Артефакт. В поисках неизвестного
Шрифт:
То, что я назвал отпуском, было поездкой к ключевой точке маршрута, который я построил на своих догадках. Ею стал Иркутск — совсем не Дальний Восток, а всего лишь юго-восточная Сибирь. Почему, вернувшись, ни один из друзей не сказал, что они не добрались туда, куда собирались, я так и не понял. Зато понял другое: ни Папа, ни его грёбанные аналитики так и не сообразили просто взять слова Лыкова на веру. А ведь требовалось лишь одно: поискать информацию чуть дальше по времени.
Это были июнь одна тысяча девятьсот четырнадцатого года и очередная заметка в местной газете о том, что собирается новая экспедиция на восток.
Лыков, не будучи офицером, на фронт не уехал — остался в городе и стал посмешищем. Он пытался собрать народ, но никто не шёл за ним. Рассказывал о чудесах и огромных богатствах, хранимых под Нийслэл х?рээ, но ему не верили. Таскал везде карты, тыча пальцем то в Иркутск, то куда-то в страну монголов, но все только крутили пальцем у виска. В конце концов Лыкова стали встречать в питейных города, где он за стакан водки готов был говорить с каждым, кто согласится его слушать. И говорил, говорил... Как он с таким багажом умудрился стать доктором исторических наук, я так и не понял. Возможно, сыграла роль его увлечённость древним миром, а возможно — деньги его семьи. Впрочем, сейчас это было неважно.
И уже вот об этом я узнал от администратора нашей городской психлечебницы. По её словам, этот Лыков был и их местной легендой. Мы сидели в её кабинете в отделении неврозов и пограничных состояний, она поила меня чаем с лимоном и делилась сплетнями.
— Вот Гоша сказал, что ты историю о нашем городе пишешь, и такие люди — они тебе интересны. А почему? Есть же интереснее. Вот Горжанин, например. Целый торговый комплекс построил. Ну и пусть сейчас от него ничего не осталось почти, но тогда-то это было ого-го! Я так думаю. — Она откусила от пирожка с морковкой приличный кусок и начала усердно жевать.
«Наверное, она в день штук по пять таких съедает», — подумал я, глядя на её довольно пышную фигуру, а вслух сказал:
— Так о них кто только уже не писал, а о тех, кто что-то делал, но в истории не остался, не пишут. Вот я и хочу вытащить таких людей, пусть о них тоже узнают.
— Ага, — дожевав, произнесла администратор. — Тогда понятно. Ну, о ком тебе рассказать? Гоша сказал, что тебе Лыков интересен.
— Лыков, — согласился я. — Он же до Первой мировой столько всего сделать успел, а потом к вам загремел, и о нём забыли. Так что случилось-то?
Я не зря пришёл сюда. Георгий был одним из тех, кто мог найти любую информацию, а мне она была нужна. Полчаса переговоров, кошелёк, похудевший на несколько тысяч рублей, и у меня в руках оказались контакты самой большой сплетницы в той сфере, которая меня интересовала — Машковой Марии Маратовны. «Эм в кубе» — так её звали окружающие, и не только за имя, но и за внешность.
— Этот Лыков у нас тут легенда.
Мария посмотрела на надкусанный пирожок в руке, с сожалением отложила его на тарелку и поднялась, подходя к шкафу, сверху до низу заполненному стопками каких-то старых потрёпанных бумаг. Она порылась в них,
— Это его медкарта. У нас такие старые не хранятся, всё сдаётся в архив. Сам понимаешь, если бы мы все хранили, то погрязли бы в бумагах. Хорошо, что сейчас всё в электронном виде, распечаток по минимуму. А он у нас для кафедры тут лежит. Понятное дело, это не оригинал — копия. Но и она уже стара так же, как моя бабка. А ей, к слову, уже девяносто.
Я присвистнул, выражая удивление, взял папку, распустил завязки, достал медкарту и открыл её. С фотографии на развороте на меня смотрел мужчина в возрасте около пятидесяти лет, худой, небритый, в полосатой больничной пижаме и с уставшими глазами. Он почти не походил на того, кого я видел на газетном снимке.
— Если коротко, то Лыков до самой своей смерти рассказывал, что участвовал в поисках какой-то волшебной штуки, исполняющей все желания. И даже её нашёл. Но на вопрос, почему же он ничего не загадал, так ни разу и не ответил. Студентам на его примере показывают неэффективность старых способов лечения. Там же и порошками, и таблетками всякими, и уколами, и гипнозом его лечили. И водой. И даже, представь себе, электричеством. Разве что трепанацию не сделали. А ему всё нипочём. Вроде псих, а вроде нет. Доктор наук, вот и свихнулся на своей истории.
— Интересно. — Я перевернул несколько листов с записями и отметил, что в них есть то, что мне необходимо. — А ты можешь сделать мне копию? Может, я даже напишу про него отдельный очерк. Людям, мне кажется, интересно будет.
— Я уже. — Мария уселась за свой рабочий стол и выдвинула ящик из стоящей под ним тумбочки. — Вот, — она достала и положила перед собой обычную картонную папку с надписью «Дело» — внучку той, которую я сейчас держал в руках.
— Сколько? — спросил я.
— М-м-м… — Мария сделала вид, что задумалась, а потом ответила: — Поход в кино и ресторан после.
— Ого! — Я аж расхохотался. — Ну, это ты могла попросить и просто так, я бы не отказал.
— Хочешь сказать, что я прогадала? — Она деланно нахмурилась и тут же тоже рассмеялась. — Да ладно. Мне Гоша уже заплатил. Но если хочешь, предложение о кино в силе.
— Договорились. Я тебе позвоню. — Я встал, забирая папку, и, удостоверившись, что листы в ней — это копия медкарты Лыкова, улыбнулся. — Ты просто чудо, Машенька!
3.
Получив всю возможную информацию в Нежнине, я поехал в Иркутск — город на берегу огромной Ангары, вытекающей из не менее огромного Байкала. Когда я был моложе, всегда мечтал, что в старости уеду на это озеро, поселюсь где-нибудь на его берегу и буду жить отшельником, отдыхая от людей и мира. Не скажу, что с тех пор данное желание уменьшилось, но подзабылось, и сейчас я радовался тому, что смогу увидеть эту красоту вживую. Но сначала дела.
Доступ к материалам местной публички оказался платным. Списывая немаленькую сумму со своей карты, в очередной раз подумал о том, что Папе придётся конкретно так мне заплатить: слишком много я уже потратил на этот заказ. Никогда не был жмотом, но и сорить деньгами я не привык. Сонька в шутку всегда называла меня Кащеем.
— Сидит, над златом чахнет, — тыча пальцем в мою любимую затёртую кожанку, говорила она своим подружкам, — а сам даже одежду себе нормальную купить не может. Точнее — не хочет.