явственно проступали в облике барона. Когда-то этот человек хладнокровно пускал ко дну пассажирские теплоходы с женщинами и детьми, топил торпедами японские мятежные крейсера с революционными командами, обстреливал портовые города нитроманнитовыми снарядами. Сейчас он был уже не страшен никому. Даже маленький индеец-курунга независимо и недружелюбно поглядывал на изображение своего недавнего властелина. И только Ирина Ветлугина с ужасом смотрела на раскосого старичка: она знала, что этот человек, сидящий сейчас в своей субмарине где-то во льдах, в любую минуту может послать ее ребенка на мучительную, варварскую смерть. Молчание продолжалось почти полминуты. Наконец председатель Чрезвычайной комиссии, розовый человек с блестящей бритой головой, похожей на большой бильярдный шар, сказал: - Мы готовы выслушать ваше заявление. Японец шевельнулся, но глаз не поднял (он как уселся в кресло, как заслонил дряблыми красноватыми веками свои глаза, так и сидел, не шевелясь, словно буддийский божок). Заговорил он по-английски: - Я не говорю по-русски. У вас есть переводчик? Голос у него был резкий, как скрежет ножа о тарелку. - Я думаю...
– председатель обвел глазами всех присутствующих, - я полагаю, здесь все понимают по-английски. Все закивали головами. - За исключением одного, - сказал дед Андрейчик.
– Но это ничего, я Руме потом все изложу досконально. - Его святость господин апостол, - вяло сказал Курода, - изволил приказать мне, чтобы я передал вам следующее. Его святость господин апостол много лет назад изволил покинуть ваш греховный мир и удалился в далекую обитель. Его святость господин апостол изволит все свое время проводить в посте и молитве. Это единственное, в чем его святость господин апостол видит цель всей своей дальнейшей жизни. Устремления его святости господина апостола разделяются всеми господами архиепископами, также покинувшими мир греха и соблазна. В том числе и мною. Нам ничего не нужно от вашего мира, и мы хотели бы, чтобы ваш мир также оставил в покое нас. Курода замолчал. Минуту подумал и продолжал все так же нехотя: - Его святость господин апостол приказал передать, что готов отпустить своего пленника с миром, но не ранее как после освобождения вами сына его святости. Наступило молчание. - Все?
– спросил председатель. - Все, - безразличным тоном ответил японец. - Прежде чем мы вам дадим ответ, разрешите задать несколько вопросов, сказал председатель. - Разрешаю, - сказал Курода.
– Но предупреждаю, что отвечу только на те из них, на которые сочту нужным ответить. - Хорошо. Скажите, зачем вашему апостолу понадобились орудия, мины и прочее вооружение, если он, как вы говорите, удалился из мира для поста и молитвы? Японец по-прежнему не поднял глаз, но в голосе его все почувствовали явную иронию. - Его святость господин апостол, - сказал он, - опасается, что посторонние люди помешают его молитве. Оружие его святости нужно для ограждения своего покоя. - Так, - председатель обвел всех сияющим выразительным взглядом. Разрешите тогда спросить, разве кто-нибудь из жителей поселка на острове Седова нарушил покой вашего апостола? - Да, его нарушил беглый индеец. - Чем? - Тем, что он ушел от своего господина. Председатель, казалось, был в восторге: он сиял и улыбался, одаряя присутствующих выразительными взглядами. - У кого еще есть вопросы?
– спросил он. Переговоры начинали походить на общее собрание, когда докладчику задают вопросы. - Скажите, - спросил Ветлугин, - это вы хотели видеть меня? Я говорю об одном посещении станции неизвестными мне людьми, когда я был в Северограде. - Нет, - скучным голосом ответил Курода. - Зачем вы украли моего сына и для чего держите его у себя?
– тяжело дыша, спросила Ирина. - Вопрос задан в оскорбительной форме. Я на него не отвечаю. Курода, видимо, тяготился допросом, и только какие-то дипломатические соображения заставляли его продолжать переговоры. - Разрешите мне вопрос, - по-русски сказал дед Андрейчик. - Пожалуйста, - разрешил председатель. - Известно ли тебе...
– начал дед Андрейчик по-русски и запнулся. Известно ли вам, - продолжал он по-английски, - как ушел мальчик-индеец из вашей норы... виноват, я хотел сказать - из вашей обители? Все насторожились. Председатель посмотрел на деда Андрейчика укоризненно: вопрос был явно нетактичным. И вдруг японец поднял свои опущенные веки. Поднимал он их медленно и тяжело, как гоголевский Вий. Поднял, прищурился и отыскал в углу деда Андрейчика. Глаза их встретились; голубые, лукавые у старого радиста и черные, настороженные у Куроды. - Известно, - нетвердо сказал японец. Дед Андрейчик захохотал. - Врешь, шельма!
– крикнул он и вскочил с места. Раздался шорох выключенного радиофона, и экран опустел. - Шель! Ма!..
– повторил Рума. Он тоже вскочил и, гневно поводя глазами, приготовился защищать деда Андрейчика. Маленький курунга успел привязаться к старику за эти несколько дней. Во все время беседы с Куродой здесь в кабинете он лишь несколько раз глянул враждебно на изображение японца и безразлично - на председателя. С деда Андрейчика же Рума не сводил преданных, обожающих глаз. Он, наверное, искренне полагал, что во всей этой церемонии главная роль принадлежит его учителю и другу. И когда дед Андрейчик возбужденно выкрикнул какое-то слово, Рума повторил его, ибо привык уже во всем подражать старику. - Это вы напрасно, товарищ Андрейчик, - сказал председатель.
– Во-первых, грубить на деловом совещании вообще не полагается, а во-вторых, вы его спугнули раньше времени. - Извините, товарищи, трудно удержаться, когда видишь перед собой живого палача и бандита. - Мало ли что, - сказал один из членов комиссии.
– Нам тоже трудно было смотреть на него. А раз надо - значит, смотри и вежливо разговаривай. - Ну, вы все-таки помоложе, вы совсем другой народ, - посмеиваясь, сказал старик. - Знаете, Силера, - волнуясь, сказал профессор Ливен, - когда он появился и заговорил, мне захотелось проснуться. Я не выношу снов, в которых мертвецы получают равноправие и ведут себя, словно живые. - Хуже всего то, что это не сон, дорогой мэтр, - невозмутимо ответил Силера. Рума ткнул пальцем в экран, потом со всего размаху хлопнул себя по щеке. - Он... мне... вот!..
– сказал он деду Андрейчику ломаным русским языком. - Факт! Председатель Чрезвычайной комиссии обвел глазами всех присутствующих. - Конечно, это наглость, - сказал он, показывая всем свое круглое сияющее лицо.
– Конечно, нам смешно выслушивать их наглые требования. Мы не оставим их в покое. За свои преступления они должны предстать перед судом. Кроме того, они опасны, их нужно обезвредить. Но Верховный Совет поручил нам прежде всего спасти сына товарища Ветлугина. Поэтому мы пригласили на заседание родственников мальчика... Что мы можем сделать? Мы можем предложить крестовикам обмен - сына Шайно за сына товарища Ветлугина. Мы можем удержать арестованного крестовика и спасти мальчика прямой атакой. Вот два пути спасения пленника. Первой прошу высказаться мать мальчика. Все обернулись к Ирине. Обращение председателя застало Ирину врасплох. Она растерянно оглянулась, провела рукой по лбу, сказала неуверенно: - Я думаю... мне кажется...
– и внезапно умолкла в раздумье. Так она сидела молча несколько долгих секунд. Мужчины, затаив дыхание, ждали. Перед ними была мать. Это обстоятельство создавало мучительную серьезность положения. Так или иначе, но в эту минуту решалась судьба ее сына, и самое веское слово принадлежало ей. Вначале она заговорила тихо: - Мне очень хочется спасти нашего мальчика...
– Потом сказала громче: - Но я подумала: неужели мы так беспомощны? Неужели только договор с врагами коммунизма может спасти моего сына? - Браво, дочка!
– загремел дед Андрейчик.
– Она говорит сущую правду! Факт! Он вскочил, и вместе с ним вскочил Рума. Ветлугин пожал жене руку, чувствительный Ливен украдкой смахнул слезу, и все заговорили сразу об одном: комиссия не допустит никаких сделок и сговоров с политическими авантюристами, комиссия будет действовать осторожно, чтобы не подвергнуть опасности жизнь мальчика, но вместе с тем и очень решительно. - Итак, разрешите зачитать ответ, - сказал председатель. Секретарь включил фонограф. - Северный Ледовитый океан, гражданину Куроде...
– начал председатель. Чрезвычайная комиссия, созданная Всемирным Верховным Советом, обсудила ваше заявление и нашла его неприемлемым. Чрезвычайная комиссия предлагает вам и другим лицам, проживающим вместе с вами, немедленно явиться на остров в город Североград и поселиться там, где вам укажут. Чрезвычайная арктическая комиссия предупреждает: вам и проживающим с вами лицам, замешанным в контрреволюционной деятельности в прошлом и виновным в диверсионных актах против воздушной станции и населенных мест в Арктике, придется предстать перед народным судом. Но если вы тотчас же по получении нашего ответа освободите своего пленника и явитесь в суд добровольно, вы облегчите вашу участь в дальнейшем, тем более что нам сейчас уже не страшны никакие враги. Все закивали головами, зашевелились, раздались восклицания: - Очень хорошо! - Факт! - Силера, мой мальчик, запомните этот момент навсегда! - Товарищ секретарь, отправьте радиограмму на субмарину, - сказал председатель.
– А теперь, товарищи, поговорим о предложении профессора Ливена и инженера Силера... Конечно, Шайно и его банда, получив наш ответ, не примчатся в Североград с повинной. Но и нападать на нас они вряд ли станут без нужды. Думаю, что они еще не совсем спятили с ума и учитывают соотношение сил. Скорее всего, старый разбойник зароется в свою нору и покажет зубы, только когда мы попытаемся его оттуда вытащить. Вот на этот случай у нас и припасен замечательный проект товарищей Ливена и Силера. Этот проект очень поможет нам освободить мальчика. Председатель, продолжая говорить, поднял руку и показал на карту: огромная рельефная панорама Арктики, выполненная знаменитым художником - эскимосом Каукеми, висела на стене. - Мы уже точно установили, где находится скромная обитель апостола Шайно. Вот... Толстяк чуть шевельнул на столе световой регулятор, и тонкий красный луч с другого конца комнаты окрасил пурпуром два небольших островка, самых крайних на севере архипелага Вейпрехта - Пайера. - Между островом Рудольфа, ныне Седова, и островом Гогенлоэ, ныне Брусилова24. Как раз вот в этом проливчике между ними, на дне. Глубина пролива - четыреста метров, ширина - четыре километра. - В пять раз уже Гибралтарского пролива у Джебель-Муса и в два с половиной раза мельче, - сказал Силера. - Совершенно верно, - подтвердил председатель.
– Итак, что же предлагают нам товарищи Ливен и Силера? Все слушали, затаив дыхание. Дед Андрейчик также с величайшим вниманием вслушивался в слова председателя Чрезвычайной комиссии. Время от времени он записывал что-то в свой старенький потрепанный блокнот (старик никак не мог привыкнуть к фонографу), и сидевший рядом с ним Рума благоговейно следил за движением нехитрого, допотопного "вечного пера" деда Андрейчика. Наконец старик кончил записывать. Воспользовавшись тем, что вся комиссия и Ветлугины вместе с гибралтарскими инженерами собрались подле директорского стола и стали разглядывать модель какого-то прибора, дед Андрейчик мигнул Руме, и они на цыпочках вышли вместе из кабинета.
21 "Костюм крепкий, и парень крепкий" Покинув заседание Чрезвычайной комиссии, дед Андрейчик вышел на улицу и зашагал по широкому тротуару. Мощная серая лента синтетического каучука, сверкающая, как новая калоша, под неугасаемым летним солнцем Арктики, неторопливо ползла вдоль улицы, - тротуар был движущимся. Рядом с дедом Андрейчиком с независимым видом шагал Рума. Небольшой поселок на острове Диксон возник в первые годы строительства социализма. Огромный же социалистический город Североград, с населением в пятьсот тысяч человек, насчитывал всего десять лет своего существования. Это была своеобразная столица Арктики. Вполне благоустроенный, мало чем отличающийся от лучших городов Азии, Европы и Америки, Североград, однако, имел свое собственное лицо. Это был город-полярник. Здесь сосредоточены были учреждения, ведавшие хозяйством Арктики, научно-исследовательской работой в полярных областях, промыслами, морскими и воздушными путями, службой погоды. Аэросаням жители Северограда явно отдавали предпочтение перед другими средствами передвижения. Город-полярник жил деловитой жизнью, чуждой резким жестам и шумам. Нередко он погружался в необозримые, как море, туманы и внезапно замирал летом среди бела дня, именуемого здесь "ночью". Дед Андрейчик часто бывал в Северограде и любил этот город. Рума всего несколько дней назад увидел это чудо во льдах и привыкал к нему, как существо, внезапно свалившееся на землю из неведомых звездных миров. Кроме того, он обучался русскому языку и все время находился в состоянии азарта. Дед Андрейчик шел рядом с Румой и время от времени тыкал пальцем вниз, в сторону, вверх. - Резина... сосна... сани...
– говорил он. Мальчик внимательно вглядывался в каждый указанный ему предмет и с трудом повторял: - Ре-зина... со-сна... са-ни... В одном месте тротуар запрудила большая семья закутанных в меха медлительных и любопытных чукчей. Белые лайки шныряли между ног у этих полярных провинциалов, оглушительно лаяли на вереницу аэросаней и, случайно забегая на соседнюю ленту движущегося тротуара, уезжали вместе с нею назад под громкий хохот своих хозяев. - Чукчи, - сказал дед Андрейчик. - Чук...
– повторил Рума и запнулся. - Не выговоришь?
– спросил старик, плутовато улыбаясь.
– Слово трудное. Факт. - Ффаккт!
– сердито сказал Рума. - Ну, ладно. На сегодня хватит. Дед Андрейчик остановился на углу площади Северного Сияния и показал рукой на десятиэтажный дом, почти совершенно лишенный по прихоти архитектора двух первых этажей. Три огромные надписи, сделанные светящимися красками на фасаде дома на русском, английском и норвежском языках, говорили о том, что в доме помещается Арктический институт океанографии. - Я туда...
– сказал дед Андрейчик. Потом показал пальцем куда-то влево вдоль улицы.
– Ты... домой. Мальчик кивнул головой в подтверждение того, что понял. - Ты... до... мой... И все с тем же независимым видом зашагал вдоль улицы по каучуковой ленте тротуара. Дед Андрейчик с минуту глядел ему вслед, затем двинулся к институту. Механический робот-привратник открыл ему дверь легким мановением руки и сказал ржавым голосом: - Эскалатор направо. Лифт налево-ево-ево-ево-ево-ево. Старик удивленно взглянул на робота. "Черти!
– сердито подумал он.Выставили испорченного болвана".
* * * Рума тем временем добрался до дому. Жил он вместе с дедом Андрейчиком в гостинице "Скандинавия", куда перекочевал почти весь временно бездействующий штат станции "Арктания". Дома его ждала гостья из соседнего номера, Ася. Рума подарил Асе электронный отмыкатель от комнаты, в которой он жил с дедом Андрейчиком, и девочка часто приходила к ним в номер, когда их не было дома. Здесь она бесконтрольно пользовалась радиофоном и стереовизором. Ася вызывала всех знакомых девочек и мальчиков с Новой Земли и с острова Врангеля и вела с ними оживленные беседы. Особенным успехом у ее сверстников пользовался рассказ о том, как "крестовик в желтых очках хотел выстрелить в Руму и как она, Ася, не дала ему выстрелить". Здесь, в чужом номере, болтать можно было вволю, тем более что поблизости не было отца, который мог бы сказать: "Ася, не засоряй эфир пустяками". Но еще чаще Ася приходила, когда Рума был дома. С ним она тоже вела бесконечные беседы на самые разнообразные темы, нимало не заботясь о том, что ее новый друг плохо разбирается в ее рассказах. Маленькому курунга эти непонятные словоизлияния Аси, видимо, доставляли удовольствие. Он с восторгом следил за ее губами, прислушивался к ее звонкому голосу и шевелил губами сам, повторяя схваченное на лету слово. Иногда только, когда на экране появлялся бразильский языковед Мартин дель-Грасиас, Рума сам начинал говорить, и Грасиас, внимательно и благоговейно выслушав фразу, произнесенную на подлинном языке курунга, переводил Асе. - Мальчик говорит, что ему нравится наше солнце. Он раньше такого солнца никогда не видел. Там, где он жил, на дне океана, Рума видел много длинных солнц; люди племени Апо-Стол называют эти солнца на своем языке "аргон". Они хуже нашего солнца. В этот раз Рума застал Асю по обыкновению перед экраном. Востроглазая черноволосая девочка, в синей школьной форме с белым передником, прыгала на экране через красную веревочку. Ася внимательно следила за ней и отсчитывала: - Раз! Два! Три! Четыре!.. В руках у нее была такая же веревочка. По-видимому, Ася ждала своей очереди прыгать. - Вот Рума!
– закричала она.
– Рума, хочешь с нами играть? Девочка на экране при виде Румы сбилась и зацепилась за веревочку. - Вот она зацепилась - крикнула Ася.
– Теперь прыгай ты. Рума стоял перед экраном, хлопал похожими на опахала ресницами и никак не мог понять, чего от него хотят. Тогда Ася показала ему, как нужно прыгать. Конфузясь и смущенно поглядывая на изображение чужой девочки, Рума неуклюже прыгнул, зацепился и запутался в веревке. Обе девочки расхохотались. Рума еще раз растерянно хлопнул глазами и сам стал смеяться. Насмеявшись вдоволь, все трое стали изобретать новое развлечение. На этот раз инициатива перешла к маленькому курунга. Он поднял руку, сделал серьезное лицо и сказал: - Папа... Маро... но-ги... хо-дила... Вот! При этом Рума стремительно повернулся вокруг несколько раз и издал какой-то гортанный возглас. Ася с минуту смотрела удивленно и вдруг поняла: - Отец Румы Маро научил его танцевать. Рума предлагает танцевать. Танцевать! Танцевать! Рума начинает первым!
– закричала она. - Танцевать!
– пискнула востроглазая девочка на экране. Рума медленно двинулся на середину комнаты; здесь он остановился и стоял несколько секунд с поднятой головой, положив обе руки на живот, потом вдруг стремительно завертелся и издал громкий возглас, почти вопль. Так он вскрикивал и вертелся несколько раз. Потом Рума, к ужасу обеих девочек, ринулся вдоль комнаты и, рыча и приседая, стал ловить воздух обеими руками. Асе стало жутко, она уже хотела крикнуть Руме, чтоб он перестал ее пугать, но в этот момент открылась дверь, и на пороге остановилось какое-то чудовище с огромной металлической головой, с толстыми круглыми трубами-ногами. Вместо рук у чудовища были такие же трубы, со стальными клещами на конце. Дети оцепенели. Востроглазая девочка на экране быстро заморгала и... исчезла, с перепугу выключив свой стереовизор. - То чхо разро?
– глухо спросил металлический великан. - А-а-а!
– яростно крикнул Рума и отпрыгнул к кабинетному столу.
– Друмо! Он рванул ящик из стола. В руках у мальчика тускло сверкнула вороненая сталь электронного револьвера "праща Давида". - На тум га тархо!
– сердито сказал великан и тяжело ступая, двинулся на мальчика. Ася подбежала к стене и заколотила кулаками - Мама-а-а! И вдруг оглушительный звон потряс комнату. Рума, присев за кресло, разрядил обойму "пращи" прямо в стальное брюхо чудовища. Когда в номер сбежались люди, их глазам представилось странное зрелище: из брони водохода, кряхтя, вылезал дед Андрейчик, а Рума и Ася, глупо хлопая глазами, стояли поодаль и наблюдали за ним. - В чем дело?!
– каркающим голосом крикнул Свенсон.
– Кто шумел? - Ничего особенного, Эрик, - спокойно ответил дед Андрейчик.
– Это я пробовал свой новый костюм, а заодно и вот этого мальца. Все в порядке. Костюм крепкий, и парень тоже крепкий. Факт...
22 Жилец "аварийной гостиницы" Золтан Шайно жил при здании народного суда, в особой пристроечке, называемой жителями Северограда иронически "аварийной гостиницей" В первые годы строительства социализма, когда возник поселок на острове Диксоне, его жители обходились без специальных тюремных сооружений; в большом же социалистическом городе Северограде тюрьму строить было незачем: преступления не часто совершались в Арктике, а совершаемые не заслуживали того, чтобы ради них строить особый дом лишения свободы. Вот почему редкие клиенты подследственных органов народного суда в Северограде помещались в пристроечке подле здания суда, именуемой "аварийной гостиницей"'. Особым комфортом эта "гостиница" не отличалась: это был обыкновенный дом с коридорной системой и комнатами, меблированными просто и строго всем необходимым. Отпечаток неволи ложился не на самый этот дом, а на сознание жильца, когда надзиратель, поселяя его одной из комнат, угрюмо бормотал: - Дом оборудован самой усовершенствованной сигнальной аппаратурой. Здесь нет замков, вместо них есть невидимые инфракрасные лучи и фотоэлемент. Убежать невозможно. Правила внутреннего распорядка висят на стене. Радиофоном и стереовизором можно пользоваться с разрешения следователя. Питание в обыкновенное время. Библиотека напротив. Золтан Шайно, оседлав нос своими желто-зелеными очками, валялся на диване в седьмом номере "аварийной гостиницы" и читал единственную книгу, которую он счел достойной своего внимания: роман Гюисманса25 "Наоборот". Герой романа дез-Эссент уже успел полностью отгородиться от внешнего мира и зажить "наоборот", то есть жизнью, достойной подлинного аристократа и убежденного роялиста26, когда вдруг дверь открылась, и на пороге седьмого номера появился молодой белокурый человек, высокий и румяный. Молодой человек попросил у Золтана Шайно разрешения войти, поздоровался и понес к столу изящный аппаратик-фонограф. Золтан Шайно снял ноги с дивана и настороженно поглядел на своего гостя. - В прошлый раз мы с вами только познакомились, - сказал белокурый молодой человек, устанавливая на столе свой аппаратик, как большой мальчик игрушку, которой он собирался играть с товарищем.
– Теперь, я надеюсь, мы сможем поговорить поподробнее. Молодого человека звали Алексеем Ивановичем Померанцевым, и служил он следователем при народном суде в Северограде. - Вы знаете, я долго думал над вашей фразой о званых и избранных, - сказал он.
– По-вашему, выходит, что так называемый бог призвал к жизни миллиарды людей, а избрал среди них немногих. Вначале я решил, что вы имеете в виду какую-то особую систему выборов, но затем вспомнил, что в старые времена подобные теории были в большом ходу у клерикалов27, и назывались они притчами. Золтан Шайно иронически поджал губы. - Вашим мыслям, очевидно, несвойственна торопливость, господин следователь... - Что вы!
– с ноткой искреннего протеста воскликнул Померанцев. Наоборот! Я свое мышление уподобил бы ракете стратоплана. Надеюсь, вы знакомы с устройством ракетных двигателей? - Нет. Не знаком. - Но вы говорили, что в вашей подводной колонии есть ракетный самолет. - Я этого не говорил. Включите фонограф, проверьте запись. - Да?.. Померанцев испытующе глянул на бледнолицего крестовика. - Простите, почему вы никогда не снимаете очков? - Не выношу солнечного света. - Ах, да, у вас там аргон. Оттого у вас такое бледное лицо. Вы мне напоминаете какое-то опытное растение, лишенное хлорофильных зерен. Золтан Шайно засопел и отложил книгу. - Какое совпадение! Вы мне тоже напоминаете одно растение. - Какое? - Крапиву. - А где вы видели крапиву?
– быстро спросил Померанцев. - Видел в детстве, когда жил еще в Венгрии. - Вы в каком возрасте переселились в подводный штаб? - Пятнадцати лет. Но откуда вы взяли, что это штаб? - Его так называет мальчик курунга. - Мальчик врет. Отец называет свое жилье обителью. У нас даже комнаты именуются кельями. - Да? Вы знаете, я никак не пойму, как же все-таки ушел из штаба мальчик? - Я тоже этого не знаю, - угрюмо сказал Золтан Шайно.
– Вам лучше всего спросить об этом у него самого. - Он говорит, что ушел общим выходом. - Ха-хэ! Ушел через шлюзовую систему, минуя несколько камер с личным конвоем отца? Он фантазер. - Разве система шлюзов так уж сложна?
– осторожно спросил Померанцев. Молодой Шайно прикусил нижнюю губу и за молчал. Потом сказал: - Очень. И прекрасно охраняется. Передайте это всем, кто захочет проникнуть в колонию носителей креста. А те; кто выпустил мальчишку-индейца и его отца, уже сожжены кармонзитом. Это можете сообщить своему краснокожему выродку. Померанцев внимательно глянул на своего подследственного, проверил, работает ли фонограф, и спросил: - Да, хорошо, что напомнили. Откуда вы знаете язык курунга? - Выучился. - Как? - От работавших на кессонных работах индейцев. - И затем уже выучили этому языку других в колонии? - Да. - Значит, вы присутствовали при постройке штаба? - Да. - Шлюзовую систему выхода также строил Варенс? - Да... - Талантливый инженер! Как он погиб? Расскажите. - Не помню. Это было давно. - Кажется, он не поладил с начальницей вашей разведки Лилиан, - глядя безмятежными глазами прямо в желтые окуляры крестовика, спросил Померанцев. - Он хотел уйти из колонии, - глухо ответил Золтан Шайно. - Кто его судил? - Не помню... Кажется, заочно. - Как мальчик Юра Ветлугин попал в ваше убежище? - Барон Курода подобрал его на льду. Мальчишку засыпало битым льдом и снегом, почти рядом с автожиром. Ваши летчики сразу же наткнулись на того краснорожего и обрадовались. Так что, если рассуждать правильно, вашего постреленка спасли мы, а не вы. - А почему вы его стали искать? - Странно...
– Золтан Шайно презрительно скривил губы.
– Неужели вы сами не догадываетесь? - Нет, я обо всем отлично догадываюсь, - иронически поглядывая на крестовика, сказал Померанцев.
– Пожалуйста, я вам могу сказать, почему вы стали искать Юру Ветлугина. От вас когда-то сбежал мальчик-индеец, который мог раскрыть местопребывание
– с раздражением спросил Золтан Шайно. - Затем, чтоб вы, наконец, поняли, что имеете дело не с подводными провинциалами, а с людьми вполне современными и вполне развитыми, - сказал Померанцев и добавил: - Так что вы свои шутки насчет спасения бароном Куродой мальчика Юры оставьте раз и навсегда. Тем более что ваш выживший из ума барон оказался откровеннее вас и уже успел выболтать, что "мальчик арестован на льду воинами сына господня при попытке напасть на них с ножом в руках". Нам теперь ясна вся цепь злоключений Юры Ветлугина. Мальчик был засыпан снегом в обморочном состоянии, электродоха не дала ему замерзнуть, очнулся он и выбрался из своей временной ледяной могилы лишь после того, как дивизион подобрал Руму. Очевидно, Юра побрел по льду пешком, тут-то на него и накинулся ваш японец. Обращался он с мальчиком, видимо, грубо, и Юра прибегнул к ножу как к орудию самозащиты. Следователь шагал по комнате и говорил, почти не обращая внимания на своего подследственного. Он словно рассуждал вслух. Золтан Шайно, не сгоняя со своего лица презрительного выражения, провожал его глазами из угла в угол. Вдруг Померанцев остановился. - Я совсем забыл спросить вас: сколько человек было в штабе крестовиков к моменту нападения на Советский Союз? - Не помню, - буркнул Шайно.
– Мне тогда было пятнадцать лет. Померанцев внимательно оглядел коротконогого человека с фарфоровой физиономией. - С какого возраста у вас плохо работает память? - С пятнадцати лет, сказал Шайно и усмехнулся.
– С того момента, как я попал в подводную колонию. Это тоже от аргона. Прошу учесть смягчающее обстоятельство. - И вы не помните даже, сколько людей живет сейчас под водой? - Точно знает один отец. Но я полагаю: человек четыреста, не меньше. - Рума перечислил всех, получалось тридцать два человека. Шайно презрительно хмыкнул и пошел к окну. - Вы у него обо всем и расспросили бы. Почему вы ко мне пристаете с расспросами? Вы что думаете, я не понимаю?
– резко сказал он.
– Против моего отца готовится карательная экспедиция, и вы хотите обо всем выведать у меня. Так знайте, что у отца и его людей хватит продуктов, чтобы продержаться еще десять лет, пока какой-нибудь новый Гитлер или новый Шайно наконец свернет шею большевикам! Золтан Шайно свирепо оттопырил губы и пошел по комнате, хватаясь за свои очки. - Разве ваша подводная химическая лаборатория и сейчас вырабатывает кармонзит?
– быстро спросил Померанцев, делая вид, что не заметил оскорблений.
– Я слыхал, что знаменитый химик убит начальницей вашей разведки Лилиан одновременно с Варенсом. - Чепуха!
– крикнул Шайно.
– Не утешайте себя. Кармон еще жив! - Он также проводит все свое время в посте и молитве? Шайно остановился и недоуменно поглядел на следователя: - Что такое? Откуда вы это взяли? - Это я цитирую барона Куроду, - невозмутимо сказал Померанцев.
– Барон вчера вел переговоры с Чрезвычайной арктической комиссией о вашем освобождении. При этом он утверждал, что ваш отец и весь его штаб проводят время в постоянном посте и молитве. Золтан Шайно ухмыльнулся. - Раз барон это утверждает, значит это так и есть...
23 Впереди район, отравленный кармонзитом За пятьдесят лет до Октябрьской революции Русское географическое общество собиралось отправлять в Арктику экспедицию. Ученый секретарь этого общества, впоследствии известный революционер-анархист Петр Алексеевич Кропоткин, готовил правительству доклад о цели экспедиции. "К северу от Новой Земли, - писал Кропоткин, - должна существовать земля, лежащая под более высокой широтой, чем Шпицберген. На это указывают: неподвижное состояние льдов на северо-запад от Новой Земли, камни и грязь, находимые на плавающих здесь льдах, и некоторые другие мелкие признаки". Русское царское правительство не разрешило отправить экспедицию. Но спустя шесть лет другая экспедиция, австрийская, во главе с Вейпрехтом и Пайером, открыла большой архипелаг севернее Новой Земли. Это и была та земля, открытие которой предсказал Кропоткин. Земля Вейпрехта - Пайера долго носила имя одного из бездарнейших австрийских императоров - Франца-Иосифа. И только последний всемирный географический съезд, на котором уже не было ни одного капиталистического ученого, постановил снять имя австрийского царька с географической карты. Архипелагу везло на двойные имена: он стал называться "Архипелагом Вейпрехта - Пайера". Один из самых крупных его островов, называвшийся прежде Землей Георга, получил имя человека, открывшего этот архипелаг одной лишь силой своего ума и логических заключений, - имя Кропоткина. Исчезли с карты архипелага имена королей, принцев и сановников: Александры, Карлы, Виктории, Гогенлоэ; острова стали называться именами Мальмгрена28, Брусилова, и героев красного воздушного флота, погибших у этих островов в бою с Северной армадой крестовиков в дни памятного разгрома апостольских орд. Тот же всемирный географический съезд, по ходатайству правительства Норвегии, переименовал группу островов Шпицбергена в архипелаг Амундсена. Ученые-географы только отдали дань историческим фактам: знаменитый норвежский полярник неоднократно отправлялся в свои ледяные полеты со Шпицбергена и погиб неподалеку от его берегов. Остров Рудольфа в архипелаге Вейпрехта - Пайера, долго носивший имя какого-то безвестного австрийского лоботряса-кронпринца, был переименован в остров Георгия Седова. На этом острове был похоронен когда-то знаменитый русский полярный исследователь Георгий Седов, погибший во время своего санного похода к полюсу. Это был исторический остров: в 20-м году, по революционному летосчислению, с этого острова вылетели советские самолеты и впервые в истории полярных путешествий совершили посадку на полюсе, высадив первых зимовщиков полюса - папанинцев. Этот остров некоторое время служил промежуточной аэростанцией, когда большевики организовали первую постоянную трансарктическую воздушную линию Москва - Сан-Франциско. И вот у этого острова, подле самой северной границы Советского Союза, тайком обосновался со своим секретным подводным штабом Петер Шайно. Изобретательности "апостольской" разведки нужно отдать должное, - место для штаба было выбрано с умом: никому и в голову не приходило искать штаб крестовиков в северных территориальных водах Советского Союза, и вместе с тем именно здесь должен был он находиться, ибо решалась судьба Лиги крестовиков над льдами Арктики. Много лет подряд на острове Георгия Седова, носившем тогда имя Рудольфа, работала одинокая в архипелаге советская радиостанция. Долгое время эта крохотная советская колония из двадцати человек была самой северной станцией на земле. Безлюдные, задавленные тяжелом пятой материкового льда годами лежали перед советскими полярными Робинзонами восемьдесят островов архипелага, восемьдесят верхушек затонувшего миллионы лет назад горного кряжа. Пришло время, и на островах угрюмого архипелага появились новые жители: строители, летчики, метеорологи, океанографы, врачи, актеры, повара и педагоги. Люди селились на скудных островах - плешинках песчаника, не покрытых льдом. Так возникли благоустроенные поселки на островах Седова, Мальмгрена. Кропоткина. Люди изучили здесь причуды земного магнетизма, таинственную жизнь дна океана, повадку льдов, непостоянный нрав погоды. И не только изучили, но нередко и вмешивались в дикий распорядок арктических стихий, - так было при ликвидации шторма дивизионом противоштормовых воздушных крейсеров в ночь на 21 мая, когда пурга застигла на льду сына начальника полюсной станции Юру Ветлугина. И все же архипелаг Вейпрехта - Пайера продолжал оставаться землей суровой, и многие его острова были по-прежнему безлюдны и первобытны. 23 июня на одном таком пустынном островке, Ева-Лив, появились люди, двое мужчин. Усталые и измученные, едва ковыляя среди фантастической мешанины торосов, увязая по пояс в сугробах снега, они пришли с острова Мальмгрена, преодолев 50 километров по льду. Это были Эрик Свенсон и Владимир Ветлугин. Собачья упряжка в пять лаек тащила за ними эскимосские нарты с продовольствием, одеждой и необходимыми в пути предметами. Они остановились на льду около берега Ева-Лива, вернее - у подножья высокого ледяного барьера, каким выглядел этот дикий и неприступный островок. Свенсон тотчас же утоптал две небольшие снежные площадки, метров по десять, и принялся сооружать "иглу" - эскимосские снежные хижины. Из рыхлого спрессованного снега длинным деревянным ножом долговязый норвежец быстро и ловко вырезал метровые квадратные плиты и устанавливал их ребром одна на другую. Ветлутин тем временем вытащил плитки пеммикана, покормил злых молчаливых собак, затем установил походную рацию и стал выстукивать радиограмму. Свенсон успешно заканчивал свою работу, и вскоре около ледяного барьера Ева-Лив выросли два белых домика, не очень высоких и просторных, но вполне способных вместить пять собак, нарты и двух мужчин, закутанных в медвежьи шкуры: одного могучего, широкоплечего, и другого, худого, высокого и сутулого. Во всей экспедиции преобладал белый цвет: электродоха Свенсона, электродоха Ветлугина, их унты, рукавицы, чистая масть собак, чехол, плотно прикрывающий нарты, - все было белым, не говоря уже о хижинах, выстроенных Свенсоном. Путешественники мало разговаривали между собой. Загнав в одну хижину собак, они забрались в другую; уселись на оленьи шкуры, поджав под себя ноги, вынули из огромного термосного чемодана горячие котлеты и сосредоточенно стали жевать. Кроме котлет, в чемодане оказался алюминиевый баллон с горячим шоколадом. Апельсины Свенсон извлек из кожаного рюкзака. Затем оба забрались в меховые мешки и вскоре захрапели разом, будто сговорились. Странное зрелище представлял этот маленький лагерь у подножья острова Ева-Лив. Будто вышел из прошлого Фритьоф Нансен и, оставив свой дрейфующий где-то во льдах корабль "Фрам", во второй раз двинулся по старому пути, к полюсу, пешком. Свенсон и Ветлугин шли в поход особого назначения. Они направлялись к островам Седова и Брусилова, между которыми на дне моря стоял насторожившийся штаб крестовиков. Два разведчика приближались к серьезному врагу. Враг этот мог подкарауливать их во льдах на каждом шагу. Здесь не годились ни ясно видимый в небе автожир, ни ледовый танк-амфибия, ни подводная лодка. Бесшумные, эти машины все же возмущали вибрацией воздух, воду и льды. Световые и звуковые уловители крестовиков дали бы знать об их приближении в штаб, и тогда... Свенсон, Ветлугин и те, кто их сюда послал, знали, на что способны Петер Шайно, его архиепископы и инженер-химик Кармон, ушедший вместе с крестовиками под воду. Безголосые собаки, легкие нарты, молчание, защитный белый цвет и хороший густой туман были лучшими спутниками и помощниками в подобной разведке. Так возник у острова Ева-Лив бивуак, напоминавший старинную ночевку Нансена. От Ева-Лива до острова Брусилова расстояние равнялось приблизительно пятидесяти километрам. В первый день Свенсон и Ветлугин благополучно прошли в густом тумане около половины всего пути, если, конечно, под рубрику благополучия можно подвести и то, что в дороге один раз в трещину угодил Ветлугин и два раза нарты вместе с собаками. Только невероятными усилиями Свенсона и собак удалось вытащить привязанного веревкой Ветлугина и благодаря находчивости и хладнокровию обоих друзей не погибли собаки и нарты. Но то, что случилось на другой день, предвещало явную гибель разведчикам. Мгновенная смерть была уготована Свенсону и Ветлугину крестовиками, и лишь случайно два друга избежали ее. Произошло все так: к вечеру друзья прикорнули подле тороса, завернувшись на ночь в спальные мешки, и спокойно уснули под покровом белой палатки. Утром, проснувшись, Свенсон, как и накануне, к своему огорчению увидел, что солнце старательно расцвечивает миллиардами сверкающих кристаллов лед и снег вокруг палатки. Температура спустилась до десяти градусов. Для летнего времени это был чувствительный мороз, даже в этих широтах. Туман исчез. Свенсон осторожно оглянулся по сторонам: палатка их стояла около огромного тороса; к палатке жались собаки. Над ледяной равниной рыхлого льда стояла чуткая арктическая тишина. Казалось, достаточно было негромко крикнуть, и возглас отзовется раскатами тысячеустого громового эха над всей этой замерзшей пустыней моря. - Хороший денек!.. Свенсон оглянулся. Позади него стоял Ветлугин и скептически смотрел на прекрасный дикий пейзаж. - Тебе он нравится?
– угрюмо спросил Свенсон. - Не больше, чем тебе. - Идти или ждать? - Лучше подождать. Не могла же станция наврать. - Ты вчера жалел, что наша метеорология разучилась врать. Сегодня наоборот. Тебе трудно угодить, Эрик, - смеясь, сказал Ветлугин и кинулся к собакам, устроившим очередную потасовку. Белый клубок немых псов извивался на снегу, - вся свора потрошила одного взлохмаченного, яростно отбивавшегося от своих врагов пса, белого с черными кончиками ушей: клочья шерсти и комья снега летели во все стороны. Ветлугин запустил палкой в забияк. Но черноухий уже отбился от своры и понесся прочь, яростно прыгая через рытвины во льду. Свора врассыпную шла за ним с высоко поднятыми хвостами. - Загонят пса, - сказал Ветлугин, наблюдая за погоней. - Ничего. Помирятся, - спокойно ответил Свенсон.
– Вместе друзьями вернутся. Мне эти собачья бега по другой причине не нравятся. - Ты думаешь?.. Ветлугин оглянулся. - Вообще мы здесь должны быть тише воды и низке травы. Так, кажется, говорят у вас, у русских?
– сказал Свенсон. - Так. Ветлугин вынул из футляра биноскоп и стал следить за гонкой собак. Три лайки уже отстали и беззаботно, как ни в чем не бывало, возвращалась к палатке. Один пес продолжал еще гнать черноухого. Невооруженными глазами обе собаки были едва видны среди ледяных глыб и сугробов снега. В биноскоп же ясно было видно, как мчался вперед истерзанный черноухий, как болтались у обеих собак языки, как летели из-под лап у них комья снега. Собаки ушли уже почти на целый километр. - Придут, - безразлично сказал Свенсон. Он хотел идти в палатку, но вдруг Ветлугин схватил его за руку. - Смотри!
– крикнул он и сунул Свенсону биноскоп.
– Вот там, у тороса, похожего на гриб... Видишь? Свенсон вгляделся, оторвался от биноскопа, удивленно глянул на Ветлугина, потом снова прижал к глазам телескопический бинокль. - Они издыхают!
– крикнул Ветлугин. Свенсон медленно опустил биноскоп. Ветлугин взял его у Свенсона и снова навел на двух собак. Обе лежали неподвижно, одна в двух шагах от другой; у обеих лапы были вытянуты, как культяпки у туго налитых вином бурдюков; кровавая пена пузырилась из оскаленных пастей, и белая шерсть их стала бурой. Это случилось внезапно. Собаки мчались по гладкой льдине. И вдруг, одновременно, обе споткнулись, точно с размаху ударились о какую-то невидимую стену, и покатились в разные стороны, извиваясь и судорожно царапая лапами лед. Затем собаки замерли; лишь легкие конвульсии сводили их окоченевшие тела. Свенсон и Ветлугин переглянулись, обвели горизонт настороженными глазами. - Да-а...
– наконец сказал Ветлугин.
– Это любопытно. - Там начинается отравленная зона, - спокойно резюмировал Свенсон. Ветлугин вновь поднес к глазам биноскоп. - Они совсем почернели, как уголь! - Это кармонзит. Сильнейший яд. Крестовики называли его "святой водой". Свенсон иронически взглянул на своего друга.
– Мы с тобой сейчас мало отличались бы от тех двух псов, если бы вчера продвинулись вперед хоть на один километр. - Значит, "апостолу Петру" суждено раньше помереть, чем нам с тобой. Не так ли, Эрик?
– весело ответил Ветлугин, но тотчас же стал серьезным. Что ты предлагаешь? - Нам другого ничего не остается: надо дать знать Ливену и вернуться на Ева-Лив. - Будем ждать тумана? - Подождем. Так будет вернее. Станция могла ошибиться на час-полтора, не больше. В тот же день профессор Ливен получил шифрованную радиограмму от Ветлугина. Радиограмма очень напоминала сводку о погоде: она изобиловала цифрами и специальными метеорологическими эпитетами. После расшифровки она выглядела так: "25 километров к западу от Ева-Лива прошли днем при густом тумане. Ледяной припай стоит на месте. Эрик полагает, что он зашевелится не раньше 15 июля. Дорога очень трудна: торосистый лед, заусенцы, надувы, трещины, разводья в некоторых местах. Во время разведки ни звукоуловители, ни вибриометры не дали подозрительных показателей. После ночевки случайно обнаружили в километре от себя зону, отравленную "святой водой". Погибли две собаки. Возвращаемся на Ева-Лив. Ждем ваших сообщений". Радиограмма эта была зачитана профессором Ливеном вслух в большой комнате гостиницы Мальмгрена. Слушали ее: Силера, Ирина Ветлугина, механик Хьюз, практикант Бельгоро и четыре других сотрудника Ливена из его гибралтарской экспедиции. Ливен заметил, как вытянулись физиономии у его слушателей. - Товарищи, - сказал Ливен, - мы прибыли на архипелаг Вейпрехта - Пайера не для того, чтобы отсиживаться в гостинице. Поэтому мы завтра же выступаем в путь на Ева-Лив, где нас ждут товарищи Ветлугин и Свенсон. "Святая вода" - это пустяки; талантливый Кармон отстал в своем развитии, времена Северной армады и крестовиков прошли. Пять лет назад открыто дегазирующее средство, которое полностью нейтрализует кармонзит. Ливен смеющимися глазами обвел своих слушателей. - И мы с вами скоро будем тревожить юрские песчаники острова Брусилова, продолжал он. Хьюз подмигнул остальным. - Если на этот остров апостол крестовиков не пошлет манну небесную, как он сделал это на острове Седова. Хьюз имел в виду "манну" - съедобный мох-лишайник, произрастающий в Палестине, продуктом которого является нитроманнит, одно из сильнейших взрывчатых веществ, известных на земле. - Может быть, и пошлет, - сказал Ливен.
– Но он все же опоздает. Мы проберемся на заколдованный остров Брусилова и зароемся в землю раньше, чем Петер Шайно услышит над собой наши шаги. - Проберемся, профессор!
– крикнул Хьюз.
– С вами я не пробрался бы, но со Свенсоном? Ого! По-моему, у Эрика кто-то из предков был ластоногим. - Хьюз, вы говорите глупости, - с легким укором сказала Ирина. - Честное слово, Ирина Степановна! Мне Свенсон в этом сам признался. - Точка, - сказал Ливен.
– Завтра мы выступаем к Ева-Ливу. Займитесь собаками, товарищи. Силера, останьтесь со мной. Мы сейчас будем говорить с Североградом. Надо сообщить комиссии о кармонзите и узнать у баренцбургских инженеров, в каком состоянии оставлены шахты законсервированных рудников на острове Брусилова...
24 "Степан Никитич Андрейчик и мальчик Рума уехали далеко, но, полагают, не надолго" С тех пор, как из гостиницы "Скандинавия" уехали Ливен, Силера, Эрик Свенсон, Хьюз и Ирина Ветлугина с мужем, прошло десять дней. Асю мать отослала к себе на родину, в Чернигов. И только дед Андрейчик и Рума продолжали жить все в той же гостинице и в том же номере. Старик часто отлучался из дому. Он каждый день бегал по каким-то своим таинственным делам и приводил в номер молодых техников, вместе с которыми часами копошился над левыми рукавами двух водоходов, разложенных по всей комнате в разобранном виде. Молодые техники отнимали у левых рук водоходов набор инструментов и приспосабливали их для каких-то иных функций. Наведывался дед Андрейчик и к председателю Чрезвычайной комиссии и к следователю Померанцеву. - Как вы думаете, за что крестовики убили строителя подводного штаба Варенса?
– спросил он однажды Померанцева, когда тот познакомил его с показаниями Золтана Шайно. - Не знаю, - ответил следователь.
– У меня такое впечатление, что мой подследственный вряд ли и сам знает, что у них там произошло. - А я знаю... Померанцев недоверчиво поглядел на старика. - Интересно! Скажите. - Извольте. Рума ушел от крестовиков через тайный шлюзовый ход, в котором, по словам его отца Маро, обитала какая-то таинственная женщина. Маро знал ее имя, но ни он, ни Рума в секретной комнате никогда эту женщину не видели, хотя и умели проникать в шлюз, чего не умели прочие крестовики. - Да, я это знаю со слов Румы, - сказал Померанцев. - Имя женщины? - Лилиан. Мальчик слыхал это имя от отца. Вы правы, Степан Никитич. - Так, - дед Андрейчик прищурил один глаз и продолжал с видом фокусника, разъясняющего секрет своего искусства: - Теперь слушайте дальше. Варенс, когда строил штаб, сделал один тайный выход, специально для атаманши апостольских шпионов, на тот случай, если дела у апостола совсем испортятся, - чтобы она могла, бросив апостола и всех своих сообщников, вовремя удрать из штаба. Индейцы и техники, которые строили штаб, были убиты. Вы это знаете. Те индейцы, которых оставили в живых, ничего не знали о тайной лазейке. После смерти Варенса оставался, следовательно, один-единственный человек, который знал об этом секретном ходе, - красивая немка Лилиан. Но как ни хитра Лилиан, все же она обмишурилась, оставив в живых одного индейца, отлично знакомого с устройством тайного хода и притом самого смышленого из всего племени. Факт. Я в этом уверен. - Вы имеете в виду отца Румы, Маро?
– спросил Померанцев. - Да, его. - Я спрашивал мальчика через Грасиаса, но он ничего не говорил мне о взаимоотношениях Варенса и Лилиан. Дед Андрейчик расхохотался. - Ну, еще бы! Откуда ему знать обо всех фортелях апостольской разведки? Относительно Варенса это так... плоды моих собственных размышлений. Тот, кто хорошо помнит мастера высшего класса провокации, красивую немку Лилиан, тот знает, как умеет маскироваться и на что способна эта обольстительная дама. - Возможно, что вы и правы. Но... не во всем, - сказал Померанцев.
– Да, кстати. Я собрался завтра еще раз побеседовать с вашим приемышем. Можно к вам зайти часов в пятнадцать? - Нет. Померанцев удивленно глянул на старика. - Почему? - Завтра мы с Румой будем далеко отсюда. - Как?! - Так. - Значит, вы все-таки получили разрешение Чрезвычайной комиссии на эту свою экспедицию? - Получил. А вы откуда о ней знаете, товарищ Померанцев? - Да вы же при мне с председателем беседовали. - А-а! Дед Андрейчик пошевелил усами, помолчал и стал собираться. - Получил. - И сколько людей идет с вами?
– спросил следователь. - Нас будут провожать человек пятьдесят проводников-добровольцев. Но до конца пойдет со мной один Рума. - Почему один Рума? - Это очень рискованное дело. Мы с Румой его придумали, и мы вдвоем только и имеем право рисковать собой. А кроме того... там, где пройдут два человека, там не пройдут четыре. Понятно? - Понятно. Следователь уже с явным уважением смотрел на старика. - Ну, что ж, желаю вам успеха... - Благодарю. - Передайте привет красивой немке Лилиан. - Незамедлительно. - При первом же знакомстве с нею вас, Степан Никитич, ждет большой сюрприз. - Факт. И не один. Я в этом не сомневаюсь. - Но об этом сюрпризе вы все-таки не догадываетесь. - И не берусь догадываться. - Вы меня перещеголяли в своей догадке насчет смерти Варенса, а я вас перегнал по части личности самой красивой немки, - загадочно улыбаясь, сказал Померанцев. Старик внимательно взглянул на белокурого следователя. - Если эти данные могут способствовать моей экспедиции... - Очень мало, - сказал Померанцев.
– Но я вам все же скажу. Вы знаете, кто такая красивая немка Лилиан?.. - Знаю. Квалифицированная шпионка, стоявшая во главе апостольской разведки. Померанцев расхохотался. Отсмеявшись, он поманил к себе пальцем деда Андрейчика: - Красивая немка Лилиан... Следователь наклонился к уху старика и, щурясь от удовольствия, прошептал несколько слов. Дед Андрейчик вытаращил глаза от изумления и с минуту смотрел на следователя недоверчиво: - Шутите, молодой человек? - Честное коммунистическое... - От кого вы это узнали? - А это, видите ли, - Померанцев улыбнулся, - это тоже... плоды собственных размышлений. - Так вы думаете, что красивая немка Лилиан... Аха-ха-ха!.. Вот это здорово! Дед Андрейчик хохотал, похлопывал себя по бедрам, приседая и всхлипывая от восторга. Наконец успокоился и сказал серьезно: - Я это проверю. Если окажется, что вы правы, я буду считать вас очень сообразительным юношей. Хотите? - Очень хочу, - с жаром сказал Померанцев. Они пожали друг другу руки и разошлись.
* * * Целую ночь после этой беседы дед Андрейчик обучал вместе с молодыми техниками Руму, как управлять скафандром-водоходом. Утром старик и мальчик исчезли из гостиницы. Местному корреспонденту радиогазеты "Юманитэ", который явился утром раньше всех своих коллег, чтобы разузнать у деда Андрейчика, не слышно ли чего нового о Юре, портье сказал: - Степан Никитич Андрейчик с мальчиком Румой просили отвечать всем, кто их будет спрашивать, что они уехали далеко, но, полагают, не надолго...
25 Манометр показывает давление в тридцать атмосфер Занесенный снегом и вечным льдом маленький остров Брусилова сиротливо стоял в сырой каше берегового припая. Пасмурный безветренный день и тишина делали крохотный островок еще более сиротливым и хмурым. Тихо было в воздухе над островом, тихо и сумрачно было в воде у его берегов. Вода подле острова Брусилова, покрытая тяжелой корой битого и рыхлого льда, казалась непроницаемой, как огромная лужа выплеснутого и застывшего чугуна. На дне Ледовитого океана, в четырех километрах от острова Седова, у берегов маленького, соседнего с ним островка Брусилова было абсолютно темно. Дневной свет терялся где-то вверху, на глубине ста метров, а здесь, на самом дне, на многие десятки метров вглубь и вширь стояла непроницаемая тьма. И тем не менее в этот день по дну моря на глубине в триста метров мимо подводных скал острова Брусилова пробирались люди. Они не видели друг друга, они только знали, что их пятьдесят человек, что идут они вперед сквозь холодную коричневую мглу, все время вперед. Малейший звук в воде отдается десятикратным грохотом, но высокие металлические подошвы скафандров были защищены толстыми каучуковыми пластинками, и шаги могучих водоходов глохли тут же, в песчаном грунте. Люди осторожно обходили последнюю подводную скалу, стоявшую на их пути у острова Брусилова. Во главе отряда шли трое. Огромные скафандры этих троих были связаны прочным тросом-кабелем, который был для них телефонным проводом и тем, чем является веревка для привязанных друг к другу альпинистов. Внезапно кабель-трос обмяк и упал на дно: три передовых подводных путешественника стали сходиться. На миг из трубчатой руки одного скафандра брызнул сиреневый луч, осветил вместе с серой мутью какую-то обалдевшую от света, полуслепую рыбешку и остановился на огромном металлическом шлеме. В иллюминаторе шлема неверно обрисовалось темное лицо Румы, усталое и сонное. В сиреневом свете аргона оно казалось лицом мертвеца. Затем луч погас, и Рума услышал чуть приглушенный телефоном голос деда Андрейчика: - Ну как, парень? Идешь? Рума шевельнул плечами в своей броне, обвел глазами тьму, обступившую его со всех сторон, и сказал по своему обыкновению в два слога: - И... дешь... Затем луч скользнул в сторону и осветил лицо женщины в другом иллюминаторе водохода. У женщины были строго сдвинуты брови, она смотрела перед собой не моргая, словно силилась услышать далекий шум. Это была океанограф Татьяна Свенсон. Вместе с дедом Андрейчиком и Румой она шла впереди подводного отряда. - Через десять минут я отцеплю твой кабель, Таня, и мы с Румой дальше пойдем одни, - говорил дед Андрейчик.
– Ты меня слышишь, Таня? - Слышу, - сказала Татьяна, глядя широко открытыми глазами в сиреневый пучок света. Затем между женщиной и стариком произошел следующий разговор: - Сигнал я тебе подам только в случае серьезной опасности. Понятно? - Да. - До того - никаких сигналов: ни вы мне, ни я вам. Понятно, Таня? - Да. - Эта часть дна тебе знакома? - Да. - Своим радиокомпасом я приведу тебя и твоих людей к себе, если понадобится. - Хорошо. - Нитроманнитом пользуйтесь только в крайнем случае. Лучше обойтись без взрывов. - Хорошо. - Пошли! Луч погас. Кабель вновь натянулся, и подводные путешественники двинулись вперед. И тотчас же, как только шевельнулись автоматические ноги водохода, в шлеме над головой у Румы кукушкой закуковал радиокомпас: - Ку-ку!.. Ку-ку!.. Ку-ку!.. Компас куковал размеренно, однотонно, но Рума с удовольствием прислушивался к нему. Стоило только ему направить водоход на несколько метров в сторону, влево или вправо, и кукование подводного радиокомпаса замирало. Это означало, что он уклоняется от правильного пути. О Руме нельзя было сказать, что он устал от ходьбы, ибо шел не он, а тот непроницаемый автомат, в котором он был заключен. И тем не менее Рума устал от ходьбы. Уже около пяти часов мальчик шел вместе со своим водоходом. Ничто не стесняло его в этом металлическом человеке, защищающем тело от тысячетонного давления. Электролизующий воду аппарат исправно обогащал воздух внутри скафандра кислородом, но постоянная ритмическая встряска утомляла и усыпляла Руму. Все чаще стал затихать голос радиокукушки, и Рума не замечал этого. Просыпался он от тонкого телефонного окрика: - Кабель порвешь! Рума! Никак, заснул?!. Рума не понимал всех слов деда Андрейчика, но сразу соображал, в чем дело, и ступнями ног энергично выворачивал ходовые рули водохода. Радиокукушка начинала вновь куковать. Наконец Рума услышал шепот у себя над ухом: - Стоп! Тш-ш-ш... Радиокомпас умолк. Несколько секунд весь отряд стоял неподвижно, окутанный серой мутью, слабо различая друг друга. По-видимому, море над ним очистилось от льда, а небо - от облаков, потому что муть вокруг из коричневой превратилась в белесую. - Здесь мы вас оставим, Таня, - сказал дед Андрейчик, и тотчас кабель, соединяющий его скафандр с водоходом женщины, упал на дно. - Рума! Близко... хижина... апостола...
– услышал Рума голос деда Андрейчика. Эти слова сразу прогнали всю сонливость маленького курунга. - Хи-жина... Апо-Стол...
– шепотом повторил он, вглядываясь в темную громаду базальтовой скалы, смутно видневшуюся впереди. - Ход...
– тихо произнес дед Андрейчик у Румы над ухом.
– Где ход?.. Где аранга?.. - Аранга...
– так же тихо повторил Рума. С минуту мальчик напряженно вглядывался сквозь иллюминатор в темную стену, смутно маячившую перед ним. Затем его водоход решительно двинулся вперед. Он шел, чуть дотрагиваясь металлической клешней до бородавчатой, скользкой от серых мхов стены. Мальчику очень хотелось пустить впереди себя сильный луч аргонового рефлектора, но он вовремя вспомнил, что ему категорически запрещено зажигать свет здесь, у самой подводной крепости крестовиков. Несколько раз дотронувшись клешней до какого-то большого бугристого камня и обойдя его вокруг раза три, Рума уже уверенней повел водоход вперед. Дед Андрейчик двигался вслед за ним. Так они шагали несколько минут. Наконец старик заметил, как окружавшая его серая муть потемнела, - расплывчатая громада скалы нависла над головой: они входили в подводный грот. Дед Андрейчик пошел в темноте наугад, время от времени окликая Руму по телефону. Оба водохода шли с самой минимальной скоростью. В просторном шлеме водохода перед глазами у деда Андрейчика прикреплены были часы и компас, но старик не хотел зажигать свет, чтобы узнать, сколько времени они шли внутри скалы. Грот, по-видимому, превратился уже в подводный тоннель. Внезапно он услышал голос Румы: - Ходи... верх... нога... верх... "Лестница... ступеньки", сразу сообразил старик и осторожно пошарил внизу стальной ногой водохода, - нога стукнулась о камень. Водоход медленно поднимался по невидимой лестнице, как подводная статуя Каменного гостя. Тьма окружала его со всех сторон, и человеку, заключенному в скафандр, опасным и чудовищно коварным казался тот таинственный Дон-Жуан, к которому в гости он вел свою стальную статую. - Ходи... ла?..
– услышал дед Андрейчик осторожный вопрос Румы. - Ходила, ходила, - весело ответил старик и в тот же миг заметил вдали и вверху небольшое светлое сиреневое пятно, будто где-то там, в конце лестницы, брезжил хилый пучок света. Дед Андрейчик вгляделся в пятно. - Там...
– сказал Рума. Да, там, впереди, был свет. Теперь старик ясно видел грандиозные очертания поднимающегося впереди по ступенькам водохода Румы. Свет все больше усиливался. Дед Андрейчик уже различал грубо отесанные ступени под ногами и корявые базальтовые своды тоннеля, покрытые коричневым мхом и полипами. Но откуда исходил свет, понять он не мог. Едва передвигая трубоподобные ноги, то укорачивая, то выдвигая их, осторожно всходили по лестнице два стальных гиганта, окруженные плотной массой зеленоватой воды. Так они дошли до бокового хода, из которого пробивался яркий сиреневый сноп света. Передний водоход остановился и поднял свою руку, похожую на дуло гаубицы. Из руки выдвинулась короткая трубка с мушкой на конце. Второй водоход тоже грозно выставил свою левую руку, внезапно превратившуюся в пулемет. Так они стояли в трех шагах от бокового входа минуты две и вдруг разом рванулись вперед, прямо в сиреневый омут аргона... Несомненно, это была комната, комната-бассейн, доверху наполненная светом и до половины - водой. Несколько гранитных ступенек вели наверх, к узкой стальной площадке, сооруженной перед входной дверью этой комнаты на уровне воды. Дверь над площадкой ломалась и искажалась водой. Но даже со дна бассейна было видно, что она необычайно массивна и сделана, по-видимому, из толстых листов стали, так же как и стены этой странной комнаты. Рума, как только ввел свои водоход в бассейн, тотчас же направил указующим жестом свою руку-пулемет прямо в дверь над площадкой. Дед Андрейчик с минуту подождал, огляделся вокруг и только тогда повел свой водоход по ступенькам к площадке. За ним двинулся Рума. - Стой!..
– сказал старик, когда они вышли из воды и ступили на площадку. Он кивнул в своем иллюминаторе на дверь: - Смотри... - Смо-три...
– повторил Рума и зверски вытаращил глаза на дверь. - Кто войдет... стреляй. - Вой-дет... Стре-ляй...
– тяжко дохнув, сказал мальчик. Дед Андрейчик направил свой водоход к манометру, висевшему на стальной стене. - Ого!
– тихо сказал он, глядя на круглый бесстрастный лик прибора. Давление в тридцать атмосфер! Факт любопытный. Значит, мы на глубине в триста метров. Отлично, отлично! - Рума!
– окликнул старик мальчика по телефону.
– Можешь опустить пулемет. В эту спрессованную атмосферу вряд ли кто сунется. Руку!..- сказал он, видя, что Рума его не понимает. Мальчик отвел дуло с мушкой от двери. Водоход деда Андрейчика сделал поворот: старик, вертя головой в своем скафандре, озирался, как человек, всю жизнь проработавший в машинном отделении старинного парохода и вдруг внезапно попавший в моторное отделение новенького злектрохода. Значит, вот эта стальная комната и есть секретный шлюз? Какие-то рычаги, манометр, стальные стены, стальной потолок и площадка. И все? Маловато! Оставалось предположить, что все движущие механизмы этого секретного шлюза находились по ту сторону стен, здесь же было только самое необходимое: манометр, рычаги, толстые осветительные трубки в потолке да вот эта, несомненно подвижная, площадка. Но как же все-таки пробраться, пользуясь этой секретной лазейкой, в штаб-храм Шайно? Вряд ли эта толстенная дверь откроется, если по ту сторону шлюза давление нормальное. Да и выйти из скафандра нельзя, пока давление не будет понижено. Высокое давление удерживает воду на уровне площадки и не дает ей залить весь этот шлюз до потолка. Но смерть от удушения ждет того, кто хоть на несколько секунд подвергнется такому давлению без скафандра. Рума внимательно наблюдал сквозь свой иллюминатор за дедом Андрейчиком. Он видел беспокойные взгляды старика и наконец понял, чего хочет его спутник. Рума тотчас же вспомнил, что нужно сделать для того, чтобы эта комната впустила человека в другую, и что для того, чтобы выпустила. Об этом долго, очень долго говорил ему отец Маро перед тем, как уйти от людей племени Апо-Стол. Он сам, Рума, ушел через эту комнату, когда отец Маро не вернулся. Тогда он долго подглядывал за сыном Апо-Стол Золтаном и наконец утащил у него "тяжелую одежду". Отец сказал, что без "тяжелой одежды" в эту комнату нельзя входить: можно умереть. Это была другая одежда, не такая, как сейчас на нем, та одежда сама не ходила. Рума ушел через эту самую комнату, и он знает все, что здесь надо делать... Мальчик повел свой водоход к стене, из которой торчали растопыренные пальцы пяти рычагов, захватил левой клешней крайний рычаг и откинул его вверх. Площадка, на которой стояли оба водохода, поехала вместе с ними, выдвигаясь из стены и накрывая собой поверхность воды в бассейне. Через несколько секунд вместо бассейна, из которого они вышли, появился сплошной стальной пол. - Факт замечательный!
– сказал дед Андрейчик. Он был в восторге: просто и остроумно. Теперь в эту комнату не ворвется вода, если даже и понизить в ней давление. Конечно, это была кажущаяся простота: где-то там, за стеной, очевидно, скрывались замаскированные сложные механизмы, но принцип сам по себе превосходен. Покойник Варенс был не только прекрасным подводным строителем, но и талантливым механиком. Размышления деда Андрейчика прервал Рума. - Одина, - сказал мальчик и, захватив клешней другой рычаг, чуть перевел его вверх.
– Два... одина... Стальной потолок отполз вверх и замер на месте. Старик взглянул на манометр и только свистнул: стрелка показывала давление в двадцать атмосфер. Дед Андрейчик никогда не поверил бы, если бы ему раньше сказали, что он попадет в комнату, в которой потолок будет сжимать и разрежать воздух, словно поршень в обыкновенном цилиндре. Но это было так. Приходилось верить. Старик с интересом посмотрел на Руму: понимает ли он, какие чудеса творит в эту минуту?.. Лицо у маленького индейца, отчетливо видимое сквозь иллюминатор, было потным и озабоченным. Он старательно переводил рычаг с одного деления на другое, соблюдая, очевидно, до малейших подробностей указания своего отца. - Быть тебе, последнему из племени "Золотая улитка", советским инженером, - тихо и серьезно сказал дед Андрейчик. В эту минуту ему очень захотелось потрепать смуглого мальца по кудрявой черной голове. Но Рума ничего не понял; он мотнул головой и отпустил рычаг, поднимающий потолок. Манометр показывал нормальное давление. Дед Андрейчик быстрым движением открыл у себя над головой в шлеме теменной клапан. Случайно он взглянул на дверь и застыл. Массивная, тяжелая плита двери медленным, угрожающим движением уползала в стальную стену, приоткрывая вход в смежную комнату...