Армадэль. Том 1
Шрифт:
Эти странные ответы были даны таким тоном и с таким спокойствием, которые вовсе не показывали горечи с одной стороны и равнодушия с другой. Озайяз Мидуинтер в двадцать лет говорил о своей жизни, как мог бы говорить Озайяз Мидуинтер семидесяти лет, терпеливо перенесший долгие утомительные годы.
Два обстоятельства говорили против того недоверия, с каким мистер Брок смотрел на Озайяза. Он написал в банк, находившийся в отдаленной части Англии, в котором лежали его деньги, взял их оттуда и заплатил доктору и трактирщику. Человек непорядочный, поступив таким образом, не считал бы себя обязанным никому, расплатившись по счетам. Озайяз Мидуинтер говорил о тех, кому он был обязан, особенно об Аллэне, с такой горячей признательностью, что это не только удивительно, но и тягостно было слышать. С большой искренностью восхищался он, что с ним поступили по-христиански в христианской земле. Он говорил о том, что Аллэн взял на себя все издержки
— Я никогда не встречал человека, похожего на него! Я никогда не слыхал ни о ком, кто походил бы на него! — восторгался бывший учитель.
Через минуту этот проблеск признания, сверкнувший, как молния, опять погас во мраке. Его блуждающий взор по-прежнему устремился в сторону от мистера Брока, а голос стал опять неестественно твердым и спокойным.
— Извините, сэр, — сказал он, — я привык к тому, чтобы меня преследовали, обманывали, морили голодом. Все другое кажется мне странным.
Чувствуя к этому человеку и влечение, и отвращение, Брок, прощаясь, протянул было руку, поддавшись минутному побуждению, а потом с замешательством отдернул ее.
— Вы имели доброе намерение, сэр, — сказал Озайяз Мидуинтер, скрестив руки за спиной. — Я не обижаюсь на то, что вы передумали. Тому, кто не может дать о себе отчет, не может подать руки джентльмен, находящийся в таком положении, как вы.
Брок ушел из гостиницы в совершенном недоумении. Прежде чем отправиться к миссис Армадэль, он пошел за ее сыном. Была надежда, что незнакомец забывал свою осторожность в разговоре с Аллэном, и при чистосердечии Аллэна нечего было бояться, что он скроет от ректора то, что происходило между ним и больным.
Тут опять дипломатия Брока не достигла желаемых результатов. Когда Аллэн заговорил, он болтал о своем новом друге с обычным легкомыслием, но он не сказал ничего важного, потому что ему самому ничего не было известно. Они разговаривали о строительстве яхты и мореплавании целыми часами, и Аллэн получил много драгоценных сведений от Мидуинтера. Они обсуждали с помощью диаграмм различные варианты вопроса: как спустить яхту на воду? Иногда они переходили и к другим предметам разговора, о которых Аллэн не мог припомнить в беседе. Неужели Мидуинтер ничего не упоминал о своих родных во время этих дружеских разговоров? Ничего, кроме того, что с ним обошлись нехорошо, черт побери его родных! Высказывал ли он неудовольствие относительно своего странного имени? Ни малейшего! Он подал пример, будучи человеком умным, смеяться над этим именем, к черту его имя! Оно казалось очень хорошим, когда к нему привыкали. Что нашел в Мидуинтере Аллэн? Почему он так к нему привязался? Аллэн нашел в нем то, чего не находил в других. Озайяз не походил ни на кого в этих окрестностях. Все другие были скроены по одному образцу. Каждый был здоров, силен, тупоголов, белокур и грубоват. Каждый пил пиво, курил трубку целый день, ездил на лучшей лошади, охотился с лучшей собакой и пил лучшее вино за своим обедом каждый день. Каждый обмывался каждое утро холодной водой и расхаживал в морозную погоду точно так как все. Каждый хвастался своими долгами и думал, что держать пари на скачках — самый достойный подвиг, какой только может совершить человеческое существо. Конечно, это были хорошие люди в своем роде, но они все походили друг на друга. Встретить такого человека, как Мидуинтер, было истинной находкой. Такого человека, который не был скроен по местному образцу и поступки которого имели то огромное достоинство в этом краю, что они имели свою особенность.
Оставив все увещевания до более удобного случая, ректор вернулся к миссис Армадэль. Он не мог скрыть от себя, что мать Аллэна была сама виновата в настоящем необдуманном поступке Аллэна. Если бы он меньше знался с мелким дворянством по соседству и побольше увидел достопримечательностей внешнего мира на родине и за границей, удовольствие пользоваться обществом Озайяза Мидуинтера было бы для него менее привлекательным.
Сознавая неудовлетворительный результат своего посещения Мидуинтера, мистер Брок немало беспокоился о том, как примут его донесение. Его предчувствия скоро оправдались. Как он ни старался смягчить подозрительное нежелание учителя рассказать о себе самом, миссис Армадэль воспользовалась этим для оправдания самых строгих мер, которые она намеревалась принять для того, чтобы разлучить сына с ним. Если ректор не хочет вмешиваться в это дело, она объявила, что сама намерена написать к Озайязу Мидуинтеру. Возражения раздражили ее до такой степени, что она изумила мистера Брока, напомнив ему разговор, происходивший между ними, когда было прочитано объявление в газете. Она запальчиво уверяла, что пропавший Армадэль, о котором говорилось в этом объявлении, и странствующий Мидуинтер, находившийся в деревенской гостинице, может быть, один и тот же человек. Ректор напрасно убеждал ее в том, что невероятно, чтобы кто-нибудь на свете, особенно молодой
Через неделю после этой беседы Мидуинтер уже мог выезжать в кабриолете, принадлежавшем гостинице, которым правил Армадэль; через десять дней доктор объявил, что он может пуститься в путь. Вечером этого дня мистер Брок встретил Аллэна и его друга в одном из перелесков, где они наслаждались последними лучами зимнего солнца. Он подождал, пока молодые люди расстались, и потом пошел вслед за учителем в гостиницу.
Намерение ректора во что бы то ни стало выполнить волю миссис чуть было не было отложено, когда он, приближаясь к этому одинокому человеку, увидел, как учитель медленно шел, как висел его поношенный сюртук на исхудалом теле и как тяжело опирался он на свою нескладную деревянную палку. Не желая слишком постепенно задавать мучительные для учителя вопросы, мистер Брок сперва сделал ему маленький комплимент относительно круга его чтения, имея в виду том Софокла и том Гете, найденные в его дорожном мешке, и спросил, как давно знаком он с немецким и греческим языками. Чуткий слух Мидуинтера, видимо, уловил что-то странное в голосе Брока. Он подозрительно посмотрел в лицо ректора.
— Вы имеете что-то сказать мне, — сказал он, — но не то, что вы теперь говорите.
Нечего было делать, надо было принимать вызов. Очень деликатно, с разными отступлениями, которые учитель выслушал не перебивая, Брок мало-помалу все ближе подвигался к цели разговора. Задолго до того как человек с обычным умом догадался бы, к чему ведет эта речь, Озайяз Мидуинтер сказал ректору, что ему не нужно говорить более.
— Я понимаю вас, сэр, — сказал учитель. — Миссис Армадэль имеет определенное положение в свете, и мистеру Армадэлю нечего скрывать, нечего стыдиться. Я согласен с вами, что не гожусь ему в товарищи. Самая большая признательность, которую я могу высказать за его доброту, состоит в том, чтобы не пользоваться ею более. Можете быть уверены, что я завтра же уеду отсюда.
Он не сказал ни слова больше и не захотел ничего слушать. С самообладанием, которое в его лета и при его темпераменте было изумительно, он вежливо снял шляпу, поклонился и возвратился в гостиницу один.
Брок дурно спал в эту ночь. Результат свидания в переулке сделал еще труднее задачу понять загадочного Озайяза Мидуинтера.
На следующее утро ректору было принесено из гостиницы письмо, и посланный заявил, что приезжий джентльмен уехал. В письме лежало второе незапечатанное письмо к Аллэну и содержалась просьба к воспитателю Аллэна прежде прочесть письмо самому, а потом или отдать или нет — как сам он заблагорассудит. Письмо было изумительно короткое: оно начиналось и кончалось такими словами:
"Не осуждайте мистера Брока. Мистер Брок прав. Благодарю вас. Прощайте.
О. М."
Ректор передал письмо по назначению, это разумеется само собой, и в то же время написал к миссис Армадэль несколько строк, чтобы успокоить ее известием об отъезде учителя. Сделав это, Брок стал ждать своего ученика, который, вероятно, придет тотчас по получении письма, и ждал его весьма неспокойно. В поведении Мидуинтера могла заключаться какая-нибудь глубоко затаенная причина, но до сих пор было невозможно отрицать, что поступки его опровергали недоверие ректора и оправдывали доброе мнение Аллэна.
Утро проходило, а Аллэн не являлся. Не найдя его на верфи, где строилась яхта, Брок отправился к миссис Армадэль и там получил такое сообщение от слуги, которое заставило его отправиться в гостиницу. Трактирщик тотчас рассказал, что мистер Армадэль приходил в гостиницу с распечатанным письмом в руке и настоятельно требовал показать, по какой дороге поехал его друг. В первый раз трактирщик видел мистера Армадэля разгневанным, а девушка, прислуживавшая в гостинице, по глупости рассказала еще об одном обстоятельстве, которое подлило масла в огонь. Она сообщила, что слышала, как мистер Мидуинтер заперся в своей комнате ночью и громко рыдал. Это ничтожное, по мнению трактирщика, обстоятельство вызвало ярость мистера Армадэля. Он начал ругаться, бросился в конюшню, заставил конюха оседлать ему лошадь и поскакал во весь опор по той дороге, по которой Озайяз Мидуинтер поехал рано утром.