Арская дорога

Полонянкин Иван Фатеевич

Игумен Тихон в задумчивости закрыл книгу. Двоякие чувства раздирали его душу всю жизнь, не помогали горячие молитвы и строгие посты, истязания своего тела и духа: так и не смог принять насильственное разделение единой православной веры и русских людей, всегда с уважением относился к старолюбцам за их твёрдость и преданность своим убеждениям.

«Разбросали единый кулак растопыренной ладонью; потеряна мощь русского народа! Благо есть ещё люди, понимающие это. Помоги им Господи!» – думал он о Фёдоре, отправляющемся в верховья реки. Всю ночь молился, простоял на коленях, вымаливая божьей

помощи русским скитальцам, а для себя – прощения. С трудом поднялся на ноги, завернул в чёрную тряпицу письмо, писанное накануне, и Аввакумову книгу. Подумал: «Времена опасные ныне», – и вышел из кельи.

Обоз Фёдора собирался у монастыря. Была ещё ночь, но чувствовалось, что заря уже зарождается где-то далеко-далеко на востоке, там, за горизонтом, где завиднелась еле-еле светлая полоска. Когда обозначился обоз, из монастырских ворот вышел игумен Тихон и молча встал у тёмной стены. Фёдор подошёл к нему, сложив руки крестом:

– Благословите, Владыка.

– Бог благословит!

Купец склонился, поцеловал благословляющую руку игумена, услышал шёпот:

– В дороге ничего не бойся, кого надо, предупредили, чужих и солдат сейчас там нет. Кланяйся старцу Иоанну… в дальнем скиту. К нему иди один. Обязательно повстречайся, передай книгу и письмо моё. Расспроси, потом всё расскажешь. С Богом! – Всё так же скрываясь в темноте стены, осенил крестом удаляющийся обоз, вздохнул: «Сколько лет минуло, наверное, уже не придётся свидеться с Иваном».

Это была его тайна и горькая ноша: раскол церкви расколол и их жизнь – он потерял единственного родного человека. Они ещё детьми-сиротами прибились к монастырю, но вскоре дороги их разошлись: старший брат-погодок Иван после церковного собора, провозгласившего новые обряды и порядки, вот таким же ранним утром ушёл из монастыря с обозом старолюбцев и исчез из его жизни на долгие десятилетия. Однако усилия игумена, направленные на возвращение в лоно церкви колеблющихся раскольников, размывали границы их противостояния и приносили свои плоды: однажды на ярмарке ему в руки передали письмо от старца-раскольника Иоанна, и между ними возникла переписка, а потом произошла и неожиданная встреча.

После стрелецкого бунта обозлённые царские слуги и солдаты хватали всех шляющихся по России, забивали тюрьмы и подвалы монастырей стрельцами и их семьями, разбойными людьми и раскольниками. Много было доносчиков, сказывающих «Слово и дело государево», а ярмарки, трактиры и площади наводнили ярыги.

В тот год Тихон только приступил начальствовать, стремился поддерживать заведенный распорядок, но это ему не удавалось: монастырь скорее напоминал осажденную крепость, набитую торговцами с товарами и сбежавшимися под крепкие стены насельниками, солдатами и пропахшими подвальной гнилью и смрадом шляющимися дорожными и беглыми людьми.

Игумен Тихон, чтобы не допустить какой заразы, просил всех начальных внимательно осматриваться да следить за монастырскими и прибывшими людьми, сам который раз посещал их скопища во дворе монастыря и сидельцев в подвалах и кельях. Там и встретился с острым взглядом исхудалого статного и высокого седого старца, окружённого плотным людским кольцом. Стар уже и опытен, а сердце ёкнуло, чуть не бросился к нему

в ноги, как в детские времена. Но сумел всё же переломить себя, вида не подал. Тот же улыбнулся ему навстречу краем губ и спокойно продолжил свой рассказ окружающим.

Тихон выждал время, всё расспросил у ключника и попросил привести старца в келью. Он часто так делал, приглашая для бесед разных людей, волею случая оказавшихся в монастыре: угощал, интересовался жизнью. Встречи ждал нетерпеливо и трепетно: что же стало со старшим братом? Где носило его время? Он уже не сомневался, что брат его и есть тот самый старец Иоанн, к которому тянутся раскольники и колеблющиеся для укрепления духа и воли, на которого объявили охоту и церковь, и власти. Стоял пред иконой на коленях и молил: «Господи, поддержи и укрепи меня! Дай свидеться с братом, единственной родной кровинкой. Не дай предать Тебя перед выбором крови и веры. Поддержи и укрепи силой Твоей веру мою. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь».

Стук в дверь прервал его молитву. Игумен поднялся на ноги, запустил гостей в келью, выпроводил ключника, закрыл дверь и уж потом произнёс:

– Проходи, Иван. Наконец-то мы с тобой свиделись.

Прямой взгляд, родной, любящий и бездонный, пронзил игумена:

– Я рад встретиться с тобой, Тиша. Ты многого достиг. Игумен… Но сомнения могут сгубить тебя. Нам с тобой придётся долго говорить о Божьем деле. Быть может, и поймём друг друга? Помнишь, тятя всегда тебе благоволил и хотел, чтобы ты был в церкви. А как мама любила тебя!

Иван замолчал, сделал шаг, став напротив игумена, и неожиданно крепко сверху, как в детстве, сжал его в своих объятиях:

– Здравствуй, брат. Как долго ждал я этой встречи с тобой.

Тихона внезапно накрыла пелена радости и отчаяния. Он склонился на плечо старшего брата, прижался к нему, как в детстве, словно к отцу, и забылся на время.

Беседовали всю ночь, а на рассвете, загнав коней, примчался гонец из Тайного приказа с требованиями препроводить старца-раскольника Иоанна в Преображенское, в подвалы. Когда об этом принесли весть в келью игумена Тихона, гость тоже услышал её из-за шторки скрытой комнаты.

Проводив гонца, Тихон на минуту задумался: «Обязанности монастырского начальника понуждают меня содействовать исполнению указания. И я буду содействовать, но исполнители – государевы служивые люди…»

– Что, игумен, задумался? – неожиданно раздался голос брата из потайной комнаты.

– Нет, брат, мне и задумываться нечего… – После небольшой паузы добавил: – Я не Каин и не Иуда. Прощай, оставляю тебя в келье. Думаю, ты помнишь наши детские пряталки? Дай Боже, ещё свидимся. – И поспешно покинул келью.

С той встречи прошло более десятка лет, и сейчас, при виде уходившего обоза, воспоминания всколыхнули игумена: «Да, нужно смириться с расколом, быть терпимым. Всё делается по воле Божьей. Пора прекращать церковные распри. Нельзя принуждать подобного по плоти и крови быть подобным душой, духом и верой. А сколько на земле разных язычников и иноверцев? Разве всех их переделаешь под себя? Господь не позволит этого».

Глава четвёртая

Кержаки