Армагеддон объявлен
Шрифт:
Пока дамы увлеченно щебетали о своем, о женском, Парацельс нашептал тихонечко Зенону на ушко с полдюжины весьма скабрезных анекдотов земного происхождения. Некоторые байки были свежи, но большинство из них, особенно насчет мужей в шкафах и под кроватями, а также злых тещ, все-таки имели местные аналоги. Впрочем, данное наблюдение лишь подтверждало общепринятую теорию вселенской универсальности юмора. Иными словами, если огры Ультана истерически ржут над тем, что кто-нибудь неловко грохнется со сломанного стула или пукнет в самый неподходящий момент, значит, на Земле или еще где-нибудь в необъятном Межмирье обязательно отыщется любитель точно такого же сомнительного юмора с запашком. То же самое касается и мало кому понятного юмора темных эльфов, и тяжеловатых для восприятия плоских гномьих шуточек.
Наши герои настолько привыкли к царящему в помещении шуму, что пропустили момент, когда в зале наступила абсолютная тишина, после
– Браво, Вильяр! Задай жару, Бронзо! Виват Вильяру Бронзо!
Обернувшись лицом к сцене, Зенон увидел в круге света высокого мужчину среднего возраста, бледного и худого. Поначалу Зенон принял его за вампира, но, приглядевшись получше, понял, что это никакой не вампир, а обыкновенный человек, изнуренный до крайности то ли какой-нибудь неизлечимой хворью, то ли добровольными или вынужденными постами. Имя этого человека он уже слышал. Со слов Кайлы, это был один из местных гениев от поэзии. Второго вроде бы Арчибальдом Веселухой кличут. Кажется, эти парни – непримиримые враги и вечные соперники.
Пока наш герой мысленно анализировал явление народу местной знаменитости, в зале наступила полная тишина, и Вильяр Бронзо, низко поклонившись уважаемой публике, возвел глаза к потолку и начал читать едва ли не навзрыд, по всей видимости, только что рожденные им стихотворные строфы:
Выпьем, милая, до дна!И забудем все, что было,Все, что ты мне не простила,Чей был грех и чья вина.Пей, родная, пей вино!Все душевные волненья,Боли, ужасы, сомненьяПусть облегчит нам оно.Пей до дна, любовь моя!Воскресим былую радость,Тайного порока сладость,Что когда-то предал я……и далее в том же духе.
По мнению Зенона, вирши были слащаво-претенциозными и откровенно слабыми, хотя основная масса посетителей заведения так не считала. По окончании довольно длинного лирического опуса стихотворца наградили бурными аплодисментами и криками «Браво!», несколько экзальтированных девиц за тридцать, подбежав к сцене, буквально закидали Бронзо пышными букетами желтых и белых роз. Впрочем, всенародное признание его таланта оптимизма поэту не прибавило – он как стоял неулыбчивый, с потухшим взглядом профессионального страстотерпца, так и продолжал стоять, глядя на окружающих с таким видом, словно через минуту ему предстояло завершить очередной виток бесконечной спирали перерождений.
Неожиданно по залу пронесся громкий басистый вопль, затем впечатляющий поток нецензурной брани, предназначавшийся, по всей видимости, Вильяру Бронзо. Самыми безобидными из этого набора были: «безнадежный импотент», «замухрышка сопливая», «розовая размазня», «бабский прихвостень».
Появление нового действующего лица было воспринято публикой с не меньшим восторгом, нежели выступление предыдущего. Сидящие за столиками посетители захлопали в ладоши и дружно закричали:
– Молодец, Арчибальд! Даешь, Веселуха, за жизнь!
– Во-во, – перекрикивая толпу, с места провозгласил низким оперным басом Арчибальд Веселуха, – поэзия… эта… должна служить… того… народу, и стихи должны быть настоящими – за жизнь, а не растекаться розовыми соплями по физиономиям всяких… того… доморощенных рифмоплетов.
Извечный оппонент худосочного Бронзо оказался также человеком, на вид едва за сорок, роста хоть и невысокого, но телосложения весьма крепкого. К тому же на Арчибальде Веселухе были не какие-нибудь банальные фрак и лакированные туфли, а сугубо народные шаровары, косоворотка и лапти с онучами. Вдобавок его физиономию украшала окладистая бородища, коей мог бы позавидовать всякий, даже самый привередливый гном.
– Я тут… эта… парочку строк накалякал, – воспользовавшись тем, что гул толпы немного поутих, продолжал уже спокойнее поэт. – Хотел было… того… на поэму замахнуться, но покаместь жизненного материалу не хватает. Ну, ничего, мы… эта… того… когда-нибудь… короче, выношу… так сказать… на суд праведный – ваш суд. – С этими словами Арчибальд Веселуха извлек из кармана своих
Закончив читать, Веселуха низко поклонился слушателям и показушно опустил голову на грудь, мол, готов покорно принять любой, даже самый безжалостный, вердикт уважаемой публики.
Какое-то время в помещении стояла гробовая тишина. Народ осмысливал всю бездонную глубину и неохватную ширь данного поэтико-философского опуса. Впрочем, процесс переваривания длился не очень долго, зал разразился громкими овациями тех, кто оценил по достоинству и принял творение мастера, и не менее громкими свистами и улюлюканьями тех, кому данные вирши показались излишне реалистичными.
Главным оппонентом и непримиримым противником Арчибальда, конечно же, был Вильяр Бронзо. Он громче всех в зале выкрикивал в адрес коллеги обидные эпитеты, впрочем, вполне совместимые с общепринятыми нормами морали. Что касается Веселухи, он переносил все нападки в свой адрес вполне стоически. Бородач лишь хитро улыбался и молча пялился на беснующегося и брызжущего ядовитой слюной Бронзо. Как оказалось, это внешнее его спокойствие было всего лишь показушной маской. Дождавшись, когда толпа немного успокоится, он накатил полный стакан крепчайшего хлебного вина и, выпив залпом, во всеуслышание заявил: