Армагеддон №3

Дедюхова Ирина Анатольевна

Внезапно напряжение пятнистых колец спало, змей довольно завозился, засопел и прошипел странные слова, что-то вроде: "Писец ручке! Молодец Еремееич!"

Седой залез на свою полку и принял обычную позу: лицом вверх, сложив руки на груди. Змей тут же захихикал у него в голове: "Ну, блин, ты и устраиваешься… как в гробу!" Седой отмахнулся от него и с горечью подумал, что на этот раз проиграл вчистую. Под ноль он с этой Наталией Семеновной сыграл… И как тут выиграть, если некоторым трава не расти, невтерпежь, как надо в тамбур пойти, чтобы козел Гришенька не расстроился! Тут же в голове раздалась странная песенка: "Я свою Наталию узнаю по талии — где поширше талия, там моя Наталия!"

Песенка,

исполняемая шепелявым, свистящим шепотом, так его рассмешила, что он решил плюнуть и больше не циклиться на этой Наталии. Да чо там с этой Наталии будет? Просто сейчас придут к нему и глотку перережут, или Флика в коридоре кокнут. И все дела! Чо расстраиваться-то? Нет, им, главное, начхать, что из-за их минутной радости мир рухнет, а ему больше всех надо! "Правильно, — согласился с ним змей непосредственно в его голове. — Ничего от этой Наталии не убудет. И плевать на них всех!"

Седой понял, что уже окончательно спятил, поэтому решил спать и больше ни с кем внутри своей головы не общаться. Других забот, блин, полон рот. Разговор с Наталией Семеновной, как он и ожидал, вымотал его нервную систему до крайности. В конце концов, он имеет право просто спать и видеть сны, как Гамлет или еще там кто… Лучше вообще без снов, если можно. Полежать в тишине и покое, пока не явятся его взбесившиеся попутчики. Как на кладбище… В гробу и белых тапочках… "Лежи, — тут же согласился с ним кто-то, — я покараулю, чтобы никто не приполз. Но учти, я еще ничего для себя не решил. Вернее почти решил, но это не твое дело". — "А ну и хрен с тобой!" — подумал Седой, засыпая. "Тебе того же!" — прозвучал в его голове вежливый ответ.

Ямщиков притащился через час в приподнятом настроении духа, взлетел птицей к себе на полку и тут же захрапел, даже не подумав отдать Седому дежурство, которое задолжал накануне. Марина зашла в купе почти сразу за ним. Она, не глядя на Седого, молча легла на свою полку, носом к стене, закрывшись одеялом с головой, и тоже притихла. Наплакалась, видно, дура с такими же дурами в ближнем тамбуре. Нашла из-за кого реветь. Седой понял, что никто из соратников не поможет ему подготовиться к ночи. Молча, он стал закрывать их жилище сам.

Потом сидел один на нижней полке напротив безмятежно раскинувшегося Флика, чувствуя себя полным идиотом. Яркий электрический свет падал на личико спящего Факельщика, и, хотя Седой все равно не видел его лица, но никак не мог обмануться. Он знал, что вспухшее от неутешных слез личико расплывается в довольной улыбке. Тяжело вздыхая, Седой размышлял о поверхностной и, в то же время, непостижимой женской природе. Все им с гуся вода… А вот что теперь делать с Бойцом, поддавшемуся лжи и обману?.. Теперь все кончено. Седой ожидал услышать рядом знакомое шипение, но никто не прошипел никакой гадости. Принюхавшись, он понял, что змея вообще нет рядом. Слабый запах остался, а самого нет. Правильно, кому они на хрен нужны со своими заморочками?

То ли потому что в купе зажигательно храпел Ямщиков, то ли из-за того, что поезд неожиданно прибавил ход, но Седого начало сильно тянуть ко сну. Напротив так сладко посапывал Флик, что уже от одного взгляда на него начиналась неудержимая зевота. Седой подумал, что ничего не случится, если он просто полежит на подушке внизу. Все, что могло случиться, уже случилось. Да и вряд ли он заснет… Разве что на минутку прикорнет… Засыпая, Седой хотел только одного, не видеть ни одной бабы во сне. Лучше вообще никого не видеть, конечно… Ведь смотрят же некоторые счастливчики сны про лошадок, к примеру…

Но во сне к нему тотчас явилось все их ненавистное вагонное бабье. Куда-то тащилась баба из девятого купе с двумя мелкими пацанами… За рукав хватала Наталия Семеновна и требовала немедленно войти в ее сложное положение… Перекинув связанные сумки через плечо, усиленно искала Петровича остроносая девка из

третьего купе… На ходу она кричала Седому, чтобы он не терял времени понапрасну и срочно спрятал свой ствол у проводника в холодном складе, пока его не замели на хер…

Однако окончательно добила его Серафима Ивановна из восьмого купе. Вначале он увидел ее, скоренько довязывающей свои бесконечные носки с протяжным пением: "Ах, да на каких же идиотов, сволочей окаянных оставили сиротинку горькую! И пожалеть-то ее некому несчастную-у!" При этом она укоризненно глядела поверх очков на Седого, будто бы именно его подозревала в сволочизме против сироток. И лишь когда она, наконец, довязала свою пару, появились и долгожданные лошадки. Сразу много стало лошадок во сне у Седого. Две лошадки были запряжены в повозку, управлявшейся каким-то высоким седым стариком. А на повозке… на повозке, испытывая шаткую нервную систему Седого, сидела все та же противная Серафима Ивановна. Сложив руки рупором, она невыносимо громко заорала Седому прямо в ухо: "Я тебя повсюду найду! Я тебя и на том свете встречу!.."

В СОМКНУТОМ СТРОЮ

— Я тебя повсюду найду! Я тебя и на том свете встречу! — кричала Флику из повозки Хильда.

— Гони! — заорал Грег.

Винсент тряхнул поводьями, и повозка покатилась на запад.

Долгие проводы — долгие печали. Но проводить, как следует, названную сестричку Флику не довелось. Перед тем как оставить крепость Мюнстер, Грег решил немедленно отправить Винсента и сестру Флика в свое поместье в составе большого поезда из маркитантских повозок и открытых фуражных телег, запряженных «норманнами», сверх меры нагруженных армейским имуществом полков Мэтр-де-кан Женераль и Фибрэ. На всех дорогах «шалили» многочисленные дезертиры, поэтому Грег собрал в охранение поезду около трех десятков раненых и увечных драгун, вооруженных карабинами.

Хильда, узнав, что отправляется в поместье самого капитана, всплеснула руками и с визгом закружилась возле мрачного Флика. Но как только она поняла, что Флик останется в полку, ее глаза немедленно наполнились горючими слезами. Хильда почти не имела в запасе времени на сборы в кричащем, перетрясающем какие-то перины, тряпки, котелки, зовущем детей женском лагере. Флик тоскливо глядел на плачущую девушку в чепчике. Потом он достал из-за пазухи шитый бисером дамский кошель, подобранный им у дороги на Оснабрюк. Страшно подумать, что там произошло. На обочине валялись раздавленные ободья колес, обрубки деревянной обшивки возка, женский чепчик, пеленки и детская распашонка. Неподалеку в кустах Флик нашел небольшой пустой кошелек, очевидно, выброшенный грабителями. До войны он никогда бы не взял чужую вещь, пускай и лежавшую в грязи у дороги, но, побывав в нескольких атаках, лишь аккуратно почистил бисерную вышивку и подумал только о том, как обрадуется милой вещице Хильда. Конечно, он хотел бы подарить сумочку в совершенно иных обстоятельствах. Но на войне не солдат выбирал обстоятельства, а они выбирали солдата.

Прижимая кошелек к груди, Хильда прошептала: "Я всегда буду тебя ждать! Всегда!" Прикоснувшись на минуту к нему щекой, она повернулась и быстро побежала в сторону женского лагеря, уже не сдерживаясь и рыдая во весь голос. Флик, пошатываясь, пошел помогать в погрузке повозок. Возле одной из них он увидел Винсента и Грега, поманившего его рукой.

— Итак, первым делом узнаешь через конюшего герцога де Брольи, у кого может быть третья бляха, — быстро давал указания Грег. — Постарайтесь добраться живыми сами, это очень важно сейчас. Проследи, чтобы хорошо устроили в Льеже раненого Бламона. Уходите немедленно, мы задержим конницу не более чем на трое суток. Больше форы вы не получите. При малейшей опасности бросайте груженые телеги, выпрягайте лошадей и спасайтесь только с людьми. Привал сделаете не раньше, чем через восемь часов малой рысью. Ты все понял?