Аслан и Людмила
Шрифт:
На этом он уже погорел. И, испортив себе жизнь не на шутку, загремел в розыск. В таких случаях надо было платить. Но иногда его осторожное поведение давало досадный сбой. Характер вырывался из-под контроля. А мирным его характер было назвать сложно. Хотя и воином он себя не считал в том смысле, который вкладывали в это слово дети гор.
Будь его воля, он жил бы себе на родине. Он помнил, какая там ласкающая по шерсти красота. Все-таки до двадцати лет он там прожил. Ему плохо было в Москве. Холодно и сыро. И здесь всегда ныли
Или воюй. Или живи, как таракан в чужой избе. Третьего не дано.
А третьего так хотелось. Так хотелось, чтобы все кончилось. Чтобы можно было спать спокойно. Просто спать спокойно. Без кошмаров. Без острых, как нож, пробуждений. Без постоянного, уже въевшегося намертво чувства опасности. А это чувство у его рода передавалось на уровне генов без малого три тысячи лет.
И жизнь прошла. Ему было двадцать, когда началась война. И лучшие его годы прошли. Ему уже исполнилось тридцать. А война все продолжалась.
И на любовь у него нет никаких прав.
И на счастье. Потому что он не сам по себе. Он не свободен. Он муравей в беспокойном муравейнике.
В такое время и в таком месте уродился Аслан.
Он хотел приехать и заснуть.
Ему повезло. Сегодня он проскочил.
Но когда он поднялся по лестнице, то понял, что заснет не скоро. И даже сам не мог точно определить, радует его это или огорчает.
Сначала он подумал, что она спит. Она сидела, прислонив щеку к стене. Но когда он медленно и осторожно подошел ближе, она сказала ровным и тусклым голосом:
— Я думала, ты ночуешь дома. — И ему даже смешно стало от ее глупой ревности, которая сквозила в каждом слове.
— Что у тебя опять случилось, девочка? — Одну ногу он поставил на ту же ступеньку, на которой сидела она. Оперся рукой о колено, наклонил голову, чтобы увидеть ее лицо, слегка удивленно погладил по стриженой голове. Она мотнула ею в качестве протеста. Он убрал руку. — Ну? Так что?
— Нам надо поговорить! — сказала она твердым холодным голосом. От этого тона он как-то сразу затосковал.
— И ты не могла подождать до утра… — Он обошел ее и достал из-под коврика ключ. — Ну ладно, пойдем, поговорим.
Она поднялась. В кожаном плаще и сапогах. Стройная и гордая. Непривычно постриженная. Прошла мимо него в квартиру. Разделась. Осталась в длинной юбке и полосатом свитерке, беспощадно обтягивающем ее ощутимые прелести.
Он смотрел на нее мрачно, скрестив руки на груди и прижавшись плечом к косяку. И понимал, что не надо было пускать ее к себе ночью.
Как-то это неправильно. И было ему от этого нехорошо.
— Как ты? — спросила она неожиданно весело, как-то необычно блеснув на
— Хорошо, — ответил медленно, так, как умел только он. Он ждал настоящего разговора. И наблюдал за ней.
— А знаешь, Аслан, нам все равно теперь друг без друга никак. И узы эти попрочнее любых любовей. — Она смотрела на него непривычно безумным взглядом. И взгляд этот его неприятно беспокоил.
Он ждал продолжения. И разговор этот ему все больше не нравился. Она походила взад вперед по комнате, заметно нервничая. А потом выдала:
— Поздравляю! Я теперь — твой постоянный клиент! Оказывается, у нас общие интересы! Так давай я буду покупать у тебя напрямую.
До него не сразу дошло, о чем она говорит. Но пару секунд спустя она увидела на его лице какое-то больное и страдальческое выражение.
Вот, оказывается, что.
А он сразу не понял, что так полоснуло по нервам. Этот закумаренный взгляд. Эти плещущие через край зрачки. Беда, глядящая на него неузнаваемыми глазами.
Нет! Вот этому не бывать!
Мила взвизгнула и отскочила.
Потому что он взял со стола чашку и со всего размаха шарахнул ею об стену.
Он так быстро перешел из одного состояния в другое, что Мила даже не успела по-настоящему испугаться. Просто от грохота инстинктивно вжалась в угол, подняв плечики.
Но он схватил ее за шею и приставил к горлу неизвестно откуда взявшийся у него в руках нож. Он больно впивался в кожу. И деться от этого никуда было нельзя. Другой рукой он крепко держал ее за стриженный загривок. Совсем рядом она видела его глаза. Как ей показалось, в них не было ни капли здравого смысла. Одно только бешенство.
— Я убью тебя, — прохрипел он сквозь сжатые зубы — если ты сделаешь это еще раз! Я перережу тебе горло! Вот так! — и отпуская ее, он взял и полоснул ножом по запястью своей левой руки. — Смотри!
Кровь брызнула, как будто только этого и ждала. Он поднял руку вверх. И сказал, с трудом сдерживая гнев:
— Я тебя предупредил.
Повернулся и ушел на кухню. У Милы внутри все мелко дребезжало от пережитого стресса, и она не знала, куда кинуться, чтобы чем-нибудь ему помочь.
Все то, что произошло так быстро, никак не совпадало с тем сценарием, который разработала в голове она. Теперь она уже ничего не понимала. А главное, не понимала, зачем она к нему пришла и чего хотела.
Она с опаской заглянула на кухню. Он держал руку над раковиной.
— Не подходи ко мне! — прорычал он глухо.
Мила прислонилась спиной к стенке и закрыла глаза. Господи! Ну что ей делать?
Она видела, как он нашарил в ящике стола бинт или лейкопластырь и теперь пытался зубами и одной рукой разорвать упаковку. Она все-таки подошла тихонько.
— Дай я… — Когда он протянул ей пластырь, она непроизвольно дернулась. Любое его движение теперь ее пугало. Ей казалось, что она в клетке с разъяренным тигром.