Асгард — город богов

Щербаков Владимир Иванович

Так вместе мы провели часть ночи, я лёг, накрылся одеялом. Они снова гремели чем-то, накурили так, что сквозь дым едва проглядывали звезды. Спать мне не захотелось бы и без них. Но часа в три я поменялся с ними. Они ушли с лоджии, а я туда вернулся.

Так я снова стал ночным узником лоджии.

Я разговаривал со звёздами на «ты», гора Кастель дышала мне в лицо ароматами южных трав, потом я уснул. Последней отчётливой и странной мыслью была мысль о чайке. Будто бы я снова ловил её, и она удивлялась этому. Кто-то даже произнёс вполголоса за кадром, что чайку поймать невозможно. И вся лента промелькнула снова, как быстрое документальное кино. Сначала так, как сказано: поймать я её не мог. Потом я постепенно перешёл

из состояния «альфа» в состояние «бета». Терминология моя, а суть в том, что во втором состоянии как бы возрастают способности, быстрота, сила. Объяснить это нельзя. Я же сам чаще всего вижу вместо действительной картины другую. Я ловил чайку, а мне виделась рыба. Серебристая такая, медлительная, с золотыми плавниками. И я нырнул с крутой скалы — и за ней. Инерция разгона была так велика, что я даже не работал руками, тело моё неслось, как торпеда, я срезал повороты, и рыбине некуда было деться. Она медлительная. Я только управлял своим движением под водой. Прижал рыбу к песчаному дну. Плавники её били меня по рукам. Но это уже не плавники, а крылья — белые крылья чайки. И снова я на пляже, в руках птица, я пеленаю её полотенцем. Я был в состоянии «бета», пока преследовал рыбу. Но как только я поймал её и она превратилась в птицу, я перешёл в другую ипостась под буквой «альфа». Это самое обычное моё состояние, я ещё называю его замедленным.

Видение промелькнуло, потускнело. А может, я уже спал.

Едва рассвело, меня разбудили анемичные аккорды гитары и низкий уставший голос: «Алёша жарил на бая-ане, шумел-гремел посудою шалма-ан!» Я вскочил, как ужаленный. Было жаль парня, но это пришло потом, а сначала я крикнул: «Кончай, и побыстрее!» Однако он оказался из тех, кто больше всего на свете любит подобострастное к нему отношение и, конечно же, вежливость, беспредельную, самоуничижительную вежливость. Это послужило причиной конфликта.

Он повелительно взмахнул гитарой, даже не удостоив меня ответом. Я подошёл, мы сцепились. Я одолел его так, без перехода в состояние «бета». Связал полотенцем руки. Стал медленно умываться, потом перенёс постель снова в комнату, лёг поверх одеяла, стал листать путеводители по Крыму и Кавказу. Можно было бы махнуть в Новороссийск, а оттуда… там виднее.

— Дай хоть закурить! — пробасил связанный сосед. Я протянул ему сигарету, из его пачки. На ней остался след губной номады. Наверное, одна из девиц накурилась до одури и не осилила её, вернула в пачку. Он закурил, попросил развязать руки. Я выполнил его просьбу. Он представился:

— Меня зовут Толик. Толик Половодов. А тебя?

— Володя.

— Не обращай внимания, Володя. Я хороший. Так, бывает… А здоров, не думал, что ты меня так упакуешь. Борьбой занимался?

— Никогда борьбой не занимался. Некогда.

— Кто же ты по специальности?

— Переводчик, можно так назвать.

— Да-а…неопределённо протянул Толик. — А что, есть такая специальность?

— Как не быть? Книги и статьи пишут на разных языках, а читать хочется всем, вот и перевожу.

— В институте сидишь?

— Сидел. Сейчас чаще беру заказы и работаю в библиотеках.

— Силён, переводчик!

— И ты не слабак, Толя!

— Да я, если вправду, троих могу под настроение раскидать, может, повторим?

— Не надо!

— Боишься?

— Нет. Ну а если боюсь, то за тебя, понял?

— Понял… переводчик. А я вот простой электрик, из Москвы.

— Пора завтракать, давай стакан! — Я плеснул ему в стакан яблочно-медовой, и он выпил до дна, но поскольку мне досталась только половина моей обычной порции, то мы вместе пошли в столовую.

Он выше меня, примерно метр восемьдесят пять. Пока шли, косился на меня, наконец заявил:

— Это я тебя проверить хотел, извини уж, так получилось. К кому, думаю, в комнату попал…

— Проверить? — Я расхохотался, ко мне вернулось нормальное настроение,

и я сразу понял, с кем имею дело. Толик был не просто электриком, а инженером, слегка хипповал и в таком виде любил, пользуясь своим превосходством в силе, ставить над людьми психологические опыты. У Толика чистые, зеленые, нагловатые глаза, впрочем, их выражение говорит о склонности к искренности.

ЕЁ ИМЯ: ЗОЛОТОВОЛОСАЯ СИВ

После завтрака мне вспомнилось это слово «проверить», и я даже вздрогнул. Что во мне такого, что вызывало бы желание проверить? Я ведь не в первый раз с этим встречаюсь. Проверить…

Вечером на пляже я кормил чаек сочниками, которые продавали девушки на пустынной набережной. Продавали. Но их никто не покупал, кроме меня. Я разламывал их, бросал на галечную россыпь, и птицы слетались, сбегались, громко требовали ещё. Чаек здесь два вида: рыжеватые с тёмными клювами и голубовато-серые. Я впервые видел, что и здоровые, нормальные чайки после ужина, который я им устроил, подходили к самому берегу и пили морскую воду, плескались. Кажется, и до угощения некоторые из них занимались тем же.

Потом я увидел, что у парапета Толик выделывал немыслимые па. Ещё мгновение, и я понял, что он поворачивался как винт вокруг собственной оси, все время теряя высоту, и наконец приземлился на обочине. Поднявшись, он поспешил ретироваться. Оглянулся. Но меня не заметил. А у парапета я рассмотрел это чудо природы в блузке цвета морской волны и светлой юбке. Подошёл, поздоровался. Она любезно ответила, даже кивнула. От ресниц её — тени, необыкновенная вечерняя глубина её глаз.

— Только что…начал я, и она меня оборвала:

— Он вполне это заслужил.

— Да, Толик экспансивный молодой человек.

— Вы его знаете?

— Немного. Со вчерашнего дня он мой сосед по номеру или по палате, как угодно.

— Проводите меня.

— Хорошо.

— У вас есть время?

— Странный вопрос. Время, которое мы тратим всю свою жизнь на всевозможные дела, потом, по зрелом размышлении, оказывается выброшенным на ветер.

— Не вполне удачная острота, — заметила она хмуро.

Я покорно кивнул.

Склон дикий, и на нем дикие кусты шиповника и дрока, а среди них — дорожка и кое-где старый камень, обросший чёрным лишайником: не то бывшие ступени, не то втоптанные в почву плиты. Она ещё вздрагивала. Я знал, почему. Разумеется, я хотел её кое о чем расспросить, но сейчас это было бы неуместно. И вот, когда мы поднимались к девятиэтажному корпусу с антеннами на плоской крыше (я почему-то знал, что именно туда её надо проводить), становилось все проще и проще.

— Вы очень похожи на левитатора,уже мягче сказала она.

— На левитатора? Это что, от слова «летать», что ли? — Да. Брусникин говорил, что иногда рождаются люди со свободным полётом мысли, то есть левитаторы.

Корпус. Кажется, пансионат. Но не уверен. Мы вошли. В холле женщина с книгой. Столик, два-три кресла. Зачем-то мы сели в эти кресла. Потом подошли к лифту. Она нажала кнопку. Двери лифта раскрылись, и, когда мы оказались внутри, она предоставила мне право угадать этаж. Так я понял её неподвижность. Но она ещё и добавила вполголоса: «Ну!» Я прошёлся безымянным пальцем по белым квадратикам, как по клавишам, остановился на одном, потом на другом, потом на третьем. Машина заработала. Тут только я поймал себя на том, что и эта моя шутка неудачная. А она хоть бы что! Значит, левитатор угадал. Мы вышли из лифта. Стекла, вьющиеся растения, кисти сизого винограда, под ногами — темно-малиновый ковёр. В стекло напротив лифта заглядывал край заходившего солнца. Уже здесь, в холле, я задавал себе вопрос: как это отсюда можно видеть закат солнца, если мы поднимались по восточному склону горы Кастель? Могли ли мы оказаться на западном склоне? А потом — дуга широкого коридора, который непонятно как вписался в этот девятиэтажный корпус.