Астраханский вокзал
Шрифт:
– Сейчас дежурная будет открывать соседние ячейки, – Сабодаш уверенно проводил в жизнь методику Денисова, – смотрите внимательно, не пропустите сетку с лещом!
…Заместитель министра обязательно будет интересоваться деталями проведения операции «Магистраль». Что можно сказать? Все органы милиции, участвовавшие в поиске, сработали четко. Результаты говорят сами за себя: с момента поступления первого заявления о краже до установления преступников прошло менее трех суток.
Холодилин поднялся по эскалатору, прошел в центральный зал,
Когда он снова спустился к автоматическим камерам хранения, Сабодаш и заявительница стояли у телефона, рядом со столиком дежурной. Вид у Сабодаша был растерянный.
– В ячейках нет, все осмотрели, товарищ полковник. Я позвонил помощнику. Сейчас он ищет магнитофон по ориентировкам – среди вещей, изъятых в базовых ячейках Ильи Маевского…
– Меня так успокоили! – перебила потерпевшая.
– Одну минуточку.
Она выразительно закатила глаза к потолку.
– «Одну минуточку»! Сколько мы уже времени потеряли?! Может, как раз мой магнитофон сейчас пропивают и закусывают моим же лещом?!
Заливисто прозвенел телефон, Сабодаш снял трубку.
– Хорошо проверил? – Он посмотрел на Холодилина. – Нигде нет, товарищ полковник.
– Действуйте, – приказал заместитель начальника управления.
Он не собирался подменять дежурного, по крайней мере на этом, начальном этапе поиска – включение в розыск необходимого числа сотрудников, организация их работы, знал Холодилин, много важнее для дела, чем появление сейчас в отсеке еще одного дежурного или, в лучшем случае, еще одного инспектора в звании полковника.
Сабодаш словно только и ждал этого распоряжения.
– …Вызывайте наличный инспекторский состав по схеме «Кража в камере хранения», поставьте в известность следователя и эксперта-криминалиста. Дежурного по управлению я проинформирую сам. – Он положил трубку. – Вокзал есть вокзал! Ушки надо держать топориком!
Холодилин заметил время. Потекли минуты, из тех, что оставляли след в «Книге учета происшествий». Заместителю начальника управления неожиданно представилась возможность наблюдать подчиненный аппарат как бы со стороны.
Все так же шли вдоль отсеков пассажиры, их становилось все больше. Заявительница и Сабодаш ждали. Холодилин поглядывал на часы.
Первой появилась в камере хранения капитан Колыхалова, старший инспектор уголовного розыска.
– Что случилось? Здравия желаю, товарищ полковник…
Через минуту прибежал Блохин, вскоре за ним в конце отсека возник Денисов. Инспектора здоровались с заместителем начальника управления, пристраивались рядом с Сабодашем и потерпевшей. Три инспектора – три характера, Холодилин, как опытный работник розыска, представлял их себе в целом: увлекающаяся первой версией Колыхалова; осторожный, недоверчивый Блохин; внешне простоватый, старающийся заглянуть чуть дальше, чем все, Денисов. Каждый из инспекторов словно уже нашел точку приложения
– Вы хорошо помните, что оставили ячейку закрытой? – спросила Колыхалова. – За ручку подергали?
– Извините, родненькая, вы не за ту меня принимаете. Я могла оторвать – так дергала. Ничего, если я буду курить? Дико волнуюсь за вещи…
– Может, кто-то подсмотрел ваш шифр?
– Никто! Я же все понимаю! Если вы написали «Держите в тайне набранный шифр!», – она ткнула в «Правила эксплуатации», висевшие посреди отсека, – будьте уверены: я набрала шифр так, что никто не увидел.
– Тогда я что-то упустила…
– Разрешите, я помогу, не обижайтесь… Давайте рассуждать логически! Раз никто посторонний не мог узнать шифр, тогда… Продолжайте развивать вашу мысль! Эти женщины, дежурные… Вы меня извините, родненькие! – Она обернулась к работникам камеры хранения и тут же снова к Колыхаловой: – Разве нельзя у них посмотреть?! Должны быть какие-то ящички, подсобные каморки… Вы уголрозыск, вам лучше знать! В крайнем случае можно потом извиниться. Я сама, родненькие, перед вами извинюсь…
Даже Холодилин, заинтересовавшись, на время оставил без внимания своих сотрудников.
– Может, вы доверили шифр кому-нибудь вне вокзала? – Колыхалова прервала потерпевшую величественным жестом примадонны. – Кто знал, что ваши вещи здесь?
Женщина застыла, словно наткнулась на неожиданное препятствие.
– Господи, как я могла забыть?! Своей подруге…
– Кому еще? Вспомните.
Денисов участия в разговоре не принимал, рассматривал наружные цифры соседних секций.
– Только ей – я просила съездить за моими вещами. Она вчера приехала ко мне поздно, сказала, что ячейка не открылась. Какая же я слепая…
– Подождите! – возмутилась Колыхалова. – Какие у вас основания подозревать?
– …Я решила, что она что-то напутала, не придала значения! – Заявительница снова закатила глаза к потолку. – Тут мне надо самой… Я ей скажу: «Тоня, родненькая! Пока не поздно! Милиция ничего не знает! Не бери грех на душу!»
– А если не она?
Колыхалова и Блохин обсуждали ситуацию серьезно: потерпевшая не вызывала симпатии, но они не имели права руководствоваться такими критериями, как «симпатия» и «антипатия».
– Извинюсь! «Тоня, – скажу, – родненькая, извини, ради Бога!» – У нее было два обращения – «родненькая» и «друзья мои», – и она поочередно пользовалась обоими. – Вы не могли бы сделать у нее обыск?
Блохин снял шляпу-«дипломат», основательно размял поля.
– А если кто-нибудь вот так покажет на меня, на вас? Что тогда? Обыск?!
– Надо же что-то делать, друзья мои! Не век же стоять здесь!
– Мария Ивановна, – неожиданно обратился Денисов к дежурной по камере хранения, – откройте еще раз ячейку. Пожалуйста.