Артемий Волынский
Шрифт:
В повседневной же министерской практике Волынский проявлял снисхождение, зная, что приходится претерпевать под следствием, тем более незнатным и невлиятельным подданным империи. Рассмотрев в сентябре 1738 года предложение Сената «об удержании пыток в малых делах», Артемий Петрович отправил его обратно с указанием: «пока уложение сочинено и исправлено будет», надо позаботиться, «дабы люди в малых делах напрасно пыток между тем не терпели». В ноябре он же обязал полицию выделять жителям сломанных в ходе строительства на Переведенской улице домов новые помещения, чтобы они «не померли от от стужи и нужды». А 16 августа 1739 года уже сам кабинет-министр решил не взимать недоимку в 400 рублей с бедной вдовы Юровой и отныне, «за объявленным ее убожеством, не взыскивать и из доимки выключить» {328} .
Волынский
Остерман уступил ему свое место при «всеподданнейших докладах» Кабинета императрице, с которыми раньше выступал постоянно. Разногласия Волынского и Остермана привели к тому, что осторожный вице-канцлер даже не являлся в присутствие, предпочитая объясняться с коллегами письменно {330} . Однако многоопытный бюрократ не сдался под напором деятельного и честолюбивого соперника. Андрей Иванович мог не присутствовать на заседаниях, но весьма часто подавал свои «мнения» по обсуждаемым вопросам, где подвергал сомнению решения коллег: советовал испросить «всемилостивейшую резолюцию» императрицы, критиковал те или иные предложения, требовал изменить формулировку проекта указа или настаивал на необходимости согласования решения: «Его сиятельство граф Андрей Иванович Остерман приказал кабинет-министрам донести, чтоб по сообщении из Сената о произведении смоленского шляхтича Станкевича к тамошней шляхте в генеральные поручики изволили, не докладывая ее императорскому величеству, прежде посоветовать с его сиятельством» {331} . При этом он использовал малейшие промахи оппонентов — например, отмечал в журнале, что не обнаружил присланных из Сената бумаг, а «понеже те оба сообщения мне не объявлены, того ради и моего мнения объявить не могу».
В свою очередь Волынский сам или вместе с Черкасским приказывал «донести» о чем-либо вице-канцлеру: «Приказано от господ кабинет-министров доложить его сиятельству графу Андрею Ивановичу Остерману, что надлежит выбрать в адмиралтейскую комиссию на место князя Урусова советника, на которое место представляются кандидаты: экипажмейстерской конторы советник Петр Пушкин, капитан Вилим Лювес; изволит ли его сиятельство в том согласиться». Следующая запись показывает, что Остерман вновь уклонился от ответа: «О сем его сиятельству того числа докладывано; изволил сказать: их обоих знать не изволит и для того предает о том в рассуждение им, господам кабинет-министрам» {332} .
Волынского эта уклончивая манера раздражала, но с влиятельным соперником приходилось считаться, выслушивать его замечания и учитывать их. Так, 21 декабря 1738 года вице-канцлер явился в присутствие первым и ушел еще до появления Волынского, оставив ему послание: «О князе Кантемире доложить его превосходительству Артемию Петровичу, что его сиятельство граф Андрей Иванович Остерман изволил объявить, что он о сем деле не известен и мнения своего дать не может», — дав понять, что ему не предоставили информацию. Волынский явился позже, сразу же затребовал ведомость о названном деле из Юстиц-коллегии и в свою очередь велел передать Остерману: «Его превосходительство Артемий Петрович приказал о фуражной доимке на дворцовых мызах на Конную гвардию его сиятельству графу Андрею Ивановичу доложить, что экзекуция и по се время стоит, а заплатить такой доимки не в состоянии, да и не надлежит за другими крестьянскими работами и тягостями» {333} , —
В других случаях Волынский с Черкасским стояли на своем, и Остерман вынужден был уступать. Например, Андрей Иванович настаивал на посылке в армию члена Военной коллегии генерал-майора Игнатьева для укомплектования полков и приведения их «в доброе состояние». Волынский и Черкасский сочли эту командировку нецелесообразной: «Игнатьева отправить невозможно для того, что он в нынешнее время для многих и так важных дел при Военной коллегии весьма потребен», — и генерал остался на своем месте {334} .
Однако министр не собирался ограничиваться текущей политикой. После только что закончившейся Русско-турецкой войны Волынский и его «конфиденты» попытались наметить новый долгосрочный курс внутренней политики — в этом случае Артемий Петрович выступал как признанный политический лидер во главе группы единомышленников.
Министр и его «клиенты»
В механизме функционирования любой монархии «старого режима» действовали не только официальные лица и органы власти с громкими названиями, но и неформальные институты. Вельможи того времени заключали неформальные, но весьма влиятельные союзы, составляли придворные «партии»; вокруг милостивца-«патрона» группировались его родственники и приверженцы-«клиенты».
Некоторые исследователи пытались объяснить перипетии российской политической системы послепетровской эпохи борьбой сменявших друг друга или деливших власть нескольких «опорных» кланов (Салтыковых, Нарышкиных, Трубецких) {335} . Однако такая схема не всегда «работает», поскольку она основана исключительно на родственных связях, в то время как переплетения родства предполагали возможности выбора {336} . К тому же историки уже подчеркивали эфемерность таких родственно-политических отношений, которые «использовались, когда это было выгодно, и забывались, когда это становилось политически целесообразно» {337} . Исследования показали, что в России существовал клиентелизм монархического окружения, родственный, земляческий, должностной {338} .
Комплекс документов, сложившийся в связи с работой трех комиссий по делу кабинет-министра А.П. Волынского (двух следственных — «генералитетской» и для разбора финансовых злоупотреблений — и комиссии по «описи пожитков»), позволяет нам представить ближайшее окружение Волынского. Похоже, у Артемия Петровича не было опоры в лице родственников: былая клановая солидарность ушла в прошлое. Старая элита «государева двора» смогла приспособиться к новым требованиям государственной власти и сохранить как свой высокий статус на службе, так и размеры землевладения {339} . Приток выдвиженцев (не из низов, а в первую очередь из рядов московского дворянства) порождал недовольство старых родов. Но при этом для политической культуры даже высшего слоя дворянства петровского и послепетровского времени характерно отсутствие корпоративной солидарности: состав придворных «партий» быстро менялся. К тому же новый порядок вел к возрастанию зависимости статуса и благосостояния дворян от воли монарха. Члены такой элиты рассматривали друг друга в качестве конкурентов в борьбе за карьерное продвижение. Незамкнутость же «служебной» элиты и высокие темпы ротации порождали неприязнь к «выскочкам» (хотя нередко аристократы сами были вчерашними выдвиженцами).
Всё это препятствовало складыванию сословной солидарности, что осознавалось просвещенными современниками. Князь М.М. Щербатов сетовал на упадок «духа благородной гордости и твердости» дворян, оставшихся под самодержавным произволом «без всякой опоры от своих однородцов». Так было и у Волынских: члены «фамилии» (включая нижегородского вице-губернатора Ивана Михайловича) не делали карьеру с помощью кабинет-министра и не были приближены ко двору. Сам Артемий Петрович в процессе «восхождения» нуждался в благожелательном отношении влиятельных персон и, по его словам, «стремился быть под первыми» — сначала заручился поддержкой С.А. Салтыкова, затем — К.Г. Левенвольде и Э.И. Бирона.