Армагеддон завтра: учебник для желающих выжить
Шрифт:
К истории вопроса и немного о прогнозах
Вернёмся к законам эволюции и выживанию общественных структур. Обычно отношения между ними антагонистические, но если для выживания выгодно сотрудничество, — будут сотрудничать. То есть или станут выстраивать иерархию («кто в доме хозяин») и в ряде случаев бороться между собой, или разделят сферу влияния по признаку специализации.
Так было даже в первобытном племени, когда вся «структура» персонифицировалась в одном лице. Вот отец, вождь племени (власть), вот его брат, вот старший сын и младший сын. Предположим, старший сын очень умный, умнее отца (жрец), а младший не такой умный, зато сильный и храбрый (воин). В целом всегда признаётся главенство
Со смертью отца власть обычно переходила не к одному из сыновей, а к старшему в роду, то есть к его брату.
Интересно, что древние индоевропейские представления о богах предусматривали три функции магии: власти, силы и процветания (хозяйство) — и соответствующие боги строили между собой властную пирамиду. Такая система из трёх богов отражала структуру общества. В разные периоды истории у разных народов на первый план выходили разные классы и происходили изменения в иерархии богов. Известны такие варианты иерархий: процветание, власть, сила; или власть, процветание, сила… Есть списки с более широким составом богов, но главное, религия показывает «на небе» место каждой отдельной структуры, какой она была в тот период на земле.
С установлением единобожия сильно вырвалась вперёд жреческая структура; кое-где её обходила структура международной торговли. Ещё до эпохи Великих географических открытий началась интеграция в Европе, и началась она со взаимодействия родственных структур разных стран: торговцы сговаривались об общих правилах торговли (Ганзейский союз и т. д.), светские власти заключали военные союзы, учёные делились результатами своих исследований.
Экономическое объединение Европы шло то вокруг Венеции, то вокруг Генуи; затем «центр мира» перетёк в Голландию. Развитие корабельной техники и средств навигации сделало возможным достижение любой прибрежной точки планеты; конкуренция между торговыми структурами разных стран вылилась в морские войны между этими странами. Так была установлена монополия нескольких европейских государств на посредничество в экономических контактах с отдалёнными территориями, а в дальнейшем к колониализму.
Монополия на средства сообщения и обладание информацией о потребностях рынка позволяла морским державам торговать неэквивалентно, то есть обменивать один на один товары различной стоимости. За дешёвый европейский ширпотреб у прибрежных жителей Африки и Азии можно было приобрести вещи, цена которых в Европе зашкаливала за все пределы. При этом довольны были обе стороны. Европейцы радовались, что получили хорошую прибыль, а прибрежные жители — что у них появился товар, который можно с большой выгодой поменять у тех соседей, которые не имели выхода к морю. Такой жульнический обмен (Фернан Бродель назвал его «противорынком») лёг в основу богатства национальных экономик Европы.
Конечно же, обмен мог бы быть более справедливым, если бы аборигены были информированы о ценах на предметы их торговли в Европе и имелась бы более широкая конкуренция между европейскими купцами. Помните, в фильме «Начальник Чукотки» герой (его играл М. Кононов), узнав механизм образования цен в тех местах, куда увозили чукотскую пушнину, заставил купцов, используя конкуренцию между ними, платить относительно справедливую цену. Но в старину морские державы не допускали этого, создавая собственные торговые форпосты — фактории, и, захватывая или уничтожая чужие корабли, пытались контролировать морские пути сообщения.
Сегодня адепты глобализма говорят, что это был справедливый обмен. Дескать, из-за разного уровня жизни в Европе и там, за океаном, получалась разная цена труда, отчего и возникла разница цен обмениваемых товаров: европейские — дорогие, местные —
Во всяком случае, мы видим, что несопоставимость уровня жизни в географически разделённых регионах мира есть следствие перевода на общемировой уровень интересов конкретных общественных структур, в данном случае международной торговли и финансов. Ведь невозможно говорить о какойто прирождённой хитрости европейцев, или о жестокосердии христианских миссионеров, или о тайных планах королей, лелеявших непонятную мечту держать туземцев в дикости и нищете. Нет, дело только в желании торговцев получить больше прибыли и обойти конкурентов.
К концу XVIII века политика меркантилизма, при которой государства, установив высокие пошлины на ввоз чужого, поощряли вывоз собственных товаров, сменилась политикой фритрейдерства, режимом свободной международной торговли, не ограниченной какими-либо тарифными барьерами. В XIX веке эта новая политика продвигалась стараниями прежде всего Великобритании, чья фабричная экономика оказалась способной удовлетворить спрос на промышленные товары огромного числа потребителей, значительно превышавшего численность собственного населения. При этом зарубежные покупатели искренне желали получать британские товары, более дешёвые и качественные, чем товары их собственного производства.
Возникла специализация экономик разных стран: ведущие экономические державы из «мировых перевозчиков» превращались в «мировые мастерские», ибо теперь для собирания сверхприбыли применялась монополия не на мореплавание, а на технологии промышленного производства вещей; научнотехническая структура шла на взлёт. А вот Испания стала поставщиком вина, Россия — хлеба и пеньки… и мало того, что в итоге в них, как и в некоторых прочих странах, подавлялось высокотехнологичное производство, так вдобавок производители «простых» товаров из этих стран конкурировали между собой, понижая свои цены и отставая от лидеров.
Во второй половине XIX века Великобритания утратила монополию на массовое фабричное производство товаров; в конкуренты ей вышли экономики сразу нескольких стран. Пришлось ради сохранения неравновесности в отношениях с ними возвращаться к проверенным политическим ограничениям во внешней торговле.
К началу XX века произошли принципиальные изменения. Завершился колониальный раздел мира. Основное отличие такого способа интеграции экономик заключалось в том, что ведущие державы ввели прямое политическое господство над «интегрируемыми» территориями. В каждой метрополии сразу несколько общественных структур «кормились» с чужого стола: политическая (управление подвластными территориями), военная (подавление бунтов), промышленная (производство товаров по ценам ниже, чем в других странах, и в количествах существенно больших, чем необходимо для собственного потребления), торговая, транспортная… А ведь в этих структурах было занято практически всё население стран-метрополий, что, конечно, не могло не деформировать их культуру и нравственность.
Затем до конца 1950-х годов неэквивалентный обмен (в особенности с колониями) обеспечивался преимущественно насильственными и насильственно-экономическими методами, в том числе прямым ограблением захваченных территорий (например, разработкой месторождений полезных ископаемых без выплаты соответствующей ренты местному населению).
После Второй мировой войны появилось два мировых центра: США и СССР; противостояние между ними приобретало глобальный характер; все страны должны были стать открытыми или скрытыми сторонниками одной из двух этих держав. Тогда же произошло крушение колониальной системы поскольку управлять зависимыми территориями прежними методами становилось очень затратным, — росло самосознание туземного населения, получавшего к тому же моральную и военную поддержку от СССР. Колониальные державы сочли гораздо более выгодным установить экономическую зависимость бывших колоний через подкуп местных элит, отказавшись от прямого владычества над ними.