Ассистент
Шрифт:
— А-ааа! — заорал я в следующий миг.
Руку, шею и голову пронзила дикая боль — примерно такое бывает при сильном защемлении нерва или травмах позвоночника, которые у меня случались в прошлых жизнях. Я замотал головой, едва не опрокинув недоеденную рыбу, мышцы свело спазмом, и я еле сдержал драгоценную пищу в желудке.
— Что с тобой? У нас врача нет, — неожиданно спокойно спросил Ляо. — Вздумаешь заболеть — дешевле выбросить за борт.
Признаться, я сам не понял, что произошло. Это явно была защита цепочки на взаимодействие с ней. Чтобы скрыть
— Острое… рыба…
И схватился за горло, а затем сымитировал кашель. Китаец обернулся к курящему в дверях сыну, сказал на родном языке:
— Ты что такое наготовил? Парня чуть не скрутило. Товар испортишь, и тогда…
Он сам осёкся, видимо, вспомнив, что я его понимаю.
Товар. Мы — рабы, живой товар. Не заложники, не ценные пленные, а рабы, или, того хуже — доноры органов. Я решил пока не говорить об этом Самире, зато вспомнил о ней.
— Ляо, будь другом, не надевай на неё мешок после еды.
— Ладно, — хмыкнул Ляо, сунул мне фляжку воды и поднял Самиру.
Некоторое время она продышалась, разглядела кабинет, размяла освобождённую руку.
— Merci, — сказала она и продолжила на французском, обернувшись ко мне. — Je ferai le portrait d’une Francaise pour que ce soit plus facile a dire (Я решила изобразить француженку, чтобы нас не поняли). Avez-vous pu trouver quelque chose (Удалось что-то выведать)?
— Peu. Ils sont emmenes en Utopie. Ce n’est qu’un artiste, je l’ai persuade d’organiser une emeute, mais il a tres peur des proprietaires. J’ai egalement demande de vous laisser sans sac. (Немного. Везут в Утопию. Он всего лишь исполнитель, я уговаривал устроить бунт, но он очень боится хозяев. Ещё я попросил оставить тебя без мешка.)
— Merci! On peut parler! (Спасибо, мы сможем говорить!)
— Вы же вроде бы русские, почему она разговаривает по-французски? — нахмурился Ляо. — Скрываете что-то? Учтите, будете секретничать — перестану кормить!
— А долго ещё плыть, дедушка Ляо? — осведомился я.
— К завтрашнему обеду причалим, — нехотя ответил он. — Руку давай!
Решил не сопротивляться, да и руки на этот раз связали неплотно. То ли потому, что поняли, что я не собираюсь нападать, то ли потому, что цепочка действовала и так. Только погас свет и захлопнулась дверь, Самира зашептала.
— Эльдарчик, спасибо тебе большое, спасибо, я не знаю, что бы делала без тебя…
— Перестань. Всё нормально.
— Что, что ещё он сказал?
Я коротко пересказал всё, что удалось выведать, а заодно про свою попытку развязать цепочку.
— Значит, кричать бесполезно?
— Ага, — кивнул я. — Цепочка всё блокирует.
— Спасибо! Спасибо, что хоть попытался. Обнять бы тебя…
— Да, это было бы полезно. Снимает стресс. Слушай, где ты так хорошо научилась азбуке Морзе?
— Какой азбуке?… А, ты про код Герке! Это в обязательной программе было в одной из школ… не помню, где тогда был папенька, наверное, ещё в Абиссинской Федерации. Ты знаешь… — начала она и вдруг замолкла. — Помнишь, ты…
— Что?
—
— Умеешь же наводить интригу. Чего?
— Потом расскажу. Давай попробуем уснуть?
Больше говорить нам всё равно не дали — вскоре спустился сын капитана с ружьём, скинул портки и завалился спать на третьем матрасе, в метрах трёх от нас, пробормотав:
— Wan’an, — что означало «спокойной ночи».
Вырубился я на удивление быстро — возможно, это было остаточное влияние транквилизатора. Утром после кормёжки, питья и иных процедур Ляо сообщил.
— Всё. Через час причаливаем. Надеваю мешки.
Снова противный, раздражающий привкус ткани во рту. Самира успела сказать:
— Я буду подавать сигналы!
Я замолк. Не надо думать, что я смирился с поражением, всё это время я обдумывал планы побега, просчитывал ситуации. На некоторое время наступила кромешная тьма, после — долгожданный скрип люка. Снова куда-то потащили по лестницам, под утреннее солнце. Дул лёгкий солёный ветер, слышались крики чаек и шум волн.
— Прощайте, — услышал я голос Ляо.
— М-мм! — промычал я в ответ.
Теперь я слышал голоса на совершенно незнакомом наречии, архаичном, явно аборигенном, с щёлкающими согласными. Нас кинули куда-то на что-то, похожее на сани и волокли по песку и кочкам, примерно как мы волокли сутки назад наш драгоценный груз. Шум моря стих, зато других звуков становилось всё больше. Сперва послышались десятки голосов — разных, на разных языках, в том числе и на знакомых, следом к ним прибавился шум вполне привычных мне, человеку из цивилизации, двигателей.
Вокруг явно был какой-то город или посёлок. Наш путь вскоре закончился — нас сгрузили, как мешки с картошкой, под какой-то навес, повозились с цепочками, видимо, привязывая их к крюкам, затем вытащили кляп. И я наконец-то увидел местность.
Пара длинных не то бараков, не то быстровозведённых глинобитных домиков вдоль неширокой улицы. На одном из них была вывеска с надписями на трёх языках, среди которых виднелось «Kafe». Ходили группы аборигенов в национальных одеждах. Виднелись три пыльных джипа — два стоящих и один медленно проезжающий мимо.
И мы — пять человек, сидящих под крытым соломенным навесом лицом к данной картине. Помимо Самиры, здесь сидел белокожий мужчина лет тридцати с небольшим, слегка полноватый, в изношенной одежде и очках, которые выглядели чудом уцелевшими. А слева сидели двое смуглых ребят, не то арабов, не то персов. Один был моложе меня, второй — лет сорока.
— Do you speak English? Sprechen Sie Osterreichisch? Sprechn sie Norvegen? — спросил он.
Думаю, эти фразы в переводе не нуждаются. Правда, что за «австрийский» язык — для меня была загадкой, эволюцию немецких языков я как-то упустил, хотя до этого слышал и про баварский, и про прусский. Но он до удивления был был похож на самый чистокровный немецкий. А вот местный норвежский был каким-то лютым вариантом скандинавско-норвежского эсперанто, что понять я его бы не рискнул. А вот Самира, похоже, его знала: