Армия Гутэнтака

Силаев Александр

Он отошел от двери.

– Нормально, - сказал Миша.
– Вы им не мешайте, пусть расслабятся. В их жизни так мало счастья, в конце-то концов.

Курлыкая песенку, он пошел искать выход. У вестибюля его догнали, взяли в кольцо, учинили пресс-конференцию.

Усатенький задал свой вопрос первым:

– Давно вы почувствовали себя богоносцем?

– В четыре пятнадцать, - честно ответил Михаил Шаунов.

Фотокамерный суетился вокруг.

– А вы правда воспитанник?
– спросила миловидная в пятнистом свитере.

– Вот те крест!
– побожился он.

– А вы сами верили в свою речь?
– спросил осмелевший фотокамерный.

– Я?
– оскорбился

Миша.
– Это итог моей жизни: любовь и только любовь. Это вы циники-профессионалы, а я-то нет.

Усатенький откашлялся, собираясь с мыслью. Но Гутэнтак опередил всех.

– Вот именно!
– возопил он, забираясь на стул.
– Профессиональные циники, ехидны и раздолбаи. Вот они, шелкописцы и борзоперы. Нет для них нечего святого, мой друг. Истино говорю тебе, ибо открылись мне души их. Мразь и слякоть пребывает в тех душах, слякоть и дурновест. Прогнило все в порождениях Вельзевула, продали они отца родного за грош и родину за пятак. А мать даром сдали. Носят в себе Содом и Гоморру, а сами о том не ведают. Ибо рухнут все в геенну огненную, вот попомните вы мои слова. Вижу я в них отсутствие высокой морали, вижу только зло и поруганную порядочность. Все они не только лжецы, но убийцы, педики и шакалы: если не сегодня, то в будущем. У них же как, Миша? Служение злым духам - религия, донос - радость, морковка в зад - вот и весь обед. У них же все Сиону заложено, у них душа знаешь где? В пятке, истинно тебе говорю! У них моральный закон простой, лишь бы добрым людям нагадить. У них вся правда в лондонском банке, а любовь в копыта ушла. Шпионы немецкие, лесбияны висельные, хвощи морковные, что с них взять? У них сеть отлажена, менты куплены, а пишут кровью, которую из малышей жмут. Они же все самураи и черносотенцы, только волю дай. У них ложь национальной идеей чтут! Чуть не погубил свою душу, собирался, дурак, с иудушками бухать. Но вовремя мне правда открылась, понял я их нравственный загибон и воскрес. Убоимся, мой друг, общения с ними, ибо тянут они любую живность во ад, со свистом бьют и кодлой насилуют. Ох, пошли скорей, а то загубит нас отродье корявое, уволочет и спасибушки не оставит... У них же все рогом мазано, вкривь и вкось, врут, да еще по осени подвираются. У них же только оболван, костец и духовно-нравственная энтропия. Знаешь, что они сейчас о нас думают? Как сгубить да по свету разметать. У них одна мысля да всех, да и та задним ходом покорежена. Предали они нас, Мишенька, и еще тысячу предадут, а потом возрадуются.

Десяток человек молчал. Какая-то массивная тетка истерично захохотала.

– Иди ты на хер, - наконец-то сказал усатенький.

– Пойдем, Миша, пойдем от них: хорошо общение, да спасение души подороже будет, - ныл Гутэнтак, соскочив за стула и потягивая Михаила Шаунова за грязный рукав.
– Пойдем, друг ситный, пока ложью не заразились.

Михаил Шаунов смотрел на него с болью и раздражением.

– Простите его, пожалуйста, - сказал он.
– Мой друг заболел, всерьез и надолго. А так он хороший. Вы уж простите нас: любовь и только любовь. Пошли, бедняга, не поминайте лихом.

Гардеробщица шептала вахтерше:

– Как он этих гадов-то припечатал, а? Все по совести.

– И не говори, Марья, - согласилась та.
– Как есть, так и сказал. А то развелось их.

Гутэнтак развязно хныкал и держал Михаила Шаунова за рукав. Вдвоем они приближались. Гардеробщица и вахтерша строили им улыбки.

– Вот, ребятки, и курточки тут висят, - умилилась она.

– Держи, старуха, на чай, - весомо сказал Гутэнтак, барским жестом протягивая однокопеечную.
– Добавь малехо и купи старикану презерватив, чтоб сподручней было. Лады, кочерга?

Она моргала, открывала и закрывала

рот, а слов пока что не говорила.

– Молись за меня, посудина, - строго наказал Гутэнтак, облачаясь в "куртку героя".
– Молись, хворостина, а то кто еще на благое дело копейку даст?

С серьезными лицами они вышли на крыльцо. Дождь бил по асфальту в пузырящемся апогее.

– Такие ливни смывают грязь с лица мира, - без иронии сказал Михаил Шаунов.
– И прошлое с человеческих душ.

Гутэнтак ласково усмехался:

– Вот прибило парня на искупить...

Вдвоем они выбежали под дождь. Шли медленно, стараясь наступить в большие полноводные лужи. Прохожие обходили их стороной.

А через неделю Шаунов зашел к нему в комнату. Тяжелые книги громоздились на полках, компьютер спал, на рыжем ковре стояли огромный глобус и шахматная доска.

– Свету убили, - сказал он.
– Наверное, те самые.

Гутэнтак оторвался от бумаг, сидел посреди хлама под желтым абажуром и хмурился.

– Кто сказал-то?

– Кто мог сказать? Это было в газетах. Вместе с фотографией.

Гутэнтак сочувственно улыбнулся, бездумно гладя шахматные фигурки. Миша бил по глобусу, тренированно тормозя удар в сантиметре от Индийского океана.

– Миш, ну а нам-то какое дело?

– Я понимаю, что никакого, - ответил Миша.
– По большому счету, она никто и звать ее никак. Но это ведь только объективная сторона дела. И если с объективной стороны меня спросить, что нам следует делать, я отвечу, что нам следует хохотать: мы ее трахнули, а те ее замочили. Не хрен, сказали, по городу гулять. И замочили. Она жила в Светозарьевке, там ребята отвязные, кто-то нас видел, а кто-то взял кирпич и сломал ей голову.

– Прямо кирпичом?

– Очень даже в духе, - сказал Миша.
– И с объективной стороны дела я принимаю этот кирпич и радуюсь этому кирпичу, как положено. Ну а субъективной стороны - поверишь ли ты?
– я плакал полночи.

– Почему же не поверю, - по-тихому сказал Гутэнтак.
– Очень даже поверю. С объективной стороны я скажу, что тебя оттянуло на порыдать, а с субъективной мне и самому плохо. Это нормально, это пройдет. Объективная сторона со временем побеждает.

Он принялся осторожно строить ряд из восьми белых пешек.

– Если бы ты снял малиновый крестик, мы могли бы отметить это событие, - осторожно предложил Миша.

– С объективной стороны или с субъективной?

– С субъективной, конечно, - сказал Миша.

– Да ну, - отмахнулся Гутэнтак, водружая ферзя.
– Ты ведь знаешь, у меня склонность к алкоголизму. Я ведь не дурью маюсь.

– Ну хорошо, - сказал Миша.
– Нет так нет.

Они молчали. Гутэнтак расставлял коней, а затем принялся за черное воинство. У ладьи были отколоты зубчики: три года назад ей соревновались на меткость, швыряя в мусорную корзину.

– Как твоя литературная работа?
– спросил Миша.

– Знаешь, я многое пересмотрел. Я решил написать коротко, но с приемом.

– С чем?

– Ты можешь посмотреть.

Он поднялся, включил компьютер. Монитор мигнул, высветился черным и голубым, возникла картинка. Гутэнтак, осторожно пощелкивая, дошел до каталога личных текстов.

– Работа немного незакончена, - сказал он.
– Но я объясню. Это как бы фантастический рассказ. Суть в том, в какое время и где совершается действие. Причем если я не объясню, никто не поймет, что это за мир. Взята полная ирреальность. Но в этом ирреальном мире взят настолько ирреальный сюжет, что для нас все покажется не просто реальным, а сверхреальным, то есть пошлым в своей обыденности. Ирреальность, умноженная на ирреальность, на выходе дает нам обыденность.