Асканио

Дюма-отец Александр

– Ах, если бы он был здесь! – воскликнула Скоццоне. – Если бы только он был здесь, Паголо, вы сквозь землю провалились бы от стыда! Ведь вы предали его из ненависти, а я, хоть и сделала то же, но из-за любви к нему.

– Но чего же мне стыдиться, разрешите спросить?! – воскликнул Паголо, ободренный тем, что Бенвенуто далеко. – Разве не имеет права мужчина добиваться любви женщины, если эта женщина свободна? Будь Челлини здесь, я прямо сказал бы ему: «Вы изменили Катерине, покинули несчастную девушку, а она так любила вас! Сперва

она была в отчаянии, но, к счастью, ей повстречался хороший и славный малый, он сумел оценить ее, полюбил и предложил стать его женой, чего вы никогда ей не предлагали. Ваши права перешли к нему, и теперь эта женщина его». Интересно знать, что ответил бы на это твой Челлини?

– Ничего, – раздался вдруг позади разболтавшегося Паголо резкий мужской голос, – ровным счетом ничего!

И на плечо ему легла тяжелая рука. Поток красноречия Паголо мгновенно иссяк; отброшенный назад Челлини, он грохнулся на пол, и недавняя отвага сменилась жалким испугом.

Картина была поистине замечательная: бледный как смерть, вконец растерявшийся Паголо ползал, скорчившись, на коленях; Скоццоне слегка приподнялась в кресле и, опираясь на его ручки, застыла, недвижимая и безмолвная, как статуя недоумения; а Бенвенуто стоял перед ними не то с грозным, не то с ироническим выражением лица, держа в одной руке обнаженную шпагу, а в другой – шпагу в ножнах.

Наступила минута мучительного ожидания. Удивленные Паголо и Скоццоне молчали под хмурым взором учителя.

– Предательство! – прошептал наконец Паголо, чувствуя себя глубоко униженным. – Предательство!

– Да, несчастный, – ответил Челлини, – предательство, но только с твоей стороны!

– Что ж, Паголо, вам хотелось его видеть. Вот и он! – сказала Скоццоне.

– Да, вот и он, – пробормотал Паголо, которому было стыдно, что с ним так обращаются в присутствии любимой женщины. – Только у него есть оружие, а у меня ничего нет.

– Я принес тебе оружие! На, держи! – крикнул Челлини, отступая на шаг и бросая к ногам Паголо шпагу, которую держал в левой руке.

Подмастерье молча глядел на оружие, не двигаясь с места.

– А ну-ка, живо! Бери шпагу и поднимайся! – приказал Челлини. – Я жду.

– Дуэль? – пролепетал Паголо, стуча от страха зубами. – Но разве могу я принять вызов такого сильного противника?

– Хорошо, – согласился Челлини, перекидывая шпагу из одной руки в другую, – я буду драться левой рукой – тогда наши силы сравняются.

– Мне драться с вами? С моим благодетелем? С человеком, которому я всем обязан! Ни за что! – воскликнул Паголо.

Бенвенуто презрительно усмехнулся, а Скоццоне отступила на шаг, даже не пытаясь скрыть овладевшее ею чувство омерзения.

– Не мешало бы вспомнить о моих благодеяниях до того, как ты собрался отнять у меня женщину, вверенную вашей с Асканио чести! – отвечал Бенвенуто. – А теперь поздно, Паголо, защищайся!

– Нет, нет, не надо, – лепетал трус, пятясь на коленях от Бенвенуто.

– Ну

что ж, не хочешь драться, как подобает честному человеку, – я накажу тебя, как негодяя.

И, говоря это, Челлини с бесстрастным выражением лица вложил шпагу в ножны и, вынув кинжал, медленным, но твердым шагом стал приближаться к Паголо. Скоццоне, вскрикнув, бросилась между ними. Бенвенуто спокойно отстранил ее одним лишь движением, но таким властным, словно рука его принадлежала бронзовому изваянию; девушка, чуть живая от страха, упала в кресло. А Челлини, продолжая наступать, прижал злосчастного ученика к стене и приставил к его горлу кинжал.

– Молись перед смертью, – сказал он, – тебе осталось жить всего пять минут.

– Пощадите! – придушенным голосом завопил Паголо. – Пощадите! Не убивайте меня!

– Что? – воскликнул Челлини. – Ведь ты знал мой нрав и, однако, соблазнял Катерину. Я все слышал, все до единого слова! И ты еще смеешь просить о пощаде! Да ты что, смеешься надо мной, Паголо?

И Бенвенуто сам разразился смехом, но таким резким, таким жутким, что Паголо задрожал от ужаса.

– Учитель, учитель! – вскричал подмастерье, чувствуя, что острие кинжала щекочет ему горло. – Это не я! Это она! Да, она сама увлекла меня!

– Клевета, предательство, трусость! Когда-нибудь я сделаю скульптурную группу из этих трех чудовищ, и на нее страшно будет взглянуть. Так, значит, это она тебя увлекла? Несчастный! Не забывай, что я находился здесь и все слышал.

– О Бенвенуто, – умоляюще сказала Катерина, – разве вы не понимаете, что он лжет?

– Да, – ответил Бенвенуто, – я прекрасно понимаю, что он лжет, как и лгал, обещая жениться на тебе, но будь покойна: он получит сполна за эту двойную ложь.

– Что ж, накажите меня, – воскликнул Паголо, – но будьте милосердны, не убивайте!

– Ты лгал, говоря, что она тебя увлекла?

– Да, лгал, виноват я сам; но я безумно ее полюбил, вы сами знаете, учитель, до чего доводит человека любовь.

– И ты лгал, говоря, что готов жениться на ней?

– Нет, учитель, на этот раз я не лгал.

– Значит, ты действительно любишь Скоццоне?

– Да, я люблю ее! – ответил Паголо, понимая, что сила страсти – единственное оправдание в глазах Челлини. – Я люблю ее, – повторил он.

– Ты, значит, утверждаешь, что не лгал, обещая жениться на ней?

– Не лгал, учитель.

– Ты сделал бы ее своей женой?

– Да.

– Отлично! Так бери Катерину, я отдаю ее тебе.

– Что вы сказали? Вы пошутили?

– Нет, Паголо, я никогда еще не был так серьезен. А если не веришь, погляди на меня.

Паголо робко взглянул на Челлини и по выражению его лица увидел, что он каждую минуту может превратиться из судьи в палача. Юноша со вздохом опустил глаза.

– Сними это кольцо, Паголо, и надень его Катерине.

Подмастерье послушно исполнил первое приказание.