Армагеддон 2000
Шрифт:
Мэри Ламонт зарыдала. Но это уже были слезы счастья.
— Я прощена, — прошептала она.
Стена позади нее задрожала, и статуя зашаталась на постаменте. Старуха распрямилась и простерла руки к фигуре Христа:
— Прими меня, Господи, в Царство Твое. Последнее, что она увидела, было лицо статьи, обрушившейся на нее. Подбородок изваяния расколол череп Мэри Ламонт, а каменные персты пронзили ее изможденную грудь. Старуха успела крикнуть, вложив в этот предсмертный вопль всю самозабвенную радость.
Спустя несколько минут рабочий нашел ее. Ему почудилось, будто он слышал чей-то крик, тогда он взобрался на стену и разглядел оттуда погребенную под статуей старушку, как
Глава 4
В одном из номеров римского отеля раздался телефонный звонок. Филипп Бреннан, зевая, отстранился от жены, потянулся к телефонной трубке и снял ее. Звонил его секретарь.
— За ночь что-то изменилось в повестке? — спросил у него Бреннан. — О'кей, пришлите депешу с утренним кофе, а я через полчаса спущусь.
Бреннан положил трубку и выскользнул из постели. Маргарет даже не пошевелилась. Эта ночь вымотала их: за последнее время любовь превратилась для супругов просто в грубый, необузданный секс. Маргарет это все более и более нравилось, да и его, пожалуй, возбуждало не меньше, однако иногда все-таки хотелось нормальной человеческой теплоты и нежности. Под душем Филипп сморщился от боли, когда струя воды коснулась царапины на спине. Намыливая губку, он вдруг заметил следы укусов на своей груди. Супруги, конечно, мечтали, что все в Риме будет романтично, однако эта сторона их отношений обернулась просто какой-то ненасытной страстью Маргарет.
Когда Бреннан оделся, пакет с документами уже ожидал его. Филипп медленно потягивал кофе и пробегал глазами последние сообщения разведки из Тель-Авива о передвижениях войск на Голанских высотах. Весь текст информационных бюллетеней, все это словоблудие он постиг еще с детства. Мало что изменилось с тех пор. Те же штампы, те же интонации. Пожалуй, значительно возросла только интенсивность событий. Мир словно наполнился страхом и напряжением с тех пор, как у ливийцев появилась бомба.
Бреннана радовало, что во время его нынешней поездки в Рим он выступал в роли наблюдателя; очередной его визит завершался, как правило, заключением какого-либо контракта. Пресса заинтересовалась его приездом, предполагая, что нацелен он на нечто большее, нежели обычная посольская рутина. Журналисты уже впрямую пытались выудить у него информацию о цели посещения. На все вопросы давался стандартный ответ: «никаких комментариев». Пусть думают, что хотят. С него достаточно и собственных планов, что они там припасли для него, интересовало Бреннана постольку поскольку.
Покончив с кофе, Филипп чмокнул спящую жену и покинул номер в прекрасном настроении. Он был готов во всеоружии встретить новый день.
Несколько позже основные стороны, принимавшие участие в переговорах, подписали совместное коммюнике о том, что дискуссии, проходившие в конструктивной обстановке, явились на редкость плодотворными. Представители прессы держали нос по ветру и умели прекрасно читать между строк. Таким образом они очень скоро пришли к собственному выводу: никаких мало-мальски значимых результатов достигнуто не было. По-прежнему оставался нетронутым целый ворох проблем, не намечалось и проблесков надежды в том, что когда-нибудь воюющие стороны сядут, наконец, за стол переговоров. Движение Палестинского Фронта Освобождения сплошь и рядом состояло из дюжих молодцов, ветеранов сирийской и
Сложилась очередная тупиковая ситуация, и Бреннан, слушая одну заумную речь за другой, размышлял, сможет ли он сам, заняв пост Госсекретаря, принести хоть какую-нибудь пользу. Выхода из сложившегося положения не было видно. Стоило очередному политику выйти с предложением, тут же находился его противник, отвергавший это самое предложение до того, как его начинали обсуждать.
Погруженный в собственные мысли после утренней встречи, Бреннан пересек фойе. Кто-то окликнул его, затем тронул за плечо. Филипп резко обернулся. Плотный, невысокий мужчина смотрел на него. В руках он сжимал большой кожаный кошель.
— Синьор Бреннан, моя фамилия Фасетти, я из службы безопасности при отеле. — Бреннан кивнул. — Извините за беспокойство, сэр, но вас тут дожидается один человек. Он говорит, что ему необходимо вас видеть.
— А не пошлете ли вы его…
— Он утверждает, будто он монах, сэр, — возразил Фасетти. — Но какой-то он уж больно светский монах. — С этими словами Фасетти вручил Бреннану кошель. — Он принес вот это.
Филипп принял кошель и вытащил из него кинжал. У него перехватило дыхание при виде треугольного лезвия и рукоятки в виде распятия.
— При входе в отель монах поинтересовался, есть ли здесь охрана, — добавил Фасетти. — И когда один из сотрудников службы безопасности вышел к нему, тот заявил, что хотел бы видеть вас. А затем передал моему человеку этот кинжал. Он объяснил, что если бы этот кинжал нашли у него, то могли бы сделать совершенно неверные выводы.
— Точно, — согласился Бреннан. Он слегка провел пальцем по лезвию и тут же прикусил губу: на пальце появилась кровь.
— Монах хочет вам что-то объяснить по поводу этого кинжала. Конечно, мы не собирались беспокоить вас, но…
Бреннан сжал рукоятку и всмотрелся в охваченный агонией лик Христа. Он был заинтригован.
Вернув Фасетти кинжал, Филипп направился к лифтам.
— Пришлите его ко мне наверх, — бросил он уходя. — Интересно взглянуть на этого монашка, а вы позаботьтесь о стилете, ладно?
Поднимаясь к себе в номер, Бреннан до боли сжал руки, ставшие внезапно липкими от пота. Он дрожал всем телом. С самого детства Филипп боялся ножей. Одна только мысль о стальном клинке, входящем в плоть, повергала его в состояние шока. Он не мог представить себе эту боль. А что касается распятия… Филипп вздрогнул. Не впервые задумывался он о религии. К чему постоянно изображать Христа в состоянии этой жуткой агонии? Не удивительно, что многие последователи Спасителя были людьми, мягко говоря, странноватыми. Для самого Филиппа вся религия сводилась к еженедельному воскресному ритуалу, к условности и не более. Он никогда глубоко не задумывался над ее сутью. Уж как-то так получалось, что к концу второго тысячелетия религия стала играть в общественной жизни далеко не самую ведущую роль.
Маргарет оставила на столе записку, где сообщала, что вернется только к обеду. Тут же лежала пара телексов. Пока Бреннан читал их, в дверь постучали. Открыв дверь, Филипп увидел на пороге Фасетти и молодого человека. Последний был в коричневой сутане и сандалиях. Лицо его освещалось юношеской красотой, с которой, однако, плохо сочеталось напряжение, присущее как правило, более старшему поколению и сквозившее в каждом жесте молодого монаха.
Бреннан пригласил посетителей в комнату, затем пожал на прощанье руку Фасетти, отступившему на шаг и заявившему, что его работа сводится всего-навсего к тому, чтобы охранять других.