Ашборнский пастор
Шрифт:
– Таким образом, – улыбнулась Дженни, – вы сами прекрасно видите, что у меня есть основания не держать слугу.
– А это значит, бедное мое дитя, – заметила г-жа Стифф, – что вы ведете хозяйство сами!
– Мне, сударыня, приходит помогать деревенская девушка, очаровательный ребенок, преисполненный благожелательности и сочувствия… дочь школьного учителя.
– Ах, да… И она готовит еду? – спросила г-жа Стифф, уже спускаясь по лестнице.
– Нет, сударыня, – ответила Дженни, – эта забота лежит на мне. Я хорошо изучила вкусы моего мужа, я
– И это не портит ваши руки?
– Да нет, сударыня, – откликнулась Дженни.
Руки у Дженни были чудесные; я ухватился за случай заставить посетителей оценить их красоту; кстати, я заметил, что руки у г-жи Стифф толстые и грубоватые.
– Дорогая моя Дженни, поскольку госпожа супруга Управляющего, – я подчеркнул эти слова и заметил, что они заставили покраснеть мисс Роджерс, – похоже, сомневается в твоих словах, покажи-ка ей свои руки.
– Зачем это? – спросила г-жа Стифф.
– Чтобы доказать вам, сударыня, – ответил я учтиво, – что можно заниматься приготовлением еды, не огрубив при этом пальцев… Покажи-ка свои руки, Дженни, покажи их, ты доставишь мне удовольствие.
– Что ж, пусть будет по-твоему, – согласилась Дженни. И она протянула обе руки – белые, пухлые, с длинными тонкими пальцами, с розово-перламутровыми ногтями.
– Черт возьми, а ведь так оно и есть! – вскричал управляющий. – Это руки герцогини!.. Мисс Смит, примите мои комплименты.
– Значит, готовя обед или ужин, вы надеваете перчатки, моя милочка? – предположила г-жа Стифф.
Затем, меняя тему, она спросила:
– А, так это здесь у вас столовая?.. Она очень плохо освещена… По правде, нет ничего более унылого, чем завтракать или обедать в темной столовой! Впрочем, можно закрыть окна и зажечь свечи. Однако, я не вижу гостиной…
– Она нам совершенно не нужна, сударыня, – объяснила Дженни с ангельской мягкостью, – мы здесь живем вот уже три месяца, и ваш визит, за который мы вам весьма признательны, сударыня, единственный, которого нас удостоили, и весьма вероятно, что пройдет еще три месяца, прежде чем состоится новый.
– О нет, нет! – воскликнул г-н Стифф. – На это и не рассчитывайте! Я испытал чересчур много удовольствия, беседуя с вами и с господином… Эх, вот я и забыл фамилию вашего супруга… Бе… Бе… Би…
– Бемрод, господин управляющий, – подсказал я.
– Ах, да, Бемрод… Я от своих слов не отрекаюсь: фамилия необычная.
– Кстати, – прервала мужа г-жа Стифф, – ведь у господина Бемрода наверняка есть свое место, кабинет, тот уголок, где он обдумывает и пишет свои прекрасные проповеди, вызывающие восхищение у наших славных крестьян.
– Да, сударыня, – подтвердил я, – у меня есть свое место… и, если вы желаете его осмотреть, так же как вы осмотрели остальную часть дома…
– Конечно же, лишь бы не слишком высоко подниматься… Ваша лестница с ее ужасными ступеньками, не покрытыми ковром,
– Не беспокойтесь, сударыня, – заверил я гостью, – предстоящее путешествие ничуть вас не утомит.
Я открыл дверь бывшей спальни вдовы.
– Прошу, – пригласил я г-жу Стифф.
Она вошла первой, за ней – Дженни, а затем – г-н Стифф.
Меня удивило, как это г-н Стифф пропустил перед собой мою жену; я невольно взглянул в сторону двери, и мне показалось, будто он тихо говорит Дженни нечто такое, что заставило ее покраснеть.
Но в эту же минуту мое внимание отвлекла г-жа Стифф: подойдя к моему письменному столу, она бросила взгляд на лист бумаги, приготовленный для эпиталамы.
– «К Дженни!», – прочла она (как Вы помните, дорогой мой Петрус, заглавие стихотворения уже было написано). – «К Дженни!»… Что это?
– Пустяк, сударыня, пустяк, – воскликнул я, живо схватил листок, смял его и сунул в карман.
Проследив за моим жестом, г-жа Стифф подняла голову и взгляд ее остановился на гуаши Дженни.
– Ах-ах, какой милый рисунок, – произнесла она.
– «Какое счастье, – сказал я про себя, – что у нас нашлось хоть что-то, достойное вашего внимания».
– Вам нравится эта гуашь, сударыня? – спросил я вслух.
– Да. Взгляните-ка, господин Стифф!
– С удовольствием, сударыня, – откликнулся управляющий, – но, вы знаете, я мало что смыслю во всех этих пустяках… Здесь вроде бы изображен дом и молодая женщина у окна?
Госпожа Стифф только пожала плечами, ничуть не обеспокоенная тем, заметил или не заметил ее супруг этот вырвавшийся у нее презрительный жест.
– И кто же автор рисунка? – поинтересовалась она.
– Моя жена, сударыня. Здесь изображен дом ее отца и окно, в котором я увидел ее впервые.
– Эх, – вздохнула жена управляющего, – как же так получается, моя милочка, что, обладая таким талантом, вы не извлекаете из него никакой выгоды, которая облегчила бы вам заботы по хозяйству?
– Сударыня, – отвечала Дженни, – отец приучил меня видеть в моих занятиях живописью развлечение, а не источник доходов. Однако, если бы для нас наступил черный день, я бы подумала, нельзя ли извлечь пользу из моего слабенького таланта; впрочем, я в этом очень сомневаюсь.
Я рассвирепел.
С тех пор как я пришел, этот мужчина и эта женщина, если и открывали рот, то только лишь для того, чтобы сказать нам с Дженни что-то неприятное.
Как раз в это время ко мне пришли с сообщением, что гроб с телом усопшего уже поставлен в церкви.
В ту же минуту глухие и протяжные звуки колокола напомнили мне, что меня в самом деле там ждут.
Но мне крайне не хотелось уйти из дому и оставить жену на растерзание двух недобрых людей.
И у меня невольно вырвалось:
– Тем хуже, ей-Богу! Пусть папаша Блам подождет!
И я остался, подобный тому измученному жаждой путешественнику, который вгрызается в кислый плод и, раздраженный его кислым вкусом, все же догрызает плод до конца.