Армия обреченных

Алдан Андрей Георгиевич

4. «Человеческое общество носит в себе женские и мужеские начала. Представителями женских начал в человеческом обществе являются славянские народы и среди них, в первую очередь, белорусы. Украинский народ, впитавший в себя польско-литовскую кровь более „зрел“. Великорусы… представляющие смесь славянской, финской, татарской крови — более воинственны; они вроде древних амазонок, но все же — женщины.

Носителями мужских начал являются германские народы. Ныне настало время оплодотворить женские начала мужскими началами. Для этой миссии самим Богом предназначен германский

народ…»

5. «В течение последних трех с половиною веков, особенно в первой половине этого периода, великороссы, как наиболее активный народ, покорили белорусов, украинцев, кавказцев, туркестанцев и т. д. Это было насилие навязанное силою оружия. Ныне наступает время, когда в содружестве народов „Новой Европы“ будут раскрепощены покоренные великороссами народы. Они получат законное право на самостоятельное существование под покровительством великого германского народа. Несправедливость будет уничтожена…»

6. «Русь, точнее — Великороссия и великоросский народ не является, в строгом смысле, славянским народом. Это смесь славян, угро-финнов и монгольских племен. В результате этой смеси получился воинственный народ жаждущий захватов. Однако воинственность не есть еще признак зрелости. Видимая история Руси-России обусловлена тем, что Россия всегда получала новую кровь в свои вены. Так, на заре Руси, славянские племена, не будучи в состоянии управлять сами собой, призвали на княжение варягов с их дружинами. Это было вливание в Русь северо-германской крови и это обеспечило нормальное развитие ее до времен княжеской междоусобицы.

Заболевшую Русь покорили татары. Одновременно это было новым вливанием новой крови.

Это вливание было настолько удачным, что великоросский народ, переваривши, ассимилировав татарскую кровь оказался в состоянии сбросить татарское иго и Русь снова могла нормально развиваться. Но ко времени царствования Ивана Грозного Россия вновь заболела. Эта болезнь характеризуется, так называемым, смутным временем, продолжавшимся, по существу, вплоть до Петра Первого.

Петр Великий — государственный ум. Он понял болезнь России и призвал для оздоровления русской крови немцев, датчан, голландцев и т. д. Новое вливание германской крови дало возможность Романовской империи развиваться до начала 20-го века, когда Россия вновь заболела. Болезнь прошла через кризисы — революция 1905 и 1917 годов.

Ныне эта болезнь стала неизлечимой и теперь требуется срочное хирургическое вмешательство. Немцы берут на себя благородную задачу — оперировать Россию и тем самым восстановить ее силы…»

Всякий раз, в конце беседы, господин Ропп предлагал высказываться тем, кто не согласен с его тезисами.

И вот я, по своей обычной прямоте, всякий раз выступал на лекциях и, образно говоря, не хотел быть в роли «женщины оплодотворяемой немецким бугаем». Я старался перевести образную речь г. Роппа на политический общепонятный язык.

В эти дни и недели во мне, наверное, впервые стало формироваться отчетливое различие между понятиями: русский и советский.

Откровенно-издевательское глумление над русским народом подымало во мне русскую гордость

и боль за свой народ и я, не стесняясь в выражениях, горячо выступал против «учений» г. Роппа.

Еще более мне было непонятно поведение молодых людей, недавних советских солдат и юных офицеров, аплодировавших речи г. Роппа, и я часто произносил фразу: «Чему вы хлопаете, чему радуетесь? Еще вчера вы также хлопали на собраниях в СССР, а ныне вы попираете то, чему вы вчера поклонялись. Я не верю вам. Такая быстрая смена убеждений для меня не убедительна».

Теперь, после нескольких минувших лет, я стараюсь проанализировать свое тогдашнее поведение и спрашиваю: что во мне больше было коммунистических ли убеждений или русских настроений? И отвечаю себе: тогда во мне говорила простая русская кровь, обида за свой народ, осознаваемая в мучительной раздвоенности с тем, что я переоценивал в это время и с тем, на чем я был воспитан. Сейчас, после здравого размышления, мне кажется что я всегда был русским и мои коммунистические прежние настроения диктовались поисками извечной правды, справедливости и счастья на земле для всех людей.

К чести барона Ропп я могу сказать, что он достаточно долго покрывал мои выступления против него и только уже в феврале 1942 года он впервые произнес фразу: «Конечно, г. полковник Нерянин прав. Он — коммунист и продолжает оставаться на своих позициях и это делает ему честь. Я уважаю убеждения честных людей кто бы они ни были. Но поскольку г. Нерянина нельзя перевоспитать, то он сам себя ставит в положение, когда согласно русской пословице — сорную траву из поля вон…»

Г. Ропп сознательно или несознательно, судить не берусь, свалил в одну кучу «коммунизм» и «русскость». Я допускаю, что он не мог заявлять, что я выступаю в защиту русского народа, русского имени; для него это было бы «неудобно». Он пошел по наиболее легкому пути — представить мои высказывания в виде коммунистических убеждений.

И вторично к чести г. Ропп могу сказать, что когда в конце февраля или в начале марта месяца 1942 года в лагере появился представитель министерства пропаганды небезизвестный К. И. Альбрехт, то Ропп сказал ему: «Нерянин наиболее умный из всех, но губит себя своей неосторожностью и если у вас (у Альбрехта) есть возможность то вытащите его из лагеря…»

Как угодно судите меня, но я считаю, что в условиях 1941 года выступать и говорить против официальной немецко-фашистской идеологии, тем более военнопленному, было мужеством и подвигом.

Я еще раз подчеркиваю, что пересмотр моих убеждений произошел не сразу, не в одно мгновение. Он начался еще «там», а завершился уже «здесь». Лагерь Вульхайде, где возникало много споров, сравнений и проч., был для меня известной школой. Затяжной характер постепенного изменения моих взглядов объяснялся еще и тем, что он происходил в обстановке самой гнусной антирусской, а не антикоммунистической, агитации со стороны немцев. Они были упоены своими успехами и не стеснялись в высказываниях, о своих вожделениях в отношении России. После они изменили свою тактику, насколько это было посильно их немецкому уму.