Армянское древо
Шрифт:
До конца дня я просидела около печки. Я не могла уже думать о моей семье, я видела только пламя на горевших поленьях в печке. Рядом со мной хлопотала женщина, искоса бросавшая на меня беспокойные взгляды и качавшая головой от тревожной мысли, как судьба распорядится мной.
Больше времени не оставалось. Вдруг мы услышали крики, доносившиеся с улицы. Какие-то люди шли в нашу сторону, женщина и я высунулись в окно. Там мы увидели Али, он шел со связанными сзади руками, ехавший верхом офицер спешился у наших дверей.
Женщина закричала от отчаяния. Она поняла, что произошло. Товарищи
Времени предпринять что-либо у меня не оставалось. Офицер вошел и нанес мне пощечины с такой яростью, словно я была его смертным врагом. Потом он, не глядя на женщину, сильно толкнул ее на стену, она упала, а меня он потащил на улицу. Взгляд, который бросил на меня Али, я никогда не забуду. Он тоже стал моим врагом по той простой причине, что приютил меня и помог армянской девочке.
Они задержали не только меня. Они арестовали также двух юношей постарше меня, лет шестнадцати-семнадцати, и мальчика лет пятнадцати. Они были напуганы больше, чем я, буквально дрожали от страха и не понимали, что происходит.
Нас потащили почти бегом — мы были неспособны идти в ногу с толпой — в сторону складов недалеко от казарм. Не говоря ни слова, нас пинками втолкнули в эти помещения.
Я была потрясена и потеряла дар речи. Все армянские дети и женщины находились там в страшной тесноте.
Меня поразила тишина в помещении. Никто не разговаривал, не было даже жалоб и криков. Никто не поднял головы, когда мы вошли. Похоже, они привыкли к тому, что турки приводили сюда одного за другим женщин и мужчин, захваченных в городе и его окрестностях.
За всю ночь, что мы провели там, нам не дали ни крохотного куска хлеба, ни капли воды. Дети плакали от беспокойства, боясь делать это громко из-за опасения, что их могут оторвать от матерей.
Как только рассвело, послышался большой шум с улицы, как будто там что-то готовилось. Оттуда доносились крики, приказы и оскорбления, казавшиеся нам страшной и неотвратимой угрозой.
Так оно и было. Открылись двери, и без всякой команды или распоряжения нас стали выводить, безжалостно избивая тех, кто задерживался в дверях. Тогда раздался всеобщий шум, дети стали кричать от страха. Боязнь их была настолько велика, что многие непроизвольно писали или хватались за ноги матерей, мешая им идти и вызывая их падение.
Царила жуткая тоска, из которой не было выхода, которая не оставляла каких-либо надежд. Некоторых детей рвало, с одной женщиной случился припадок, и она упала без чувств, другая билась в истерике, разбивая себе тело о камни.
Я не увидела ни малейшего проявления жалости ни со стороны военных, ни со стороны турок, наблюдавших за издевательствами. По их виду можно было предположить, что они удовлетворены тем, что видят, а некоторые даже открыто смеялись, словно увидели что-то необычайно смешное.
Священник в нашей школе неоднократно предупреждал нас о существовании ада, что он куда ближе к нам, чем мы думаем. Что черт — Сатана, Люцифер, Вельзевул и многие другие — находятся среди нас, они ждут малейшей слабости с нашей стороны, чтобы навалиться на нас. Он говорил, что ад — это место, где отсутствует надежда, а это — главное мучение. Огонь, уколы пыточными устройствами, жажда, боль — все эти муки бледнеют перед отсутствием
Жизнь без надежды. Это ощущение худшее из всех на земле. Это самое страшное мучение. Мы смеялись над нашим священником. У этого человека было не все в порядке с головой. Что это значит — жить без надежды?
Я поняла это в том дворе. Нас окружало полное отчаяние. Люди поначалу вроде бы спорили, обвиняли и оскорбляли друг друга, что очень пугало наших детей, — они открыли наружную дверь и заставили нас выходить одну за другой.
Какая-то женщина хотела обойти всех, она кричала, что была женой крупного адвоката. Она встала перед офицером и высказала ему свои претензии. Куда нас ведут? Ведь дети не ели и не пили со вчерашнего дня! Офицер не мигая посмотрел на нее, потом ударил лошадь шпорами в бока, она встала на дыбы и ударила женщину передними копытами. Женщина упала, как подкошенная, не успев даже понять, что с ней произошло. Со лба у нее текла кровь, дыхание ее было затруднено, она задыхалась.
Никто больше не пытался вмешиваться. Мы только шли, неся совсем маленьких детей и ведя за ручки малышей. У всех были отсутствующие взгляды, а глаза полны непонимания того, что с ними происходит.
Мы прошли мимо какого-то фонтана. Офицер разрешил попить, поняв, видимо, что если не дать такую возможность, то все упадут там же от усталости, как упали две или три старушки, которые, несмотря на обрушившиеся на них удары, просто были не в состоянии идти дальше.
Я не знаю, что стало с ними. Я не хотела об этом думать, потому что в голову лезло самое худшее. И, кроме того, в стороне я увидела группу неизвестно откуда взявшихся курдов, шедших в нашу сторону. У них был вид выпущенных из клетки диких животных, увидевших свою добычу. Это придало нам импульс, потому что мы хорошо знали, что нас ждет, если станем их жертвами.
Мы подошли к склону горы. Там я увидела краем глаза, как вся эта толпа курдов, живших недалеко от Трапезунда, бежала с горы, спотыкаясь и перепрыгивая через камни как стая диких козлов и остановилась там, где их задержали солдаты. Курды не скрывали своих намерений.
Снова опустился вечер. Военные зажгли три костра, которыми обозначили края импровизированного лагеря. Потом они сняли с мулов и раздали нам мешки с черствым хлебом и горох.
К этому времени отношения внутри нас начали меняться, и две женщины подрались за куска хлеба, который в конце концов покатился по земле. Они исцарапали друг друга и нанесли жестокие побои. Никто не стал вмешиваться. Мы все были настолько утомлены, что могли только наблюдать за этой сценой. Только солдаты подзуживали их. Потом все затихло.
Как только рассвело, военные стали кричать на курдов. Две женщины были зарезаны, их полураздетые трупы лежали тут же.
Курды укрылись в густом кустарнике, убегая от солдат. Тем не менее они не уходили далеко, как будто между ними и военными был какой-то сговор.
Не было ни малейших сомнений, что это сделали именно курды. Их выдавало то, что они ограбили свои жертвы.
Это событие ничего не изменило. Нас заставили встать, позволили попить из ручья и снова погнали в путь. Некоторые дети не могли идти, но нашим конвоирам было, казалось, все равно. Им нужно было выполнить какую-то программу, и они не собирались менять ее ради каких-то детей. Они пригрозили матерям: если дети не смогут идти, то их оставят без присмотра.