Аромат изгнания
Шрифт:
– Как это бывает, когда у тебя температура? – спросил он.
– Это как будто огонь жжет тебя изнутри, – ответила я.
Когда он посмотрел на меня, я снова ощутила жар.
Под вечер мы медленно возвращались домой. Пьер и Мария почти исчезли. Я вдруг оказалась наедине с Жилем посреди сада. Деревья защищали нас, а душистые цветы вымостили путь нашим детским желаниям. Он остановился и вдруг взял меня за руку со смесью робости и решимости, от которой часто забилось мое сердце.
На следующий день я увидела перед домом несколько упакованных посылок. Слуги скрылись в
– Для кого все это? – спросила я одного из слуг.
– Для сирот из Аданы.
Я была впечатлена.
– А что в них?
– Одежда и еда.
– Я могу тоже послать посылку сиротам?
– Тебе надо спросить дедушку, – ответил он.
Я с сожалением оторвалась от зрелища, пора было идти в школу. Ранец показался тяжелым, словно свинцовым.
К счастью, день начался уроком поэзии с сестрой Эммой. Она взяла мел и написала на доске большими буквами, своим красивым летящим почерком, имя армянского поэта Бедроса Турияна, умершего в возрасте двадцати лет, что произвело на нас сильное впечатление. Она дала нам прочесть его стихотворение под названием «Турчанка». Я забыла обо всем на свете, запоминая самые прекрасные в мире стихи «Она хочет смотреть, но лишается чувств, ее сердце дымится, как ладан, горя от любви…»
Мое сердце тоже дымилось, как ладан: оно горело от любви к Жилю. После урока сестра Эмма подошла ко мне.
– Луиза, мне бы очень хотелось, чтобы ты принесла стихи, которые пишешь. Я хочу предложить их одному журналу для публикации, – сказала она.
Я посмотрела на нее, ошеломленная этим предложением, и пообещала без промедления показать ей стихи.
Я вышла из школы и с удивлением обнаружила деда, который ждал меня в коляске. Мы поехали по крутым улочкам города, таким красивым в весеннем свете. Рыночная площадь была пуста в этот час. Коляска мало-помалу удалялась от города. Мы ехали молча, слушая стук конских копыт по пыльной дороге. Таврские горы возвышались вдали. Их загадочные глыбы как будто росли из земных глубин. Я смотрела на гору впереди, огромную и величественную. Ослепительные солнечные лучи бились о скалистые выступы. Открывшееся зрелище захватило меня. Дед остановил коляску, чтобы мы могли насладиться чудесным видением и затеряться в красоте этого незыблемого пейзажа.
– Отец возил меня смотреть на Тавр, когда я был ребенком, – сказал он.
– Ты был ребенком, дедушка?
Он рассмеялся.
– Конечно! И до сих пор остался ребенком! Это единственное условие счастья!
Его лицо вдруг посерьезнело.
– Дедушка, почему ты такой грустный?
Он поколебался долю секунды и, наверно, решил, что я достаточно взрослая, чтобы говорить со мной откровенно.
– Была резня в Адане. Наш народ доброжелательно отнесся к приходу к власти младотурецкого правительства, но нас предали.
Его лоб тревожно наморщился.
– Много людей погибло в Адане? – спросила я.
Его голубые глаза смотрели прямо в мои.
– Да, много людей.
Я почувствовала, как бесконечная печаль разлилась вокруг нас.
– Но почему турки их убили?
– Младотурецкое правительство думает, что армяне хотят основать новое армянское царство и виновны в подрыве единства империи, – ответил он.
Я знала
– Около тридцати тысяч…
Дед надолго ушел в свои мысли. Я задала вопрос, который жег мне губы.
– Теперь много сирот в Адане?
– Да, много. Твой отец возвращается сегодня из Сирии. Он отправится на несколько дней в Адану с посылками, которые прислали нам армяне из соседних провинций.
Я сказала, что хочу во что бы то ни стало поехать с ним. Он ласково улыбнулся мне и похлопал по руке.
– Тебе надо ходить в школу, сейчас это лучший способ помочь нашему народу.
– Но можно мне тоже готовить посылки для сирот?
– Конечно. У тебя светлая душа, Луиза. Береги ее.
Лошадь шла шагом. Покачивание коляски в вечерний час убаюкивало меня. Коляска свернула на узкую проселочную дорогу. Мы были совершенно одни. Толстые деревья, там и сям пучки травы, взлетавшие гроздьями птицы – все было на своих местах. От всего этого исходило глубокое чувство покоя, наполнившее нас до краев, изгнавшее из наших мыслей проникшую в них черноту. Дед взял меня за руку. Воздух был удивительно чистый, и я вдыхала его полной грудью. Листва на деревьях тихонько колыхалась под теплым ветром. Все показалось мне вдруг таким безмятежным, что трудно было поверить, какие в мире могут твориться ужасы.
– Дедушка, а турки будут резать еще людей, сделают в Мараше то же, что сделали в Адане? – спросила я тоненьким голоском.
– Нет, тебе нечего бояться.
Поздно вечером папа вернулся из Сирии. Заслышав его гулко разнесшийся по дому голос, я выбежала ему навстречу. Он выглядел усталым. Его лицо, всегда безупречно выбритое, покрывала щетина, глаза покраснели и ввалились от недосыпа. Когда он прижал меня к себе, я почувствовала кислый запах его кожи. О подарках в этот вечер не было и речи.
Назавтра я занялась приготовлением посылок, которые папа должен был отвезти в Адану. Я рассказала об этом подругам. Дедушкин дом стал нашим сборным пунктом. Мы звонили в двери и просили одежду и еду. Вскоре эта лихорадка охватила весь город. Дед организовывал собрания и объявил сбор средств на постройку в Адане сиротского приюта. Нельзя было допустить, чтобы армянских детей забрали турки. Я слышала, как дед объяснял кому-то, что, когда это происходит, маленьких армян воспитывают по турецким правилам. Они должны трижды в день совершать намаз и читать суры из Корана. Я была потрясена, когда услышала, что им даже дают мусульманские имена и строго следят, чтобы они забыли свою идентичность и свою веру. Озадаченная, я пошла в кабинет деда.
– Дедушка, что значит «забыть свою идентичность»?
– Это все равно что стереть память, погрузить ее во мрак. Как если бы ты оказалась в другой стране, где тебе пришлось бы начать жизнь заново и забыть родителей, дом, Прескотта и все, что наполняет сегодня твою жизнь. Идентичность – это сад, где ты сажаешь каждое событие в твоей жизни. Если ты ухаживаешь за ним, в нем растут прекрасные цветы. Но если кто-то проникнет в него и вытопчет их, сад будет разорен, а у дерева, которое в нем растет, не останется корней.