Ассирийское наследство

Александрова Наталья Николаевна

Ахмед приблизился, яростно сверкая маленькими колючими глазками, и выхватил из рукава выкидной нож.

Однако болтливый айсор, как будто у него были глаза на спине, чуть отклонился в сторону и не глядя ударил назад ногой. Нож вылетел из руки Ахмеда и свалился под перрон.

Ахмед охнул, схватившись за руку. Айсор необычайно ловким и грациозным движением ноги ударил Ахмеда в солнечное сплетение, и тот, отброшенный к стенке, затих.

К перрону подходил следующий поезд.

Таракан, воспользовавшись тем, что ловкий айсор отвлекся, нырнул в сторону и бросился

бежать, но этот неутомимый парень в два прыжка догнал его, схватил за шкирку, как кошка хватает котят, и потащил вдоль перрона. У самого его конца, перед входом в туннель, он спрыгнул на рельсы, почти под догоняющий их сзади поезд, и молниеносно юркнул в узкое темное отверстие под перроном, втащив туда за собой Славку.

— Слушай, — Таракан обрел наконец дар речи, — где ты так драться научился?

— Где надо, — буркнул недовольно парень. — Ты и дальше будешь вырываться и удирать? Снова хочешь к Ахмеду в шестерки?

— А ты правда айсор? — невпопад спросил Таракан, еле поспевая за новым знакомым по узкому темному коридору, слабо освещенному маленькими лампочками в защитных сетках. Айсор больше не тащил его за собой, но в этом коридоре Таракан не хотел остаться один и поэтому старался не отставать.

— Айсор, айсор, — послышался впереди ответ, — сколько раз тебе повторять? Такой же ассириец, как ты!

— А что, есть айсорская мафия? — спросил Таракан.

Парень так резко остановился, что Таракан налетел на него, повернулся и зло выкрикнул:

— Не мафия, дурья ты башка, не мафия, а тайное общество! Мы собираем древний народ по крупицам, чтобы разбудить его, вернуть ему былое могущество! Нас мало, очень мало, поэтому я и вожусь с таким дураком, как ты, которому хочется ползать в грязи и жрать помои! Нам дорог каждый человек!

— Да брось ты, не кипятись, — Таракан опустил глаза, — а зовут-то тебя как?

— Шоша, — ответил парень, успокаиваясь.

— Что за имя такое?

— Ассирийское имя. Я принял его после посвящения.

— Что еще за посвящение?

— Посвящение в ассирийское братство.

Каждый мужчина нашего народа должен пройти посвящение, но перед этим он должен что-то сделать для своего народа, для своих богов.

— Час от часу не легче! — пробормотал Слава. — У вас еще и боги свои какие-то.

— Не «у вас», а у нас! Это наши древние ассирийские боги, а ты — тоже ассириец. Сегодня ты увидишь храм и великое таинство.

Шоша пошел вперед, Таракан, заинтригованный всем услышанным, еле поспевал за ним. Дойдя до очередной развилки, Шоша остановился, дождался Славу и достал из кармана большой белый платок.

— Я должен завязать тебе глаза. Ты пока что не посвящен в таинство, поэтому не должен знать, где находится храм.

Несмотря на слабые протесты Таракана, он завязал ему платком глаза, несколько раз повернул, чтобы полностью сбить представление о направлении, и повел дальше по бесконечным подземным коридорам, придерживая за плечо.

Пару раз Слава спотыкался, но сильная рука удерживала его от падения.

Коридоры стали более сырыми, усилился запах плесени. Дорога шла под уклон.

Даже сквозь

платок Слава почувствовал, что стало совсем темно. Судя по звуку, Шоша вынул и включил фонарь. Так они шли еще очень долго. Таракан полностью потерял всякие представления не только о расстоянии, но и о времени — может быть, прошло полчаса, а может быть — и несколько часов.

Наконец они остановились. Незнакомый голос произнес что-то на том же тарабарском языке — судя по интонации, задал вопрос, и Шоша ему ответил. Лязгнула металлическая дверь, они прошли еще немного, и Шоша наконец снял платок с глаз Таракана.

Слава увидел, что находится в большом помещении с неровными сырыми стенами — что-то вроде огромной пещеры. Пещера была освещена неровным колеблющимся светом чадящих факелов, там и сям укрепленных на стенах. Рядом со Славой и его проводником стояло человек сорок мужчин, по большей части молодых, смуглых и черноволосых. Все напряженно смотрели в центр пещеры, где около сверкающего позолотой каменного стола колдовал высокий длинноволосый мужчина в белой одежде. Он положил на стол горку сухой травы, протянул к ней руку, и трава вспыхнула. К потолку поднялся столб белого дыма, в пещере запахло сладковато и неприятно. У Таракана чуть-чуть закружилась голова и захотелось смеяться, но все люди вокруг него были такими серьезными и так напряженно смотрели на длинноволосого, что Слава тоже замер и уставился на него, ожидая, что тот устроит.

А длинноволосый фокусник поднял руки и заговорил нараспев:

— Приди, приди же к нам, о львиноголовая Ламашту! Поднимись из своего подземного царства, приведи за собой страшных чудовищ мира мертвых! Приведи за собой злых демонов и голодных духов! Обрушь свою ярость на наших врагов, покажи им свою великую силу, ввергни их в страх и ужас! Приди, приди, львиноголовая! Пусть вслед за тобой поднимутся призраки ночи и страшные обитатели могил, чье лакомство — человеческое мясо, чье вино — кровь убитых! Пусть враги наши в страхе бегут от тебя, пусть познают они силу древних богов и власть древнего народа!

После длинноволосый произнес много совсем непонятных слов и насыпал на стол еще травы. Дым, поднимавшийся от золоченого стола, стал зеленоватым.

— Приди, о Ламашту! — громко выкрикнул длинноволосый, и все остальные, как один человек, крикнули за ним:

— Приди, о Ламашту!

И Слава Таракан кричал вместе со всеми, он почувствовал себя одним из этих людей, и ему хотелось остаться с ними навсегда, стать таким же, как они...

— Приди, львиноголовая! — вскрикнул жрец, и остальные повторили за ним, как эхо:

— Приди, львиноголовая!

И вдруг под сводами пещеры раздался страшный и грозный звериный рев, одновременно унылый и злорадный. От этого рева кровь заледенела в жилах, волосы на голове зашевелились, сердце забилось как бешеное. В этом реве слышались жестокость и коварство, злоба и неутолимый голод хищника. Переходя в утробное рычание и страшное, тоскливое мяуканье, рев этот начал понемногу затихать, как будто издававшее его чудовище удалялось, спускалось в породившие его глубины преисподней.