Артист лопаты

Шаламов Варлам Тихонович

– Раздевайтесь.

Кожа Криста шелушилась, слетала с тела легкими пластинками, как дактилоскопические оттиски в личном деле.

– Пеллагра называется,- сказал бесконвойный.

– У меня тоже такое было,- сказал третий, и это были первые слова его, которые услышал Крист.- Перчатки с обеих рук снимали. В Магадан послали, в музей.

– В музей?
– презрительно сказал бесконвойный.- Мало таких перчаток в Магадане.

Но третий арестант не слушал бесконвойного.

– Ты, - дергал

он за руку Криста.- Слушай сюда! С этой болезнью тебе горячие уколы назначат, обязательно. Мне назначали, я их за хлебушек променял блатарям. Так и поправился.

Вот из шкафа достали и бланки историй болезни. Три бланка. Всех положат. Вошел санитар.

– Пока во вторую.

Обливание теплой водой, белье без вшей. Коридор, где на столике дежурного еще не погашен фитиль коптилки с рыбьим жиром, налитым на блюдце из донышка консервной банки. Дверь в пустую палату, откуда пахнуло морозом, улицей, льдом. Санитар пошел за дровами - растапливать погасшую железную печь.

– Вот что,- сказал бесконвойный,- давайте-ка ляжем вместе, а то мы тут нарежем дуба.

Все легли на одну койку, обняв друг друга. Потом бесконвойный выскользнул из-под трех одеял, собрал все матрасы, все одеяла, какие были в палате, навалил все горой на койку, где легли арестанты, и сам нырнул в костлявые объятья Криста. Больные заснули.

1964

ИЮНЬ

Андреев вышел из штольни и пошел в ламповую сдавать свою потухшую "вольфу".

"Опять ведь привяжутся,- лениво думал он про службу безопасности.Проволока-то сорвана..."

В шахте курили, несмотря на запрещения. Куренье грозило сроком, но никто еще не попадался.

Недалеко от породного терриконника Андреев встретил Ступницкого, профессора артиллерийской академии. На шахте Ступницкий работал десятником поверхности, несмотря на свою пятьдесят восьмую статью. Служака он был расторопный, исполнительный, подвижный, несмотря на годы, шахтному начальству и не снились такие десятники.

– Слушайте,- сказал Ступницкий,- Немцы бомбили Севастополь, Киев, Одессу.

Андреев вежливо слушал. Сообщение звучало так, как известие о войне в Парагвае или Боливии. Какое до этого дело Андрееву? Ступницкий сыт, он десятник - вот его и интересуют такие вещи, как война.

Подошел Гриша Грек, вор.

– А что такое автоматы?

– Не знаю. Вроде пулеметов, наверное.

– Нож страшнее всякой пули,- наставительно сказал Гриша.

– Верно,- сказал Борис Иванович, хирург из заключенных.- Нож в животе это верная инфекция, всегда опасность перитонита. Огнестрельное ранение лучше, чище...

– Лучше всего гвоздь,- сказал Гриша Грек.

– Станови-и-ись!

Построились в ряды, пошли из шахты в лагерь. Конвой в шахту никогда не заходил - подземная тьма

берегла людей от побоев. Вольные десятники тоже остерегались. Не дай бог свалится на голову из "печи" угольная глыба... Как ни был дерзок на руку Николай Антонович, "старшой", и тот почти отвык от своей старинной привычки. Дрался только Мишка Тимошенко, молодой смотритель из заключенных, "пробивающий карьеру".

Мишка Тимошенко шел и думал: "Подам заявление на фронт. Послать меня не пошлют, а польза будет. А то дерись не дерись - кроме срока, ничего не заработаешь". Утром он пошел к начальнику. Косаренко, начальник лагпункта, был малый неплохой. Мишка встал по всем правилам.

– Вот заявление на фронт, гражданин начальник.

– Ишь ты... Ну, давай, давай. Первый будешь... Только тебя не возьмут...

– Из-за статьи, гражданин начальник?

– Ну да.

– Что ж мне с этой статьей делать?- сказал Мишка.

– Не пропадешь. Ты - ловкач,- прохрипел Косаренко.- Позови-ка мне Андреева.

Андреев был удивлен вызовом. Никогда его пред светлые очи самого начальника лагпункта не вызывали. Но было привычное безразличие, бесстрашие, равнодушие. Андреев постучал в фанерную дверь кабинета:

– Явился по вашему приказанию. Заключенный Андреев.

– Ты - Андреев?- сказал Косаренко, с любопытством разглядывая вошедшего.

– Андреев, гражданин начальник.

Косаренко порылся в бумажках на столе, что-то нашел, стал читать про себя. Андреев ждал.

– У меня есть для тебя работа.

– Я работаю откатчиком на третьем участке...

– У кого?

– У Корягина.

– Завтра останешься дома. В лагере будешь работать. Не умрет Корягин без откатчика.

Косаренко встал, потрясая бумажкой, и захрипел:

– Зону будешь ломать. Проволоку скатывать. Вашу зону.

Андреев понял, что речь шла о зоне пятьдесят восьмой статьи - в отличие от многих лагерей, барак, где жили "враги народа", был окружен колючей проволокой внутри самой лагерной зоны.

– Один?

– Вдвоем с Маслаковым.

"Война,- подумал Андреев,- по мобплану, наверное..."

– Можно идти, гражданин начальник?

– Да. У меня два рапорта на тебя есть.

– Работаю не хуже других, гражданин начальник...

– Ну, иди...

Разгибали ржавые гвозди и снимали колючую проволоку, наматывая ее на палку. Десять рядов, десять железных нитей, да еще поперечные косые нитки на целый день хватило этой работы Андрееву и Маслакову. Ничем эта работа не была лучше любой другой работы. Косаренко ошибся - чувства заключенных огрубели.

В обед Андреев узнал еще новость: паек хлеба был снижен с килограмма до пятисот граммов - это была грозная новость, ибо приварок ничего не решал в лагере. Решал хлеб.