Ассасин
Шрифт:
– А что было, когда образовалось Иерусалимское королевство? – спросил Ричард.
Онфруа улыбнулся. Поведал, что с приходом крестоносцев в городе началось бурное строительство. Именно сюда стали прибывать не только паломники, но и воины-христиане, решившие сражаться за Святую землю. И первым делом они отправлялись помолиться в большой храм Яффы, какой возвели тут в честь святого Петра. Храм столь великолепен, что даже неверные не стали его разрушать, правда, превратили в свою мечеть четыре года назад, когда город захватил брат Салах ад-Дина, Малик аль-Адиль.
При упоминании брата султана Роберт Лестер слегка толкнул Ричарда в плечо.
– Слышите, государь? Это ваш мусульманский
– О, осторожнее, граф! – Онфруа, заметив, что Ричард поморщился, отстранил Лестера от короля. – Вы забыли о его ранении.
Морщился ли Ричард оттого, что Лестер задел рану или при мысли, что так понравившийся ему брат Саладина осквернял христианские храмы, но он сделался мрачен. Взглянув на намокшую в воде повязку – он был ранен копьем при Арсуфе, – пробурчал, что-де это всего лишь царапина, а вот то, что он не получил ответа на свое послание к Султану, его беспокоило. Львиное Сердце отправил послание уже несколько дней назад, предлагая встретиться и переговорить. Ответа не было. А ведь лазутчики ордена Храма поведали Ричарду, как был напуган и в какой панике бежал Саладин после поражения при Арсуфе. Значит, он должен быть заинтересован в переговорах. А тут еще Медведь ворчит, что Ричард не послушал его и не кинулся в погоню за султаном. О, крестоносцы разбили бы его окончательно, они ворвались бы за остатками воинства султана в сам Святой Град!
Кто бы мог это знать! Успех был совсем близко… Но тогда Ричард опасался засады и не рискнул удалиться вглубь незнакомой враждебной земли от моря и кораблей. Однако теперь, как оказалось, его осторожность дала повод бургундскому герцогу упрекать короля в нерадивости… если не в трусости.
Горькие мысли. Ричард хмурился, а услужливый Онфруа де Торон все справлялся, не тревожит ли короля рана. Знал бы он, какие рубцы несет в своем сердце Ричард!
– Ты слишком трепетный, мой друг Онфруа. А рана… Я воин, на котором все заживет, как на кошке, у которой девять жизней. И вместо того чтобы донимать меня, словно заботливый госпитальер, ты бы лучше поведал нам, как там с отъездом Конрада Монферратского. Ты проводил его?
Тонкое красивое лицо Онфруа при этом упоминании окаменело. Он считал, что Ричард унизил его, заставив лично проводить маркиза, который забрал у него жену. Для Ричарда же неожиданное желание Монферрата вернуться в Тир было, с одной стороны, огорчительно, ведь он терял войско маркиза, какое пригодилось бы тут, но, с другой, неугомонный защитник Тира будет меньше интриговать – король помнил, как он сразу дал понять, что поддержит Медведя и Леопольда Австрийского, ратующих за немедленное выступление на Иерусалим. Однако Ричард понимал – его войско слишком утомлено после изнурительного перехода. Солдаты хотели отдохнуть, и Ричард, который провел в армии почти всю жизнь, чувствовал их настроение как никто другой. Поэтому он склонился к мнению тех, кто советовал для начала укрепиться на побережье. На последнем настаивали оба ордена – госпитальеры и тамплиеры, но главное – этого просили итальянцы: пизанцы, генуэзцы и венецианцы, для которых любой оплот на побережье становился базой для развития торговли. Ричард прислушался к ним: итальянцы хорошо снабжали его армию, и он не мог не брать их мнение в расчет. К тому же он понимал, что ему надо не единожды все продумать и взвесить, прежде чем двинуться с армией на Иерусалим, вглубь вражеской территории.
О скалистую гряду разбилась очередная морская волна, почти скрыв за фонтаном пенных брызг стоявшие в отдалении на рейде суда флота крестоносцев. Ветер с моря усиливался, но нес с собой веяние ласкового южного зефира. В этот момент кто-то из рыцарей Ричарда указал на прогуливающихся на террасе дам:
– Вы поглядите, что делает ветер с их одеяниями! – засмеялся граф Лестер.
Действительно, легкие, летящие подолы платьев то взлетали вверх, открывая ноги женщин едва ли не выше колен, а то под давлением воздуха облепляли их тела, очерчивая изгиб бедер, груди и живот так, что, казалось, обозначалась даже впадина пупка.
Но Ричарда куда более смутило, что женщины вышли на стену там, откуда был виден он сам с его приближенными. И если Джоанна, завидев нагих мужчин в волнах прибоя, сразу отвернулась, накинув вуаль, то Дева Кипра, наоборот, застыла, не сводя с них взора.
– Подайте мне одежду! – поспешил приказать Ричард, покраснев при мысли, что женщина увидела его наготу.
Его заслонили, кентербериец Адам укутал Его Величество широким белым полотнищем, стал растирать.
– Все, государь, ваша кузина Джоанна увела эту греческую чаровницу. Клянусь лучшими кожами в лавке моего отца, только леди де Ринель удается справляться с Девой, которая кружит головы как вашим графам, так и простым крестоносцам. Ибо как взглянет она своими черными очами, как колыхнет пышной грудью…
– Молчите, Адам. Не забывайте, что вы говорите о венценосной особе. Эй, Роберт, – повернулся он к Лестеру, – твоя возлюбленная Дева Кипра порой ведет себя более чем вызывающе. Ты должен обучить ее достойным манерам.
– Я? Да сохранит меня Пречистая Дева от подобного. Синклитикия, – он единственный мог выговаривать сложное греческое имя царевны, – так хороша со своей настойчивостью и отсутствием целомудрия… Да и при чем тут я? Дева Кипра уже одаривает своими милостями нашего красавчика Онфруа. И правильно делает – надо же кому-то утешить торонтского барона. Ну а с ней Онфруа наконец-то перестал тосковать о своей изменнице Изабелле. Но иначе и быть не могло: эта гречанка – чистый мед!
Ричард постарался сделать вид, будто не расслышал его слов, и отвернулся, чтобы никто не видел, как он смутился. Ибо в душе Львиное Сердце был целомудрен, его шокировали излишне вольные речи, и он не хотел это показать. Чтобы отвлечься, король спросил, как там обстоят дела у его кузины Джоанны с Обри де Ринелем.
– Моя милая тетушка уже помирилась с Обри, – заверил его Лестер. – Даже жалеет его. Подумать только – остаться шепелявым! И угораздило же его откусить себе кончик языка!
Он говорил с участием, но при этом иные рыцари стали посмеиваться. В последнее время Обри извел окружающих своими вечными причитаниями. «Штоб я только шделал ш тем шарашином, который штукнул меня по голове!» – без конца повторял он. Ричарду было неприятно его нытье, как и неприятны смешки других рыцарей над родичем. Чтобы избавить Обри от насмешек, Ричард нынче услал его в окрестный рейд с Леопольдом Австрийским. Белокурый герцог так рвется сразу же идти на Иеру салим? Вот пусть сперва проверит округу и выяснит, насколько она безопасна, а если заметит засаду, пусть позаботится, чтобы расчистить путь остальному воинству.
Что Леопольду не повезло, Ричард узнал еще до того, как поднялся в находившуюся в его распоряжении постройку большого дома без крыши, которую для него покрыли тентом, дабы король мог спокойно отдыхать. Но сейчас там находился Леопольд, сидел у окна, смотрел на блестящее в закатных лучах море. Обычно шумный герцог из рода Бабенбергов показался королю непривычно смирным. Когда при появлении Плантагенета он поднялся и склонил голову, Ричард не сразу на фоне бивших в проем окна закатных лучей смог рассмотреть его лицо. Скорее он заметил кровавые потеки на светлых полах плаща герцога. И только позже понял, что Леопольд плачет.