Армагеддон No 3
Шрифт:
СЛЕЗИНКА
– А-а-а...
– истерично выли женщины, не чувствуя подступающего холода, неотрывно глядя слезящимися глазами на расплывающееся пятно затухающего пепелища посреди чума. Они раскачивались под рокот бубнов в своих белых хламидах, и чувствовали, что Хозяин уже близко. Им будет хорошо с Господином! А всем будет плохо! И все еще там внизу пожалеют, о том, что когда-то обижали их, таких беззащитных.
Над раскрытым зевом огромного чума собирались свинцовые тучи. Дым уже не удерживал снег, который
– Нет!
– заорал вдруг Око Живого Бога. И все братья и сестры вдруг поняли, что ему внезапно резко расхотелось становиться этим самым Оком, что он сам вспомнил, некоторые светлые моменты в бывшей невозвратимой уже жизни Кольки-якута. Но было поздно. Надувшийся на его лбу чирей лопнул, отчего глаза бывшего Кольки утратили всякий смысл и застыли, а из сукровицы на лбу вдруг вылез странный шевелящийся отросток и, качаясь на тонкой ножке, леденящим взглядом внимательно посмотрел на каждого, и каждому, камлавшему о нем, заглянув в душу. От одного мимолетного взгляда в каждом тонкой папиросной бумажкой вспыхивала и тут же гасла навеки его Душа.
* * *
Утром последнего дня Ямщиков проснулся от непонятной боли в груди. Ни хрена ведь никогда не болело. Было рано, поэтому Флик никуда еще не пошел по вагону. Да вроде и не собирался даже. Хотя еще вчера этой самой Марине Фликовенко нравилось шататься по пустым купе, собирая брошенные журналы. И почему-то к своим дружкам-подружкам она не отправилась. В прицепном вагоне, кроме первого и пятого купе, оставались занятыми только два купе с милой Маришкиной компанией. Две распутные девки и трое мужиков-нефтянников. Пьяные в жопу.
Сама эта Марина Фликовенко сидела на своей полке, уставившись в одну точку. А Седой спал вторую ночь внизу, напротив нее. Силы его явно были на исходе. Грипп, видно, подхватил где-то. Да Ямщиков припоминал, что здоровьем-то он никогда не блистал. То понос, то золотуха. И вот сейчас лежал тоже в своих страхолюдных очках и молчал. В движении вагона что-то было непривычным, будто само движение затягивало куда-то, куда Ямщикову совсем было не надо. И Марина эта вздыхала как-то непривычно тяжело. Не хихикала даже. Как ведь ей весело было с нефтянниками! А сейчас сидит, овца смирная!
Да и самому Ямщикову почему-то было совершенно неохота выходить в коридор.
Причем, до утра он два раза и прикорнул-то всего. А дежурил эту ночь Флик.
Дежурила. Наконец-то сподобилась стерва. Так ведь, казалось бы, можно было отдохнуть, выспаться перед боем, но почему-то душа была не на месте. Да еще, главное, как закемаришь, так один и тот же сон снится. Будто по вагону ползает гаденыш Кирилл, сопровождая, будто бы эту самую Марину Фликовенко. Абсолютно голую. Нет, голую в натуре! Ну, в принципе, она, конечно, ничего так себе, относительно. Но голая. И Ямщиков бы понял еще, если бы какой-то смысл в эту
А то ведь, главное, удав всю дорогу объяснял ей схему эвакуации при пожаре, где чо у Петровича на случай пожара припрятано. Ящик с песком показал. То да се.
В журналах, которые Марина стащила со всего вагона к ним купе, Ямщиков картинки такие встречал. Художник рисовал. Бабы там тоже все больше голые были. С гадами вперемешку. Природа разная. Динозаврики. Производства вокруг - никакого. И, в принципе, понятно, что женщине в таком месте одеться не во что. Да с гадами только и остается дружить на такой природе.
В общем, там такой художественный прием Ямщиков в целом считал оправданным.
Но то, что сам он, налиставшись журнальчиков, начнет настолько не по-товарищески сны про Флика смотреть, такой подлости он раньше в себе не замечал. Чо-то.
Потом Седой грустно спросил Марину с неизменной ласковой усмешкой: "Что видим, Мариша?"
– Они все встали не на нашу сторону, - обескуражено ответила ему она, пожав плечиками.
– Значит, скоро начнут. Ночи ждать не будут, - тихо произнес Седой.
Ямщиков, слушая их тихий разговор на своей верхней полке, только поежился, прикинув, какая очередь собирается на его задницу. То, что помощи от соратников ждать не приходится, он давно понял. И сразу как-то особенно жрать захотелось. И водки. Много. Чтобы все последующее воспринимать под хорошей анестезией.
– Вот что, давайте сортир посетим организованно, чтобы потом не было мучительно больно. А после него я в вагон-ресторан сбегаю, пока нас не отцепили, - предложил он, спускаясь к попутчикам.
– Теперь уже не отцепят, - сказал Седой.
– Ага, самим как бы за что цепляться не пришлось, - поддакнула Марина.
– А чо это вдруг такие перемены в планах, дорогие товарищи?
– спросил Ямщиков.
– А то, что теперь диспозиция меняется, дорогой товарищ. Мы теперь что-то вроде кабанчиков. Слыхал про такое? Как только наши блядские нефтянники свой выбор под утро сделали. Нас будут Живому Оку скармливать.
– Откуда такие противоречивые сведения? Давеча мы, вроде, про врата говорили, - в растерянности выговорил Ямщиков.
– Открыли они их, Гриша. Сегодня ночью открыли. Ты в окошко глянь! грустно произнесла Марина и посмотрела, на Ямщикова так, что у него от ее голоса как-то нехорошо екнуло в груди.
Он поднял кожаный полог над окном, за которым еще не прояснило. Вагон катился совсем в другую сторону, по каким-то незнакомым местам, скатываясь, видно, с крутого спуска. Поэтому Ямщиков так понял, что отцеплять вагон им уже действительно не придется.
Стояло темное зимнее утро. Но даже в кромешной тьме Ямщиков разглядел, что с неба жирной сажей валил черный снег...