Арктический мост(изд.1959)
Шрифт:
— Я не сомневаюсь в них, мистер Кандербль.
— О’кэй! Мне нравится ваша уверенность. Но, несмотря на это, вам придется подождать с опубликованием наших технических планов.
— Мне несколько неприятно, что я не ставлю в известность своего брата. Ведь проект принадлежит нам обоим, — серьезно сказал Степан Григорьевич.
Кандербль похлопал его по плечу:
— О’кэй, Стэппен! Вы хороший старший брат! В свое время мне был бы очень полезен такой брат… когда я толкал груженные углем вагонетки. Мне пришлось пробивать себе дорогу одному.
Степан Григорьевич сделал движение, пытаясь возразить,
Мисс Амелия Медж сидела неподалеку и, закинув ногу на ногу, нервно курила папиросу. Она поглядывала на Кандербля взглядом охотника, уверенного, что дичь никуда не уйдет от него.
Мисс Амелия была убеждена, что ненавидит этого человека. Герберт Кандербль заинтересовался Арктическим мостом? Прекрасно, мистер инженер! Постараемся сделать это действительно мечтой вашей жизни; отец тем временем станет во главе строительства, а там посмотрим…
Мисс Амелия глубоко затянулась, сощурила глаза и тряхнула локонами, потом бросила папиросу на пол.
Гости стали усаживаться за стол. Около каждого прибора лежала карточка с фамилией приглашенного. Андрей и Степан Григорьевич сидели по обе стороны мистера Меджа. Рядом с Андреем оказалась О’Кими, а за ней — Усуда. Соседями Степана были Амелия Медж и Герберт Кандербль. Лакеи в парадных фраках выстроились позади гостей, готовясь угадывать их малейшие желания.
Мистер Медж поднялся. Лицо его было торжественно.
Разговоры постепенно затихли. Лакеи, ловко изворачиваясь за спинами сидящих, наполняли бокалы.
— Уважаемые леди и джентльмены! Я счастлив, что мне пришлось поднять первый кубок на нашем обеде — учредительном заседании плавающего туннеля. Я поднимаю этот кубок не только за начало деятельности, но и за его конец за осуществление русскими и американцами грандиозного проекта подводного плавающего туннеля между Аляской и Россией. Я пью за успех и победу технической мысли!
Мистер Медж был, безусловно, и прост и великолепен. Все встали со своих мест и подняли бокалы.
Мистер Медж вдохновенно продолжал:
— Уважаемые члены ассоциации! Сегодня последний день существования нью-йоркской Выставки реконструкции мира. Сегодня перестанет существовать выставка мечтаний, и сегодня же начнет жить и действовать организация, призванная превратить самые смелые мечтания в действительность.
Раздался гром аплодисментов и пронзительный одобрительный свист. Воодушевленный, мистер Медж повысил голос:
— Недалеко то время, леди и джентльмены, когда вопрос «за» или «против» плавучего туннеля будет определять политическое лицо любого общественного деятеля: стремление его к прогрессу или злобно-упрямое желание всунуть палку в колесницу блистательной истории. Я еще раз поднимаю бокал, чтобы не только наши дети или внуки, — мистер Медж с любовью посмотрел на Амелию, — но и мы сами, вот эти самые ребята, что сидят здесь, могли бы, как то волшебству, перенестись из Аме…
Очевидцы утверждают, что именно в этом месте блестящая речь председателя только что возникшего общества была прервана самым необычным образом.
Мистер Медж покачнулся и сделал судорожное движение ртом, словно ловил воздух. Задребезжала посуда, со звоном вылетели оконные стекла. На пол посыпались осколки тарелок и блюд, из разбитых
Мисс Амелия взвизгнула, и этот визг заглушил все: и грохот бьющейся посуды, и треск выстрелов, доносящихся с улицы.
Вскочив, Степан Григорьевич поддержал раненого мистера Меджа.
— На пол, на пол ложитесь! — послышалась спокойная команда высокого старика.
Все бросились на пол. Многие сжимали в руках вилки и салфетки. Некоторые стонали: может быть, они были ранены.
В это время по Седьмой авеню, не нарушая правил уличного движения, проезжали автомобили, наружно ничем не отличавшиеся от миллионов других американских автомобилей. Пользуясь тем, что светофор был открыт, они неторопливо двигались мимо зеркальных окон отеля и выпускали по ним очереди из ручных пулеметов. Все это происходило на глазах у джентльменов под зонтиками и полицейских, толпившихся около отеля.
Один из полицейских насчитал восемнадцать автомобилей, которые из восемнадцати пулеметов обстреляли обед-заседание. Полицейский был истинным американцем и впоследствии гордился, что этот «его» случай превосходит по размаху инцидент 1926 года в квартале Цицеро города Чикаго. Ведь тогда, уверял он, колонна автомобилей, обстрелявшая из ручных пулеметов отель Гоуторн, где помещалась штаб-квартира бандита Аль-Капонэ, состояла всего лишь из четырех машин, а здесь целых восемнадцать!
Члены вновь организованной ассоциации лежали под столом. Лишь посредине зала возвышалась тощая фигура судьи Мора, скрестившего руки на груди.
Андрей заметил, что рядом с ним лежит О’Кими. Ее миндалевидные глаза были почти круглыми.
По другую сторону стола неуклюже скорчился Герберт Кандербль. Амелия Медж держала его за руку. Нет! Она не позволит ему умереть от шальной пули. Он еще нужен ей, этот несносный гордец, унизивший ее. Она еще насладится местью! Если не сенатор Никсон, то инженер Кандербль!
Стрельба прекратилась.
О’Кими умелыми руками делала перевязку мистеру Меджу. Пострадавших было сравнительно немного. Судья Мор, раненный в руку, отказавшись от помощи, сам делал себе перевязку.
Улыбаясь, он говорил:
— Я научился этому еще в штате Монтана, когда меня придавило срубленным деревом. Тогда я был один, и поневоле мне пришлось обходиться без посторонней помощи.
— Мистер Мор был еще два раза ранен во время мировой войны, — заметил кто-то из гостей, пододвигая Мору стул.
Старик сел и, видя, как дрожащие лакеи собирают разбитую посуду, сказал:
— Вот к чему приводит боязнь правительства ограничить так называемую «личную свободу» американцев. С толпой надо обращаться, как с детьми: любовно, строго, заботясь об их благе. Нельзя детям играть с ножами, нельзя любому желающему американцу позволить разъезжать с ручным пулеметом, продающимся в каждом магазине.