Артамошка Лузин

Кунгуров Гавриил Филиппович

— Но-о? — удивился Артамошка.

— Вот те и «но-о»! — передразнил его писец. — И приказали великие государи заковать воеводу и в руки царские с надежными людьми доставить.

Артамошка и не знает: не то врет писец, не то смеется. А писец разболтался и не заметил, как служилые людишки вокруг него собрались, слушают. Писец пугливо оглядывался, говорил тихим голосом:

— А казнитель-то наш Иван Бородатый ходит ухмыляется — рад, пес, так рад, ажно захлебывается. «Эх, — говорит, — великий государь, обидел ты меня, Ивана Бородатого, слугу твоего верного! Почто ты воеводу

на Москву повелел везти? Дал бы мне его на мою расправу…» А сам глазищами как зыркнет, аж у меня по хребту холод пошел. Сказывал казачина Милованов, что ходит Иван Бородатый во хмелю, ходит и бахвалится. «Я, — говорит, — холоп твой царский, перед иконой святителя клятву могу положить, что с двух-де разов кнутом хребет пополам воеводе пересеку. В Москве таких заплечных дел мастеров и не сыщешь, великий государь»… А сам как зубами заскрипит весь народ по сторонам в страхе разбегается.

Артамошка так и застыл с разинутым ртом и удивленными глазами. Писец заметил это, да и щелкнул его по носу. Слезы брызнули из глаз Артамошки. Все захохотали. Послышался грозный голос письменного головы:

— Артамошка, где ты? Беги к батюшке воеводе!

Писец побелел от страха, притих, сгорбился. Притихли и все остальные, опустили головы. Казак Селифанов торопил:

— Беги скорее, Артамошка! Неровен час, выйдет воевода — не сносить головы, всех изведет! — Он грозно взглянул на писца, кулаки сжал: Раскудахтался, петух общипанный! Доведет твой язык до беды… Уходи!

Писец подобрал полы своего замусоленного халата и побежал в казачью избу спать.

День и ночь приглушенно жужжал служилый люд, как пчелиный улей. Ждали нового воеводу, ждали со дня на день. Городок жил слухами, сплетнями, догадками. Вскоре городок заволновался. Весть пришла: новый воевода не вынес тяжелого пути от Москвы до Иркутска, дорогой умер. Страх обуял жителей городка. Били в колокола, служили молебны.

— Худая примета! — в десятый раз твердил купец Войлошников, стоя на крыльце своей избы.

Ему отвечал купчина Свершников:

— Быть войне, не иначе как с бурятскими да монгольскими ханами!

— Аксинья моя дурное на небе видела, — кричал Войлошников: — звезда летела, а хвост у нее длинный, в полнеба, синими огнями рассыпался. К войне!

Воевода Савелов подобрел, ходил потупившись. Но казаки и горожане слышать о нем не хотели, недобрым словом вспоминали, грозились побить. Всем неугоден был злобный лиходей-правитель.

Весной по первому водному пути прибыла в Иркутск жена покойного воеводы с маленьким сыном. На берегу Ангары собрались жители городка. Дощатый парусник, рассекая крутую волну, ударился о берег. Из дощаника вышли невысокая, с усталым лицом женщина и мальчик. Мужчины сбросили шапки, пестрая толпа сгрудилась на берегу. Женщина с трудом протолкалась, ее усадили на длинные дрожки, и она уехала на государев двор.

Поплыли по городу липкие слушки. На перекрестке встретились две бабы — Маланья Корноухова и Лукерья Зипунова. Встретились и зашептались:

— Слышала?

— Нет. Говори, говори!

— Воеводу-то батюшка великий государь нам послал, слышала?

— Как не слыхать! Хоть краем уха, но что-то такое слышала.

Сказывай! Ты и умница, и разумница, и голова пресветлая. Сказывай! — торопила Лукерья.

Маланья нараспев тянула:

— Государя нашего пресветлого помощник…

— Да-а… Вон как! Помощник? Да-а!

— Дорогой-то умер, — сказывала Маланья. — Только не умирал, касатка, не умирал!

— Жив?

— Нет, в могилке, на спокое его душенька, на спокое… Только не умирал.

— Как так?

— Злодеи покончили.

— Злодеи?..

Маланья прилипла к самому уху Лукерьи и, оглядываясь, шептала:

— Наш воевода-лиходей тех злодеев подослал.

— Ох! Казнитель, бога не боится!

— Сказывают, послал и наказал: вы, мол, его сыщите, но не режьте его, и не стреляйте, и не душите. И подал лиходей вот такусенький узелок — с человеческий ноготок. Да-а! А в том узелке черное зелье заморское. Подсыпали того зелья злодеи в квас. Выпил воевода — был и не стало его.

— Царство ему небесное!..

Послышались шаги. Бабы разбежались в разные стороны.

* * *

У воеводского дома собрался народ. В полдень ударили в огромные барабаны. Знамена поставили в ряд. Казачий старшина Никитка Бекетов поднялся на помост:

— Вольные казаки! Докуда муки принимать будем? Спихнем воеводу! Спихнем негодного!

— Спихнем! — зашумела толпа.

— Вор!

— Лиходей!

— Спихнем и к великим государям в кандалах отправим.

— Великие государи нам нового воеводу пожаловали. Но не суждено ему нами править…

— Царство ему небесное!..

— Сын у него остался, его и примем воеводой!

— Малолетен! — возразил казак Еремей Седло.

— Из-за малолетства глуп, — добавили из толпы.

— Помощника сподручного выберем, — объяснил Бекетов. — Так и великим государям отпишем.

— Кого выберем?

— Перфильева, сына боярского.

— Перфильева!..

— Согласны? — спросил Бекетов.

— Согласны!

Так, не дождавшись нового воеводы, самовольно выгнали казаки ненавистного Савелова и назначили малолетнего Полтева, а к нему в правители — городским выборным судьей — поставили сына боярского, иркутского жителя Перфильева. Малолетний Полтев был для видимости, полновластно же воеводствовать стал Перфильев.

Стоял городок, твердыня царская; охраняли казаки, как и прежде, рубежи от набегов разбойных ханов, от монгольских и бурятских князей.

Егорка Ветродуй

Еще одна обязанность прибавилась Артамошке: надо было день-деньской забавлять батюшку воеводу. Тянулись горькие дни, медленно тянулись, будто нитка суровая, бесконечная. Воеводиха драла уши Артамошке за каждую малость. Озлобился он, смотрел на людей волчонком.

Обидно: из воеводского служки сделали теперь его нянькой малолетнего воеводы. Служилые людишки — и те скалили зубы, над Артамошкой потешались и обзывали его воеводской нянькой.

А Перфильев вызовет его и твердит:

— Береги батюшку воеводу. Чуть что — не помилую!