Астраханский вокзал
Шрифт:
Незнакомые мужчины притихли, слушая старика.
– …Что говорить? Мнения в римском сенате разделились. И тогда сказал Тит Манлий Торкват, человек честный, воспитанный в строгих правилах: «Сдавшихся без боя на милость победителей спасать нелепо…» Я обращаю внимание на другое. Когда сенат отказал посланцам в выкупе, девять из десяти пошли назад, к Ганнибалу, рыдая и обливаясь слезами. А десятый, у которого не было совести, выражаясь вашими словами, как ни в чем не бывало остался дома… Так вот. Сенат так не оставил дело: хитреца взяли под стражу и под конвоем отправили к Ганнибалу. – Странный старик улыбнулся,
– Совесть, по-моему, дело личное.
– Уверен в обратном. Вы задумывались, почему человечество так болезненно-упорно призывает к совести? Что заставляет нас веками твердить – «бедный, но честный», «честь смолоду», «угрызения совести», в то время когда вокруг всегда предостаточно других примеров? Попробуйте противопоставить что-нибудь этому. Не найдете. Я искал. Ни на родной мудрости, ни даже более-менее авторитетного высказывания. Нет их! И быть не может. Почему? Подумайте.
– Вы латинист? – Илья пожалел, что затронул больной для себя вопрос.
– Преподавал когда-то. Теперь я графоман. – Он кивнул на потрепанный ученический портфель, прислоненный к столику. – Не знаете, что это такое? Не дай Бог узнать. То же, что и писатель. Те же муки творчества и радости, может, их лаже больше, чем у настоящего писателя, потому что вся жизнь в этом… Только, кроме редакторов, вас никто не читает. Вы извините. Я, кажется, погорячился – вино. Вино и годы! – И уже совсем спокойно, даже скучно, добавил: – Из лжи ничего, кроме лжи, не получается. В жизни только правда и ложь – терциум нон датум. Третьего не дано.
Капитан появился со стороны трамвайной остановки, откуда его ждал Илья. Он приближался быстрыми аккуратными шажками и выглядел как человек, проживший на этой улице всю жизнь. Илью всегда поражало это умение Капитана применяться к окружающему. Каждый день он выглядел иначе. Сейчас на Капитане было скромное пальто-деми, ондатровая шапка. Не доходя до Ильи и не видя его, он тоже заскочил было в продовольственный магазин, но не выдержал его тишины и безлюдья, купил баночку гусиного паштета и выбрался на улицу.
– Как дела? – спросил Илья, внезапно появляясь из подъезда.
– В лучшем виде. – Капитан достал бумажник, доля Ильи лежала отдельно – зеленоватые хрустящие купюры. – Только экспонометр я выбросил – не работает, заодно духи – народ за версту принюхивается.
– Барыга надежный?
– Барыга бы столько не заплатил – гости столицы! Сейчас, должно быть, уже у себя дома на курорте… Между прочим, я слышал сегодня, как милиция про нас говорила…
Илья нахмурился.
– …На Казанском вокзале, в автокамере, Илья Александрович, – человек не первой молодости, Капитан словно играл роль недалекого школяра, грубо добивающегося похвалы учителя, – один в гражданском подходит к другому и спрашивает: «Ты до двадцати трех, Дощечкин?» Тот отвечает: «Да». – «Смотри, – говорит, – Дощечкин, в оба, не упусти преступника…» Потом о
– Мало ли о ком шла речь! Он же сказал – преступника…
– Дай Бог бы не про нас. – Он снова пошарил по карманам, достал баночку с паштетом. – Гусиный! Вы как-то сказали, что любите. Пожалуйста.
1 января, 12 часов 40 минут
Пользуясь своим правом «блуждающего форварда», Денисов перешел в центральный зал, где у него было заветное место – у телеграфа. Отсюда был хорошо виден эскалатор, соединявший зал с автоматической камерой хранения, и здесь Денисову никто не мешал. Стеклянные стены окружали телеграф с обеих сторон, а впереди высилась стена с антресолями, словно борт огромного, многопалубного судна, пришвартовавшегося к дебаркадеру. Люди, бродившие по залу, могли легко сойти за пассажиров с корабля, мраморные плиты под ногами напоминали пирс.
Денисов внимательно смотрел вокруг, пока не почувствовал, что сам неожиданно стал объектом чьего-то пристального внимания. Вначале ему показалось, что он ошибается. Но нет, за ним определенно наблюдали. Денисов даже мог примерно указать откуда – со скамей, стоявших метрах в пятнадцати справа.
Сделав это открытие, Денисов чуть переместился в сторону, чтобы скамьи оказались перед ним. Теперь он мог незаметно оглядеть каждого, чтобы разобраться, кто за ним следит и с какой целью: скучающий пассажир, которому просто нечего делать, или лицо заинтересованное.
Под потолком плавали разноцветные шары. Их ловили с помощью других шаров – на длинных нитках, вымазанных почтовым клеем. Забава эта повторялась каждый день…
Денисов поднял голову к потолку и сразу быстро провел взглядом по скамьям. Никто не встретился с ним глазами. Это насторожило: наблюдавший принял меры предосторожности – выбрал второй объект и перевел взгляд, когда инспектор посмотрел в его сторону.
Денисов снова огляделся. Вторым объектом могли быть и шары, и электрическое табло, и голуби, перелетавшие с карниза на карниз, и другие пассажиры… Подозрение вызвал человек, рассматривавший светильник над входом в ресторан, – два точно таких же висели ближе и удобнее для обзора.
Денисов подождал. Когда неизвестный с тем же вниманием стал изучать геральдического петушка, ничем не отличавшегося от своих собратьев на другой стене, он уже точно знал: им интересуется этот не примечательный ничем человек, сидящий в первом ряду с краю.
«Сейчас проверим…» – Денисов поправил куртку и, словно кого-то увидев, резко повернул за угол телеграфа.
Они встретились нос к носу. Незнакомец оказался строен, на вид лет двадцати семи – двадцати девяти, с аккуратно подстриженными висками. Он носил форменное серое кашне и туфли знакомого покроя.
– Московская транспортная милиция! – Денисов дотронулся до верхнего кармана, где лежало удостоверение. – Денисов, инспектор розыска.
Незнакомец вздрогнул от неожиданности.
– К вам в помощь, – Денисов увидел у него в руках размноженную на ротаторе ориентировку о кражах. Сверху было размашисто написано: «РУО» – регистрационно-учетное отделение – «ст. лейтенанту», фамилия выведена неразборчиво.
– Я ведь не в полупальто, товарищ старший лейтенант, и меховой кепки на мне тоже нет!