Ассирийская рукопись
Шрифт:
«Не пройти, — подумал Ефим Иванович, — что делать?» Но крепко был убежден, что отступление хуже, чем смерть под обвалом. Если при мысли о гибели естественно содрогалось тело, то возвращение не воспринималось никак. Этой команды просто не послушались бы ноги!
Он сел на камень и стал пристально смотреть под свод галереи. А что если встать
Ледяная стрела сосульки, спускаясь с потолка, упиралась в пол посредине коридора. Ефим Иванович попятился, вылез и сел на прежнее место. Ломать сосульку, освобождая дорогу, он не рискнул.
— Слово вымолвить не моги, — вспомнил совет Филатыча. И вдруг заиграли глаза и улыбка тронула губы.
Ефим Иванович отошел к началу площадки и снял со спины свою ношу.
— Слова, тварюга, боишься, — приговаривал он, развязывая мешок. — По-другому с тобой поступлю!
Вскрыл консервную банку и вытряхнул содержимое в снег. Сейчас было не до еды! И туго набил освободившуюся посуду коричневым порошком аммонала.
Отхватил ножом кусок зажигательного шнура и, вставив в медную трубочку капсюль, зажал зубами. Потом глубоко вдавил пистон в заряд. Мина была готова. Выбрал укрытое место в начале площадки, отнес туда лыжи и взрывчатый груз.
А теперь, свободный от ноши, с бомбой в руке подошел к карнизу. Про опасность и думать забыл. Было чертовски интересно, что из этого выйдет. Но учитывал все, чтобы не повредить тропы, сперва положил на нее ком снега, а на снег уж поставил банку. Фитиль загорелся. Ефим Иванович, не торопясь, вернулся к прикрытию. Лег там на каменную плиту и стал наблюдать.
Вначале в синей глуби коридора сыпались звездочки искр. Потом огонь, вероятно, ушел в фитиль и пропал.
Тишина. Дыхание казалось необычайно шумным, какая-то жилка настойчиво билась у виска.
Вдруг зарницей мигнули горы и после оглушительного удара
Успел заметить, как снежное поле косо неслось в провал. Слышал гремучий хохот проснувшихся гор. Скала под ним встряхивалась толчками.
И все это сразу прогрохотало, пронеслось и расплылось внизу, отдаленными раскатами. А когда опять сомкнулась тишина, оглушенный поднялся на ноги Ефим Иванович.
Увидел небе, еще хмурое от повисшей в воздухе пыли. Взлобок горы обнажился от снега и по-летнему желтел гранитом. Предательский свод рассыпался в прах. Свободная тропа открывала, дорогу на Джинду...
— Ну и ручка же у тебя, — удивился Ефим Иванович, отряхивая побелевшую от пожатия ладонь.
— От души давнул! — сознался Бурьянов.
— За нас, за всех! — хохотали кругом дружелюбные голоса.
— И вам, ребята, спасибо, — бормотал смущенный Ефим Иванович. За что спасибо — не знал. Должно быть, за радость большую, перевернувшую душу.
— Как в семью родную вернулся! — прибавил он.
Через минуту — все на реке. Комсомолец Костя опустил литровку, набитую аммоналом, в пробуренную скважину. До крови прошоркал парень руки минувшей ночью, долбя шпуры. Ефим Иванович бегал, направлял, доглядывал. По другую покать холма хлопотал Бурьянов.
На своде купола редкими волосинками вырастали запальные шпуры.
— Товарищи, удирай! — скомандовал Ефим Иванович.
Холмик долго курился синими дымными завитушками. Люди столпились за отвалом, дыхание затаили, ждали.
— Бах! — потряс тайгу разрыв. Черным фонтаном выбросило второй. И еще, и еще. Последний удар и, звякнув, вылетело окно в бараке...
При восторженных кликах людей струя монитора хлынула в развороченный и дымящийся холм и опять заработала гидравлика Джинды, готовя богатую съемку золота.