Ашхабадский вор
Шрифт:
В общем, выдвинулись, и только теперь, когда город остался позади, Алексей в полной мере прочувствовал то, о чем ему давеча говорил Таксист, – а и в самом деле, всего каких-то десять дней назад он бодро топтал кирзовыми сапогами сибирскую землю в ИТУ номер *** и мечтал о возвращении в Москву на белом коне – а сейчас вот размеренно покачивается меж двух поросших густой вонючей шерстью горбов далеко не коня, держа курс прямиком в пустыню. Нет, ну чудны дела твои, Господи…
Раньше Алексею ибн Карташу в пустынях бывать не доводилось. На пляжных югах бывал, заполярными морозами шкуру дубил, дальневосточных крабов ловил, в камчатские гейзеры руку опускал, черноземным воздухом украинских степей дышал, гостил у гуцулов, молдаван, прибалтов, поморов и у многих других народов и народностей. В какие только края не закидывало с инспекторскими проверками
Короче говоря, до сего момента о пустынях Алексей Карташ имел представление весьма поверхностное, составленное исключительно по фильмам и книгам, причем, в основном, развлекательно-приключенческой направленности. Но уж зато сейчас он наполучал этих представлений до отвала, до оскомины и чуть ли не до рвоты, с лихвой восполнив все предыдущее беспустынье.
Действительность, как это обычно и бывает, рассеяла некоторые его заблуждения. В частности насчет того, что пустыня однообразна и безжизненна.
В окрестностях Уч-Захмета песчаные равнины чередовались с каменистыми отложениями. Покинув город, они вскоре въехали на возвышенность, которая, как выяснилось позже, растянулась на несколько километров. Здесь песок присутствовал лишь наносами, островками и редкими грядами, а преобладала земля. Впрочем, землей ту почву называть не то что не хотелось, а и совесть не позволяла. Бетон естественного происхождения – вот что это такое. Глина, камни, песок, спрессованные в непробиваемую, монолитную на ощупь массу кирпичного оттенка. Все это спрессовано было так плотно, словно каждый участок тут били-тромбовали гигантскими и неутомимыми установками для вколачивания свай. «Вот где зоны хорошо ставить или воинские части, – пришло тогда в голову Карташу. – Контингент всегда будет обеспечен работой. Чтобы вырыть, вернее, выдолбить в таком грунте всего одну яму под столб, придется проковыряться всей зоной с завтрака до ужина».
На этой возвышенности, где-то в километре от Уч-Захмета, они увидели строения разных габаритов, строительные вагончики, брошенную и раздетую догола технику. Не приходилось сомневаться, что здесь и добывали мергель во времена расцвета Уч-Захмета. Заезжать туда они, разумеется, не стали.
Потом – такыры и солончаки.
Барханы, из которых, как в грузовике думал Карташ, и состоит пустыня, начались гораздо позже. Когда они углубились в Каракумы. К некоторому удивлению Карташа, Джумагуль весьма толково обрисовала рельефную подоплеку их маршрута: до этого они находились в зоне постепенного перехода северного склона Паропамиз-ских гор, по которым проходит граница между Туркменистаном и Афганистаном, в Юго-Восточные Каракумы, расхаживали и разъезжали по возвышенности с названием Карабиль (в голову отчего-то лезли ассоциации то ли с карамболем, то ли с каррамбой). И даже сообщила высоту этой возвышенности над уровнем моря – девятьсот метров. А сейчас они двигаются с юга на север, в направлении знаменитого Каракумского канала, потихоньку опускаясь по отношению к уровню моря.
После всего услышанного бравый старлей признался самому себе, что не избежал высокомерия западного человека по отношению к восточному: мол, раз туркменка, то уж точно плохо образована, малограмотна, и
Короче говоря, теперь на их пути вздымались бархан за барханом, как волна за волной, холм песка пониже, холм повыше. А вот чего не встретилось ни разу, так это оазисов в живописном исполнении: три знойные пальмы тра-ля-ля росли. Думается, все выходы воды на поверхность уже несколько столетий как обросли городами и деревнями, не осталось уже старых добрых трехпальмовых оазисов…
Между прочим, и с растительностью в песках дело обстояло несколько лучше, чем представлялось Карташу. Он полагал, что лишь саксаул способен порадовать глаз пустынного путника, да и то изредка. Ан нет. Окромя знаменитой верблюжьей колючки произрастали – спасибо за показ и разъяснения Джумагуль – и другие кустарники: черкез, кандым, песчаная осока, мятлик. Даже саксаул, как выяснилось, бывает белый и черный. И называют его здесь не саксаул, а сазак.
Жизни тоже хватало. Особенно пресмыкающейся жизни. Вовсю шныряли ящерицы, а черепахе так даже удалось ненадолго задержать их караван. Завидев ее, Маша пришла в необузданный восторг, как девочка, расхлопалась в ладоши и даже додумалась попросить Карташа «достать ей черепашку». Старший лейтенант ВВ, разумеется, гоняться за черепашкой не стал, а в доступных женскому уму выражениях втолковал некоторые прописные истины, касающиеся походного ордера, воинской дисциплины как таковой, места женщины в армии и заодно уж на флоте.
Скорпионы так и вовсе примелькались, как в Сибири комары. Когда они делали привалы или по всяким там надобностям спрыгивали с «корабля пустыни» на песок, рядом обязательно то прошмыгнет, то из-под ноги выскочит их старый друг – скорпион обыкновенный, каракумский, ядовитый. Никто уж не визжал и справок о быстродействии скорпионьего яда не требовал. Великое дело – привычка. Надо только не забыть, садясь на песок, обстучать ногой пятачок, который собираешься занять.
– В детстве меня каждый год отправляли на каникулы к бабке в деревню. Так вот местные, собирая клюкву на болоте, тоже сперва били ногой по кочке, а уж потом садились на нее, – под влиянием скорпионов Гриневский ударился в воспоминания. – Гадюк там на болоте было до дури, на каждой кочке грелись. Ух, сколько страху натерпелся я, городской пацан, в свой первый выход на болото. А потом ничего, привык. Шарахну по кочке, провожу взглядом юркнувшую в мох змеюку и сажусь, ни о чем уже не беспокоясь.
Змеи тоже попадались. Вопреки приписываемому им глупой молвой злобному нраву, змеи уползали, оставляя в песке узкую дорожку, едва завидят людей. Так толком и не удалось рассмотреть ни знаменитую гюрзу, ни не менее знаменитую кобру. Даже безобидный песчаный удавчик предпочел поскорее запрятаться в песок. Что ж, пресловутый царь природы человек сумел основательно напугать животный мир даже вдали от своих поселений, даже там, где бывает лишь проездом.
А зверюху, замеченную ими на склоне бархана, Карташ поначалу принял за мираж. И, чтобы разобраться, обратился за помощью к Джумагуль.
– Кто это там? – он показал на улепетывающего со всех лап к гребню бархана зверя.
– Толай.
– Кто?!
– Заяц. Их тут полно.
– Иди ты! – искренне изумился Алексей. Уж никак не предполагал, что зайцы для пустыни суть обыденность.
Еще же над песками пролетали птицы и, судя по размерам, не только хищные.
Вот и в езде на верблюде, увы, ничего романтического и увлекательного не обнаружилось. А ведь каким заманчивым виделось плаванье на «корабле пустыни», когда рассматриваешь открытки и иллюстрации: сидишь, как в кресле, возвышаясь надо всем, что есть в царстве песков, с неторопливостью и плавностью аэростата проплываешь по-над бело-желтым бескрайним морем, покачиваешься из стороны в сторону, а в ушах звучит знаменитый джазовый стандарт «Караван».
Покачиваться-то покачиваешься, все верно, однако надоедает это занятие до чертиков, до морской болезни, хочется устойчивости – а нету ее. На втором часу езды начинает ныть спина, хочется поменять позу, а как ее поменяешь? Хочется откинуться, прислониться, но куда тут откинешься, к чему прислонишься? К горбу? Так ведь он маленький и нетвердый. Солнце жарит как ненормальное, обливаешься потом, понятное дело, очень скоро натираешь мозоли на заднице и на внутренней поверхности бедер. И думаешь только об одном: о прохладном душе.