Астрид и Вероника
Шрифт:
Глава 19
Память для печали нам дана,
Коль покоя хочешь, всё забудь! [23]
Астрид не шелохнулась. Дышала она легко и ровно. Где-то на подоконнике жужжали упорные мухи, и это был единственный звук в полнейшей тишине. Вероника закрыла глаза и докончила:
— Так я покинула Йохана, и для меня он замер в том прощальном мгновении, будто вмерз в прошлое. Я вижу лишь его спину. Лицо мне теперь не представить, не вспомнить.
23
Йохан
Она помолчала.
— Забыть любимое лицо, потерять его — это так печально, — тихо откликнулась Астрид. — Казалось бы, вроде и легче, если забудешь лицо, ан нет.
Вероника видела затылок Астрид, седые пряди, рассыпавшиеся по подушке. Захотелось погладить Астрид по голове, но Вероника так и лежала, подсунув руку под щеку.
— Нет, если лицо забываешь, так тебе еще и горше, еще и хуже. — Астрид перевернулась на спину и потеребила пуговицы на своей рубашке. Потом посмотрела на Веронику. — Я забыла лицо дочки. Оно пропало из моей памяти. Описать могла бы до мельчайших подробностей, но видеть — не вижу.
Дальше она рассказывала с закрытыми глазами, и напряжение сошло с ее лица, а на губах заиграло слабое подобие улыбки.
— Волосы у нее были мягкие, а цветом — что твоя медь. Будто солнце на них играло — у матери моей точно такие же были. Уродилась она глазастая, и глаза получились черные и ясные-ясные. Наверно, с возрастом они бы стали зелеными — в мою мать. А как доверчиво дочка смотрела на меня… Я водила пальцем по ее лобику — никогда не встречала ничего нежнее и шелковистее. Когда я ее пеленала, то клала ладонь ей на грудку и на живот, и она заглядывала мне в глаза. Я носила ее, прижав к себе, ручки ее лежали у меня на груди, и казалось, она все еще остается частью меня. Ножки ее брыкали меня так, будто малышка все еще находилась у меня в утробе. — Астрид помолчала. — С тех пор как она появилась на свет, не было дня, чтобы я о ней не думала. Но лица ее я не вижу. Забыла.
Вероника, как и Астрид, перевернулась на спину и сложила руки на животе.
— Расскажите мне о ней, — попросила она. — Хочу увидеть вашу дочку.
Глава 20
24
Карин Бойе. Посвящение. Сборник «Очаги» (1927). Карин Бойе (1900–1941) — знаменитая шведская поэтесса так называемой новой волны. Рано начала писать и публиковаться. После увлечения буддизмом пришла к христианству. Помимо поэзии, прославилась романом-антиутопией «Каллокаин». Покончила с собой вследствие острого душевного кризиса, вызванного любовным треугольником, состоявшим из смертельно больной подруги и постоянной спутницы жизни.
АСТРИД
Я назвала ее Сарой, в честь мамы. Родилась она здесь, в этой самой комнате. В ту февральскую ночь случился настоящий буран; деревню, дом, дороги — все замело снегом. Я лежала без сна и прислушивалась, как воет ветер, как снег стучит в окно, и знала, что вот-вот родится мое дитя. Под утро ветер стих, взошло солнце. Я смотрела за окно, и мне казалось — мир тоже только что родился. Будто снег и ветер в одну ночь сотворили
Повивальная бабка все-таки добралась до нас, невзирая на снежные заносы и запорошенные дороги, и поспела как раз к родам. Она положила мне на руки запеленутое маленькое тельце и с улыбкой сообщила:
— Девочка у вас.
Я распеленала малышку и провела рукой по ее гладкой коже. Протянула ей палец — она крепко ухватилась за него. Ноготки у нее были как крошечные блестящие рыбьи чешуйки. Я заглянула в ее темные глаза, и меня затопило небывалое ликование. Я остро чувствовала, что мы с ней непобедимы, нам вместе ничто не страшно. Мне и моей дочке. Моей Саре.
Я зарылась носом в ее шейку, вдохнула ее запах. Гладила ее по волосикам, по щекам, приложила губы к ее лбу.
И только потом, подняв голову, заметила, что в комнату вошел муж. Он давно уже стоял у изножья кровати, сложив руки на груди. Повивальная бабка объявила ему:
— У вас дочка. Хорошенькая малышка!
Он не ответил ни слова. Желваки у него на скулах задвигались, губы шевельнулись, но он молчал. И пристально смотрел на младенца.
— Рыжая, — произнес он наконец. — У нее рыжие волосы.
И вышел.
Дочку я таскала с собой везде, не оставляла ни на минутку. Я чувствовала, что угадываю малейшее ее желание, любую потребность, и она у меня никогда не плакала. Когда потеплело, я стала брать ее с собой в лес, на свою заветную полянку в чаще. По дороге я беседовала с ней, рассказывала ей только о хорошем и прекрасном, старалась, чтобы Сара видела вокруг только красоту. Мне хотелось, чтобы у нее была чудесная жизнь и чтобы мир был к ней добр. Чтобы она любила и ее любили.
Добравшись до полянки, мы садились на солнышко, и я снова попадала в зачарованный мирок, как раньше. Вновь высокие темные ели сплошным караулом охраняли того, кого я любила. И мир ненадолго и правда стал добрым и чудесным.
В тот год май выдался дождливый, по крайней мере мне так показалось. Но дождик в солнечную погоду — совсем не то что в пасмурную, он ласковый. Теплое весеннее утро начиналось для нас с мягкого перестука дождевых капель. Нет, даже не перестука. Капли падали легко, беззвучно. Морось наполняла воздух, тихо питала все растения. Я гуляла с малышкой, носила ее на руках, спрятав под свой дождевик. Муж почти всю весну отсутствовал — у него были дела в Стокгольме, но, когда начались банковские каникулы, вернулся.
И почему я так ясно вижу все это, а лица моей девочки различить не могу?
Я вошла в дом и мгновенно поняла — муж вернулся. Дверь была не заперта, от моего толчка она отворилась легко и беззвучно.
Он склонился над кроваткой Сары. Я вижу эту сцену так отчетливо, будто это было вчера. Сквозь занавески пробивалось яркое солнце, словно нарочно заглянуло в окно, чтобы я различала каждую мелочь.
Я подбежала к кроватке, взяла дочь на руки, прижала к груди и вышла вон.
Мы уселись с ней за домом, у земляничной грядки. Был летний вечер, солнце еще стояло высоко в небе. У нас над головой метались ласточки, охотясь на комаров, которые так и роились в воздухе с той поры, как настали теплые деньки.
Сидели мы прямо на траве, я прижимала Сару к груди и касалась губами ее макушки. И рассказывала ей о землянике. Обещала, что нанижу ягоды на стебелек травы-тимофеевки и будет сладко-пресладко. Каждый день я буду собирать для тебя землянику, говорила я. Но на грядке еще только завязался земляничный цвет, и я знала, что не успею. Знала, что времени не будет.
Глава 21
Сегодня звана ты с туманом плясать… [25]
25
Руне Линдстрём. Песня середины лета (1946).