Армагеддон
Шрифт:
Много вопросов я задал сам себе. Тот, другой, возможно, мог бы на них ответить, но я ничего вразумительного не находил. Одно было неоспоримо: я работал в своем журнале, на работу несколько дней не являлся, материал не предоставил. Неужто запорол?
Зазвонил телефон.
— Алло! Слушаю.
— Ну вот, наконец-то! Ты что загулял, видел я тебя с черноглазой, или на дачу ездил? Лето в этом году, правда, никудышное — дожди.
— Кто это?
— Сергей.
— А как же Тамара?
— Какая Тамара?
— Ну да…
— Приезжай
— Зияние. Нет пока статьи.
— Борода будет очень недоволен.
— Значит, битым быть.
— А ты свою старую, помнишь, показывал, переделай. И тут и там о новом в литературе.
— Но ей же уже три года.
— Подумаешь, там о концептуалистах, здесь речь пойдет о постмодернистах. Не одно ли и то же? На полчаса работы. Только фамилии другие поставь. А можешь и эти оставить…
— Пожалуй, я так и сделаю.
— Не сомневайся, Доберман.
— Спасибо, выручил, Слоненок.
— Бросайся и хватай их за жопу.
— Ну, ты забыл, я все-таки добер ман.
— Я не забыдл, это ты забыдл.
— До встречи в редакции.
Я залаял и зарычал, подражая злобному псу.
Он в ответ задудел в нос.
Все обстояло, как прежде. Да и что здесь могло измениться. Возможно, приснилось. Летаргический сон, продолжается целую неделю, бывает в природе. Вот Гоголя откопали, а он на другой бок повернулся. Хотя на какой другой бок, он же носом вверх лежал! Чем? Ну, произведением своим вверх! Куда вверх? В крышку гроба. Чепуха какая-то!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Так и пошло и поехало по старым рельсам под прежний мотив. Впрочем, кое-что поменялось. Например, жена. Я-то помню, что у меня Тамара была и шрама у меня на лбу наискосок не было. А радикулит не беспокоит. Недавно себя в зеркале изучал. Толстое стекло старалось выглядеть честным до малейшей подробности. Но что-то в нем с краю поблескивало косым срезом (зеркало старое), из голубоватой глубины подмигивало — чем, не разглядишь.
Размашистые брови, вечная небритость, этот шрам. И смотрит отчужденно. Кто его знает, может быть, и не я. Но окружающие на этот счет не беспокоятся. Наверно, им видней. Хотя мы ведь к другим не присматриваемся. Какими запомнили когда-то, такими и видим. Прическу поменял! Заметим. Усы сбрил! Тем более. А тот ли человек перед нами? Паспорт есть, значит, сомнения нет. А потом и говорим: «Этого я от него не ожидал!» «На него это непохоже». А он совсем и не тот. Ну, да ладно.
Выждал несколько дней, Татьяне позвонил. Не удивилась, сразу к себе позвала. Я сразу и поехал.
Живет в белой башне-многоэтажке на краю Ленинского проспекта. Само название, казалось, должно исключать всякую мистику. Но пока ехал, минут сорок, пришел к выводу: в самой фигуре вся мистика и заключается, хоть материалисты ее и отрицают. И просто видно, как от этой восковой куклы в мраморном торжественном
Шел наискосок через поле-пустырь с березками по краю шоссе. В любое время дня и ночи здесь собак прогуливают, без поводков. Рослые собаки носятся за палками и усердно их приносят хозяевам. Вечная игра. Доберманы (как я, я тоже быстрый), доги, ротвеллеры. Бросить бы им куклу, мигом бы растерзали. Зато зла в мире поубавилось бы. Вот такие и подобные им праздные мысли приходили мне в голову. Как понимаю, заслон, чтобы я не думал о том, что постоянно шевелилось в глубине, хотело оформиться — покоя не давало.
— Ну, здравствуй, лягушка-путешественница! — обняла и мимолетно, полудружески прижалась плосковатым, с девичьими грудками. Удивило: дома — она без берета, коротко подстрижена.
Усадила за чай, сервированный на журнальном столике. Естественно, к чаю — сыр и водка. Специально для меня расстаралась. Сама пила кофе.
— Картинки показывать будешь?
— О чем ты?.. — а сама улыбается — извилистая линия губ — ящерка пробежала.
— Я буду задавать сумасшедшие вопросы.
— На вопросы будут ответы.
— Поговорим как магнитофон с магнитофоном.
— Ты — свое, а я — свое.
— И никаких картинок.
— И никаких картинок.
— Представь себе, на берегу Тихого океана очень теплая ночь. Белая луна над темной полосой всякой кокосовой ветоши на песке. Мощные шлепки прибоя. В бунгало для туристов по стенам бегают ящерицы. Помнишь?
— Не помню, но вижу.
— Две ящерицы — одна залезла на спину другой — ведут себя совсем непристойно. Как впрочем и обитающие там мужчина и женщина. Вспомнила?
— Не помню, но знаю. Мужчина на спине женщины. Очень ярко изобразил.
— Не смейся.
— Я не над тобой, над собой.
— Тамара, это имя тебе ничего не говорит?
— Какая Тамара?
— Моя жена. Теперь ее нет, ну вообще…
— Интересно.
— В инвалидном кресле передвигалась.
— Понятно.
— Там, где мы оказались, она бегала легко, как девочка.
— Где же вы были?
— Во сне или у экватора, думаю. Но она там осталась!
— Кто?
— Тамара — моя жена и любовница.
— Насчет любовницы не уверена, но твоя верная и любящая — Алла, вот уже десять лет наблюдаем.
— А как же Тамара?
— Ты ее здорово придумал, вот что я тебе скажу.
Между тем вижу, за спиной моей собеседницы туманно рисуется. На мягкой кушетке, которая служит ей постелью, две головки рядом: каштановые кудряшки-завитушки — Таня и темная стриженая под мальчика — Тамара. Таня обнимает Тамару — рука между ног, та беззвучно смеется.
Я даже слов не нахожу.
— Но вот же она!.. Вот… Ты сама ее мне нарисовала!..