Аромат рябины
Шрифт:
— Тебя это так волнует, солнышко? — пожал я плечами.
Достав сигарету, закурил. Затем передал ему. Он судорожно втянул дым.
— Волнует, — ответил он после паузы.
Я посмотрел на его профиль, на влажные ресницы и нахмуренные брови, на припухшие губы, и мне захотелось утешить и поцеловать. Но я сдержался.
— Как мы будем жить дальше? — спросил он после продолжительного молчания.
— Так же. Тебя что-то не устраивает? — тихо поинтересовался я.
— Мне тяжело, — ответил он и взял вторую сигарету. — Я хочу семью. Настоящую, полноценную. Но прекрасно понимаю, что никогда
— Но разве мы не семья? — спросил я. — На Западе, сам знаешь, даже разрешены однополые браки. А мы можем жить так, не афишируя. И даже можем усыновить ребенка и воспитать его.
— Ты понимаешь, что ты говоришь?! — закричал Антон и вскочил.
Он встал передо мной, бросив сигарету и засунув руки в карманы шорт.
— Воспитать?! — спросил он, сверля меня взглядом. — А как ты объяснишь ребенку, почему его два отца целуются, почему спят в одной постели? Представляешь, что его будет ждать в школе? А во дворе? Дети жестоки. И взрослые не лучше. Все эти сердобольные дяденьки и тетеньки, все эти блюстители нравственности! А ведь мы будем любить этого ребенка, как настоящие родители. Зачем же подвергать его и себя таким мучениям?!
Я молчал. Антон подошел ко мне, и я уткнулся лицом в его живот, обхватив бедра. Он начал медленно ерошить мои волосы. Затем опустился в траву возле моих ног.
— Ты хочешь расстаться? — еле слышно спросил я.
Антон вздрогнул и поднял на меня глаза. Его зрачки расширились, и от этого взгляд выглядел напряженным и испуганным.
— Нет, нет, что ты! — торопливо ответил он и прижался к моим коленям. — Об этом не может быть и речи. Я умру без тебя.
— Ты сегодня мрачно настроен, милый, — сказал я. — Завтра проснешься, и все пройдет.
— Я уже давно об этом думаю, и мне не хочется даже слышать слово «завтра».
— О чем ты? — настороженно поинтересовался я.
— Лучше умереть прямо сейчас, когда мы на вершине счастья. Ты же понимаешь, что бесконечно так продолжаться не будет.
— Но почему? Ведь мы любим друг друга.
— Любим, — тихо подтвердил Антон. — Но именно это и пугает. Никогда я не испытывал ничего подобного. Но после такого счастья всегда приходит такое же по силе горе. Разве не так? Ведь это закон земной жизни.
— Глупости, — ответил я, но сердце болезненно сжалось. — Все зависит лишь от нас.
— От нас ничего не зависит, — усмехнулся он и встал.
Я поднял книгу с земли. Решив немедленно переломить его мрачный настрой, я протянул книгу и спросил:
— А что ты читаешь, малыш?
Он глянул на меня с непонятным выражением, взял книгу и сказал:
— О синдзю.
— А что это? — удивился я.
— Синдзю в переводе с японского означает «внутри сердца» или «единство сердец». Этим словом в Японии называют самоубийство влюбленных по сговору.
Я вздрогнул. Антон, придерживая страницу от норовившего перевернуть ее ветра, прочитал вслух:
— «Настоящее синдзю встречается не так уж редко и в жизни и в литературе… Подобные драмы вызывают у нас, живущих, волнение особого рода: тут одновременно и мороз по коже, и странное чувство гордости за человечество. Есть трогательная патетичность в попытке доказать, что любовь важнее
— Антон! — вскрикнул я. — Прекрати немедленно!
От неизвестно откуда взявшегося сильнейшего волнения голос мой охрип, дыхание перехватило. Антон поднял на меня глаза. Он смотрел неподвижно, долго и странно. Потом перевернул страницу и тихо прочел:
Если наши мертвые тела Добыча коршунов… Я верю, Что в загробном мире наши две души Сольются в странствии одном. И в ад и в рай Войдем мы вместе неразлучно!Он замолчал и захлопнул книгу.
— Что это? — спросил я после паузы.
— Это известный японский автор Мондзаэмон Тикамацу. Сие произведение называется «Самоубийство влюбленных на острове Небесных Сетей».
Антон повернулся и пошел прочь. Я, испытывая какой-то безотчетный страх, двинулся следом.
В молчании мы вернулись в дом и легли спать. Антон прильнул ко мне, как ребенок, и, крепко обняв его, я говорил в темноту всякие бессмысленные нежные словечки, пытаясь убаюкать его. Утром я принял решение, что нужно уехать отсюда и вернуться к привычному для нас образу жизни. Антон не возражал, и мы в тот же день покинули деревню. После возвращения в Москву я сразу вышел на работу, а Антон вернулся к родным и до окончания отпуска жил там. Я невыносимо тосковал по нему, но держался и к себе не звал, считая, что ему необходим перерыв в отношениях.
Антон вернулся сам. Как-то я допоздна засиделся в офисе и приехал домой за полночь. Открыв дверь и увидев в коридоре белые кроссовки, я бросился в комнату. Но там было тихо и темно. Тогда я прошел в спальню. Антон безмятежно спал на моей кровати, едва прикрытый золотистой шелковой простыней. Проснувшись рано и ощутив рядом горячее тело Антона, я чуть не расплакался от счастья и тут же решил, что на работу сегодня не выйду и проведу весь день с ним.
Этот день! Какой же он был счастливый, наполненный до отказа нежностью и страстью. Но грусть, которая то и дело прорывалась в наших словах, улыбках и даже поцелуях, мешала нам вернуть то ощущение безмятежной гармонии, которое было между нами до поездки в деревню. После обеда мы отправились гулять по нашим излюбленным улочкам, и Антон, как раньше, начинал говорить:
— А ты знаешь, Сергей, на этом месте когда-то располагалась книжная лавка, в которой Есенин и Мариенгоф продавали свои книги…
И он замолкал, погружаясь в свои думы.
Прошла неделя. После работы мы проводили время вместе, ужинали, смотрели какой-нибудь фильм, потом спали, крепко обняв друг друга. Но грусть не покидала нас. Она становилась все сильнее и словно съедала нашу любовь. И я, всегда считавший себя сильной личностью, неожиданно для себя самого сломался. Как-то полночи я просидел в кресле, сжимая ладонями виски, и слезы помимо воли текли и текли из раскрытых, ничего не видящих глаз. Душа замирала и будто отмирала во мне, вытекая по каплям с этими слезами. Антон сидел на ковре у моих ног, положив голову мне на колени, и молчал.