Армагеддон в ретроспективе

Воннегут Курт

— Ну как? — спросил Коулмен с надеждой, глядя на желтый, фиолетовый, розовый и оранжевый карандаши в левой руке Нипташа.

— Шикарно. Какой аромат предпочитаете? Лимонный? Виноградный? Клубничный?

Он бросил цветные карандаши на землю и выплюнул зеленый им вслед.

Настал час обеда — Клайнханс сидел спиной к своим подопечным, задумчиво глядя на искалеченную линию горизонта. Из ушей его торчали два белых пучка.

— Знаешь, что сейчас было бы в самый раз? — спросил Доннини.

— Пломбир со взбитыми сливками, а сверху — орешки с сиропчиком, — быстро предложил

Коулмен.

— И вишенками, — добавил Нипташ.

— Spiedini alla Romana, — прошептал Доннини и прикрыл глаза.

Нипташ и Коулмен выдернули из карманов свои книжечки.

Доннини поцеловал кончики пальцев.

— Бифштексы на вертеле по-римски, — пояснил он. — Берешь фунт рубленого мяса, два яйца, три столовые ложки римского сыра и…

— На сколько? — перебил его Нипташ.

— Шесть нормальных человек — или полсвиньи.

— И на что это похоже? — спросил Коулмен.

— Ну, всякая всячина висит на вертеле. — Доннини краем глаза заметил, что Клайнханс вынул из уха заглушку и тут же вставил обратно. — Трудно описать.

Он поскреб в затылке, потом взгляд его упал на карандаши. Он взял желтый и начал рисовать. Занятие ему понравилось, он привлек и другие карандаши, где-то что-то оттенил, где-то что-то выделил, а в конце даже изобразил клетчатую скатерть. И передал рисунок Коулмену.

— М-м-м-м, — только и произнес Коулмен, покачивая головой и облизывая губы.

— Вот это да! — восхитился Нипташ. — Эти красавцы просто сами лезут тебе в рот!

Коулмен с энтузиазмом протянул Доннини свою книжечку, открытую на странице с бесхитростной надписью ТОРТЫ.

— Можешь нарисовать торт «Леди Балтимор»? Ну, знаешь, с вишенками наверху?

Доннини исполнил просьбу товарища — и результат был встречен одобрительными возгласами. Получился симпатичный торт, и для пущего эффекта Доннини пририсовал сверху надпись: «С возвращением, рядовой Коулмен!»

— А нарисуй-ка мне мою стопку блинов — двенадцать штук, — потребовал Нипташ. — Да-да, моя дорогая, вы не ослышались — двенадцать!

Доннини неодобрительно покачал головой, но принялся делать набросок.

— Сейчас покажу мою картинку Клайнхансу, — радостно заявил Коулмен, любовно держа свой торт «Леди Балтимор» на расстоянии вытянутой руки.

— И сметанки сверху, — попросил Нипташ, дыша Доннини в затылок.

— Ach! Mensch! — вскричал капрал Клайнханс, и книжечка Коулмена раненой птицей приземлилась на куче мусора у ближайшей двери. — Обед окончен! — Решительным шагом он подошел к Доннини и Нипташу, выхватил у них книжечки и засунул себе в нагрудный карман. — Теперь, значит, картинки рисуем? А ну, пошли работать! — Чтобы подкрепить слова делом, он прикрепил к своему ружью длиннющий штык. — Пошли! Los!

— Что это с ним? — удивился Нипташ.

— Я только и сделал, что нарисованный торт ему показал, а он давай психовать, — пожаловался Коулмен. — Одно слово — нацист, — буркнул он.

Доннини сунул карандаши в карман, держась подальше от разящего меча Клайнханса.

— В Женевской конвенции сказано: рядовые

должны свой хлеб отрабатывать! — прорычал капрал Клайнханс. И задал им жару: целый день они трудились в поте лица своего. Как только кто-то из трех пытался открыть рот, он яростно выкрикивал какую-то команду. — Эй, ты! Доннини! А ну убери эту тарелку со спагетти! — распоряжался он, указывая носком ноги на здоровенный булыжник. Потом подходил к балкам двенадцать на двенадцать, лежавшим посреди улицы. — Нипташ и Коулмен, дети мои, — напевно гудел он, хлопая в ладоши, — вот шоколадные эклерчики, о которых вы так мечтали. Каждому по штучке. — Он чуть не протаранил своим лицом лицо Коулмена. — Со взбитыми сливками, — прошипел он.

Бригада, вернувшаяся вечером на территорию тюрьмы, представляла собой по-настоящему мрачное зрелище. Доннини, Нипташ и Коулмен давно взяли себе за правило возвращаться, чуть прихрамывая, словно тяжелые труды и жесточайшая дисциплина надломили их физически. Клайнханс, в свою очередь, прекрасно играл роль надсмотрщика, рычал на них, как своенравная овчарка, когда они, спотыкаясь, проходили через тюремные ворота. В этот вечер все было как обычно, но изображаемая ими трагедия была подлинной.

Клайнханс рванул дверь барака и властным жестом повелел своим подопечным входить.

— Achtung! — раздался пронзительный голос изнутри. Доннини, Коулмен и Нипташ замерли и неуклюже зависли в дверях, стараясь держать пятки вместе. Хрустнув кожей и щелкнув каблуками, капрал Клайнханс бухнул ложем своего ружья по полу и, дрожа, выпрямился — в той степени, в какой ему позволяла больная спина. Оказалось, нагрянула проверка — в бараке находился немецкий офицер. Раз в месяц такое бывало. Перед шеренгой заключенных, широко расставив ноги, в шинели с меховым воротником и черных сапогах, стоял коротышка полковник. Рядом с ним — толстяк сержант из охраны. Все смотрели на капрала Клайнханса и его команду.

— Так-так, — сказал полковник по-немецки, — что у нас здесь такое?

Сержант быстро, помогая себе жестами, объяснил, что к чему, его карие глаза лучились раболепием.

Сцепив руки за спиной, полковник неторопливо прошествовал по цементному полу барака и остановился перед Нипташем.

— Ти плоха сибя вель, малчик?

— Так точно, — не стал возражать Нипташ.

— Теперь сожалей?

— Так точно.

— Маладец. — Полковник несколько раз обошел жалкую группку, что-то бурча себе под нос, остановился перед Доннини и ощупал ткань его рубашки.

— Ти все панимаешь, когда я говорит на ангнлийски?

— Так точно, все очень понятно, — ответил Доннини.

— А мой агцент похож на какой штат Америка?

— Милуоки, сэр. Если бы не знал, кто вы, точно сказал бы: это парень из Милуоки.

— Вот, я могу быть шпиен в Милувоки, — с гордостью сообщил полковник сержанту. Внезапно взгляд его упал на капрала Клайнханса, чья грудь была чуть ниже уровня полковничьих глаз. Добродушие его вмиг исчезло. Он сделал несколько шагов и расположился непосредственно перед Клайнхансом. — Капрал! У вас расстегнут карман гимнастерки! — сказал он по-немецки.