Артур Артузов
Шрифт:
В гостиной уже был накрыт стол. Савинкову дали возможность поделиться своими впечатлениями о переходе границы, ближайшими планами. «Так вот ты каков», – думал про себя Пузицкий, глядя на худощавого человека невзрачной внешности, с высоким лбом, редкими волосами и срезанным подбородком. Только глаза, острые, умные, тяжелые, выдавали в нем незаурядную личность.
Внимательно слушали рассказ одного из столпов контрреволюции Пиляр, Медведь, Пузицкий. Один только Федоров, полуприкрыв глаза (он не спал уже двое суток), отдыхал возле окна в мягком кресле. Ему разглагольствованияя Савинкова за долгие дни личного знакомства успели изрядно
Позволив Савинкову выговориться, Пиляр поднялся, словно желая произнести очередной тост, но вместо этого сказал как–то очень обыденно:
– Вы арестованы, Савинков! Вы в руках ОГПУ!
Ни один мускул не дрогнул на лице Савинкова. Помедлив не более двух–трех секунд, спокойно, глуховатым голосом произнес:
– Позвольте закончить завтрак, господа. Позволили…
В тот же день Савинков, Деренталь и Фомичев были доставлены в Москву. Всю дорогу Савинков молчал, только во внутреннем дворе здания на Лубянке, выйдя из автомобиляя и оглядевшись по сторонам, сказал:
– Уважаю ум и силу ГПУ!
Арестованных разместили в одиночных камерах.
Следствие по делу Савинкова было проведено в кратчайший срок – всего за десять дней, поскольку Артузов и его сотрудники уже давно располагали всеми необходимыми материалами о его контрреволюционной деятельности начинаяя с 1917 года и до самого ареста. Принципиально важные допросы Савинкова проводил сам Артузов, остальные – его заместитель Пиляр {39} . На одном из первых допросов Артур Хри–стианович спросил Савинкова об условиях содержания под стражей. У арестованного никаких претензий не было. Ему доставляли газеты, а позднее, после завершения суда, разрешили и переписку с родными. Попросил только вернуть фотографию младшего сына – маленького Левы. Вернули {40} .
Артузов допрашивал подследственного по хорошо продуманному плану, задавал только ключевые вопросы.
– Как видите, мы добились многого, располагая ограниченными возможностями, – сказал он как–то.
– Я вас поздравляю, – без тени иронии отозвался Савинков, – у вас был верный разведывательный прогноз. Я оказался тем дураком, который смотрел на начало, умный всегда заглядывает в конец. Надеюсь, вы не предстанете передо мною «адвокатом дьявола». Такие есть в римской католической церкви, они изучают все факты из жизни покойного затем, чтобы определить, можно ли усопшего причислить к лику святых.
– О нет, – засмеялся Артузов, – какой же я «адвокат дьявола»? А вы не задумывались о ложности вашей борьбы? Что вы могли предложить народу? Посадить на его шею Врангеля, Маркова или, еще хуже, нового царя Николаяя Николаевича?
Ответ Савинкова оказался достаточно неожиданным:
– Задумывался. И был близок к тому, чтобы прекратить не только борьбу, но и вообще какую–либо политическую деятельность.
Артузов и виду не подал, что удивлен. Спокойно спросил:
– Были близки? Почему?
Савинков ненадолго задумался. Потом ответил:
– Для политика цель всегда существует в двух ипостасях. В первом смысле – как конкретная задача, решение которой и есть желаемая цель. Смысл второй куда более глубок. Он связан с мотивацией деятельности. Отвечает уже не на вопрос, что требуется сделать, но ради чего. Вот это–то ощущение «ради чего» я и утратил некоторое время назад.
Сыроежкин по возвращении в Москву
– Иными словами, вы утратили надежду, что ваш союз когда–нибудь сумеет свергнуть советскую власть? Но он и не имел на это ни малейшего шанса, никогда не имел.
Савинков поднял глаза, спросил с неприязнью:
– Почему вы так уверены в этом?
– Если угодно, попробую объяснить, – охотно согласился Артузов. – С политической точки зрения ваш заговор был бесперспективен, потому что лишен какой–либо значительной базы. Народ на нашей стороне, а не на вашей. С точки же зрения профессиональной он был обречен с первой же минуты своего зарождения. Мы знали, предвосхищали каждый ваш шаг. Более того, самые важные из них мы же и определяли. Как вы теперь знаете, Андрей Павлович Мухин – наш сотрудник, «Либеральные демократы» никогда в природе не существовали. А ваши самые доверенные лица – Зекунов, Фомичев, Шешеня, даже Павловский – тоже работали на нас. Правда, Иван Терентьевич о том и не подозревал. Как и многие другие бывшие савинковцы, Зекунов и Шешеня утратили веру в правоту вашего дела…
Савинков стиснул зубы так, что кожа туго натянулась на скулах.
– Я догадывался кое о чем…
– На что же вы рассчитывали в таком случае?
– Это важно для следствия? – с иронией спросил Савинков.
Артузов покачал головой:
– Не слишком… Следствие, как вы понимаете, располагает в достатке абсолютно доказательными уликами ваших преступлений против народа. Я нарочно употребил слово «народ», а не выражение «Советский Союз» или «советская власть». СССР и советскую власть вы не признавали. Ваше право. Но ведь вы всегда утверждали, что боретесь за счастье народа…
– Вы правы, – с глухой тоской подтвердил Савинков. И замолчал.
Артузов продолжал:
– Ваш индивидуальный террор до революции был бессмысленной авантюрой. И преступной. Потому что на нем вы погубили лучших людей своей партии. Честных и искренних в своих трагических заблуждениях. Ну а в семнадцатом году, когда вы пошли на союз с генералом Корниловым, на кого же был направлен ваш террор, уже, к слову, далеко не индивидуальный? А Рыбинск? А Колчак? А бандитские рейды Булак–Балаховича и Павловского? Чью кровь они проливали по вашему приказу? Не царских губернато
ров и полицмейстеров. Народа российского! Рабочих и крестьян! Странная любовь… – Артузов захлопнул папку «Дела». – Уверен, – глухо сказал он, – что, если бы вы с Азефом не погубили без всякой пользы для революции, а скорее во вред ей, Каляева и Сазонова, они сегодня были бы в наших рядах, а не с вами, Савинков. Но дело не только в этом. Тогда, в предреволюционные годы, народ не оценил вас как своих спасителей. Сегодня же он распознал в вас своих врагов.
– Я глубоко сожалею об этом, – тихо ответил Савинков. – И это понимание, а не предстоящий приговор наполняет сегодня мою душу страхом. Я не ответил еще вам, на что я рассчитывал, когда направлялся сюда, хотя интуиция меня предостерегала от этого шага {41} . Я сохранял надежду, что «Либеральные демократы» действительно существуют, что есть какой–то пласт, достаточно широкий, народа, который верит в правоту моего дела. Оказывается, ничего нет. И никого… Пустота… Вам этого не понять.