Ассасины
Шрифт:
— Знаешь, для богача ты выглядишь слишком спортивным и здоровым, Кёртис. Вот, угощайся. — И он указал на деревянную коробку с сигарами, что стояла на заваленном бумагами столе, покрытом стеклом двухдюймовой толщины.
— Ты мне руку чуть не сломал, — сказал Локхарт. Достал из коробки «Монте Круз», специальную спичку для сигар, раскурил и какое-то время наслаждался ароматным дымом. — Где загорал? Красный, как рак.
— Во Флориде. Пробыл там целую неделю на благотворительном гольфе. Вернулся только вчера. Божественно провел время. — Он подошел к столу и сел. На столе находилось несколько толстых папок, блокнот, телефон,
— А представляешь, какие радости могут ждать тебя в жизни вечной? Пение невидимого хора, шелест широких ангельских крыльев...
— Оставь эту теологию твоим монахиням! Дай отдохнуть. — И Хеффернан хохотнул характерным плотоядным смешком, заслышав который, можно было подумать, что он готов шляться по публичным домам всю субботнюю ночь напролет.
— Так тебе нужен отдых? Перерыв и еще десять миллионов баксов? — улыбнулся Локхарт и выпустил ровное колечко дыма. Сумма была велика, и ему страшно хотелось видеть реакцию Хеффернана.
— Десять миллионов баксов...
Смех тут же стих. Подобная сумма означала, что дело его ждет нешуточное, непростое даже для правой руки архиепископа кардинала Клэммера. Локхарту всегда было интересно, о чем думает этот человек, болтая о партиях в гольф с Джонни Миллером, ударах и лунках и плотоядно похохатывая при этом. Он никогда не казался собранным. Однако впечатление это могло быть ошибочным.
— Десять миллионов, — тихо и задумчиво повторил Хеффернан. Потом вытянул вперед руки, растопырил пальцы, пошевелил ими, медленно свел ладони вместе. — Думаешь, десяти миллионов достаточно, чтоб провернуть это дело?
— Ну, более или менее. Всегда могу раздобыть еще. Всегда найдется карман поглубже.
— К примеру, у Хью Дрискила?
Локхарт пожал плечами.
— Знаешь, Энди, ты вправе делать любые предположения. Но неужели тебе и впрямь так хочется знать? Неужели так уж хочется, а? Сомневаюсь.
— Как скажешь. Ты приносишь деньги, я отвечаю за то, чтоб они попали в нужные руки. — Хеффернан испустил вздох удовлетворения, а потом снова заулыбался, как и подобает жизнерадостному ирландцу. — Этот Клэммер меня просто убивает. Упрямец, чистоплюй...
— Американские кардиналы, они другие. Считают свои голоса чем-то священным. Думаю, сам он не захочет прикоснуться ни к единому баксу, будет делать вид, что понятия не имеет, как это все произошло. Взятки пугают его...
— Подарки, а не взятки! — Хеффернан скроил гримасу. — Слово, начинающееся на букву "В", никогда не слетит с наших уст. Десять миллионов. Итак, что же мы получим за эти деньги, ты и я? Иными словами, хорошо ли это для евреев?
— Железную
— И никаких колебаний в стройных рядах?
— А почему кто-то должен колебаться? Джеку семьдесят шесть. Долго он не протянет, и тогда... Ну, короче, к тому времени ты уже будешь носить красную кардинальскую шапку, а Церковь впервые за долгое время получит поистине великого Папу. Только тогда старая Церковь сможет достойно войти в двадцать первый век. И это единственно правильный для нее путь, потому как в противном случае ей просто не выжить. Начинается новая эра в истории человечества, Энди, и Церкви не пристало отставать. Как видишь, все очень просто.
— Послушать тебя, так все просто. А деньги... верняк?
— Я никогда не полагаюсь на случайности в таком вопросе.
— Что ж, за это не мешает и выпить. — Монсеньер Хеффернан потянулся к бутылке «Реми Мартина», что стояла на подносе рядом с двумя хрустальными бокалами. Наполнил их и протянул один бокал Локхарту. — За денежки, которые предстоит потратить.
Мужчины поднялись и выпили стоя, на фоне потрясающего вида на Манхэттен. Казалось, они стоят на рукотворной горе, на пике, которого достигли вместе. И он, Локхарт, был ведущим, а его верный и преданный монсеньер — ведомым.
— За доброго старину Джека, — тихо произнес Локхарт.
— За будущее, — эхом откликнулся монсеньер.
Хеффернан увидел его первым. Смачно причмокнул губами, поднял глаза и увидел старого священника. Неким непостижимым образом тому удалось бесшумно спуститься по лестнице и войти как раз в тот момент, когда мужчины любовались видом Манхэттена и произносили тосты. Монсеньер Хеффернан вопросительно склонил голову набок, широкое красное лицо расплылось в улыбке:
— Да, отец? Что могу для вас сделать?
Локхарт обернулся, увидел священника. И сразу узнал: тот самый конькобежец. Он тоже улыбнулся, вспомнив сцену на катке. А потом вдруг заметил, как поднялась рука в перчатке, и было в ней что-то...
Локхарт смотрел и чувствовал, как силы покидают его тело и на смену им приходит биологический, чисто животный и не контролируемый ужас. Он пытался сообразить, что происходит. В этом священнике все не так. Он явился вовсе не из коридоров власти, по которым привык расхаживать Кёртис Локхарт. В его руке был пистолет.
Пистолет издал странный приглушенный звук, как стрела, вонзившаяся в мокрую мишень.
Энди Хеффернана отшвырнуло назад, к огромному окну, секунду-другую его силуэт с нелепо растопыренными руками вырисовывался на фоне Манхэттена. Снова тот же звук, и загорелое лицо распалось, раздробилось и перестало быть лицом. Локхарт по-прежнему стоял на том же месте, не способный двигаться, бежать, звать на помощь, броситься, наконец, на этого странного священника, сделавшего так, что лицо человека, которого он знал столько лет, превратилось в месиво из крови и костей. По забрызганному кровью стеклу, от дыры размером с кулак, начала расползаться паутина трещин.