Артур Артузов
Шрифт:
Мучительно долго для Шульгина тянулись дни в ожидании чуда. Наконец из Винницы «вернулся» человек «Треста». На самом деле туда никто и не выезжал. Всю поисковую работу по распоряжению Артузова провели оперативные работники на месте. Они достоверно установили, что сын Шульгина действительно находился на излечении в Винницкой психолечебнице, но скончался задолго до поездки Василия Витальевича в СССР. Однако о смерти Вениамина решено было по ряду соображений Шульгину не сообщать. Якушев с искренним сожалением сказал ему, что ни среди больных, ни среди обслуживающего персонала лечебницы никого, кто мог бы оказаться Вениамином, не обнаружено.
В эти московские дни Шульгин еще несколько раз встречался с Якушевым и другими руководителями «Треста». Следует сообщить читателю, что генерал Врангель, если и не отвергал «Трест», подобно сенатору Чебышеву, относился к нему со значительным сомнением. Артузов знал об этом. Посему Якушев несколько раз вполне определенно высказал Шульгину свое огорчение, даже обиду на Врангеля. Шульгин его понял и принял такое решение: «Если, даст Бог, яя благополучно вернусь в эмиграцию, попытаюсь изменить точку зрения генерала Врангеля на „Трест“ в благоприятную сторону. Должен сказать, что я с величайшим удовольствием и даже, можно сказать, с энтузиазмом принял это поручение».
Из Москвы Шульгин направился в Ленинград – новая масса ярких впечатлений. Не преминул посетить Зимний дворец, где, в частности, осмотрел экспозицию Музея революции.
«Перед одним портретом я простоял довольно долго. Это был господин средних лет, с большими усами. Лицо такое, какое бывает у еще молодых мужчин, когда у них уже начинает сдавать сердце.
Этот господин был мне, скорее, несимпатичен, во всяком случае, очень далек от меня. Между тем это был я собственной персоной».
На последней, после возвращения в Москву, встрече с Якушевым (именно тогда Василию Витальевичу и сообщили о безрезультатности поисков сына) Шульгин, приняв горькую весть с мужеством, спросил, что он может сделать в благодарность для «Треста». Помимо, разумеется, данного ранее обещания переговорить с Врангелем.
Подумав с минуту (хотя соответствующее решение уже было принято руководством ОГПУ), Якушев ответил, что, мол, хорошо бы, если бы Шульгин по возвращении написал о поездке книгу.
Поначалу Шульгин запротестовал. Как же так, это может навредить «Тресту», направить чекистов на след. Но после долгих переговоров и уговоров он согласился, но с условием: перед публикацией он пришлет экземпляр рукописи в Москву, чтобы из текста убрали все лишнее и опасное.
– Невероятно! – воскликнул Артузов, когда Якушев доложил ему о требовании будущего автора. – Я думал об этом, но просто духу не хватило высказать такое предложение через вас первым! Это могло бы натолкнуть Шульгина на некие размышления, не в нашу, разумеется, пользу…
6 февраля 1926 года Шульгин выехал из Москвы в Минск в сопровождении все того же Антона Антоновича. Через границу в Польшу его перевел старый знакомец – «контрабандист Иван Иванович».
Книгу под названием «Три столицы» (имеются в виду Киев, Москва и Ленинград) Шульгин написал довольно быстро. Лейтмотивом ее стали замечательные слова автора: «Когда я шел туда, у меня не было родины. Сейчас она у меня есть».
Резонанс в эмигрантской среде книга вызвала необычайный. Как и было оговорено, до сдачи рукописи в издательство Шульгин прислал по каналам «Треста» один экземпляр в Москву. Так что еще до ее выхода в свет (в январе 1927 года) рукопись внимательно прочитали Менжинский и Артузов.
Еще до выхода книги у Шульгина было множество встреч с деятелями эмиграции. Один только бывший сенатор Че–бышев (который, кстати, прекрасно помнил своего прежнего помощника Дорожинского) после очередного восторженного рассказа Шульгина о своей замечательной поездке, о чудесных людях из «Треста», с которыми познакомился в пути и на местах, вернулся домой в подавленном настроении и 26 октября 1926 года записал в своем дневнике: «Странно! Или я чудовищно ошибаюсь в своих предположениях, или Кутепов, Гучков, Шульгин – жертвы чудовищной провокации».
Чебышев употребил слово «провокация». Ничего другого в силу своих взглядов и убеждений написать просто не мог, так что обижаться на него не стоит.
Автор данной книги придерживается другого мнения: операция «Трест» была не политической провокацией, а именно операцией,масштабной, многоходовой, классической, блистательно проведенной.
Но в одном Чебышев прав: он оказался единственным, кто догадался, что названных им трех весьма умных людей, мягко говоря, обвели вокруг пальца не менее умные люди с Лубянки. Если угодно, от «А» до «Я», в буквальном смысле – от Артузова до Якушева {30} .
РАЗГРОМ САВИНКОВЩИНЫ
В информации из Парижа сообщалось, что даже после ликвидации в 1922 году почти всех ячеек НСЗРС на советской территории Савинков не отказался от намерения создать под своим командованием единый центр антибольшевистской борьбы.
В ГПУ возникла идея «помочь» Савинкову, чтобы вывести его самого в Россию или Белоруссию и здесь окончательно обезвредить.
Председатель ГПУ поставил задачу: Савинкова необходимо арестовать на советской земле и предать открытому суду.
– Суду? – переспросил Артузов.
– Именно. Савинков – персонифицированное воплощение всей обозленности, ненависти, преступлений нынешней контрреволюции. В лице Савинкова мы и будем ее судить. Пролетарское правосудие не руководствуется чувством мести, но кровавый облик савинковщины обязательно должен быть обнажен перед рабочими и крестьянами, да и перед общественным мнением на Западе – убедительно и абсолютно.
– Это на суде, – с некоторым оттенком скептицизма в голосе протянул Менжинский.
– Ох уж эти законники! – засмеялся Дзержинский, явно намекая на высшее юридическое образование своего заместителя.
– Я не об этом, – невозмутимо отозвался Вячеслав Рудольфович, – я о задержании.
– А тут уж вам и карты в руки. Насколько я помню, вы лично знакомы с Борисом Савинковым, стало быть, его психологию, характер, амбиции знаете.
– Знаю, Феликс Эдмундович, потому многие трудности и предвижу. Савинков не просто умен и опасен, в вопросах конспирации он и талантлив, и опытен. – Менжинский встал, сделал несколько шагов по паркету, на секунду задумался. – С Савинковым и его братом я познакомился, будучи еще студентом юридического факультета Санкт–Петербургского университета. Потом и в ссылке встречались, и в эмиграции. Дискутировать приходилось.