Астролог. Код Мастера
Шрифт:
– Вообще-то меня назвали Марией. Неподходящее имя, правда? Деревенское какое-то. Поэтому я сначала назвалась Мариной, а потом Маргаритой. Для меня это не просто имя, а символ. Теперь понимаете, почему мне так важно было сыграть именно эту роль?
Успенский задумался.
– Но почему вы считаете имя Мария неподходящим? Я бы назвал его сакральным.
– Ма–а-ашка!!! – прогремел под сводами зала рев Покровского. – Где тебя носит?!
– Ой, убегаю! – испуганно пропищала актриса и умчалась
Андрей пристально посмотрел ей вслед.
– Как считаешь, это не он? – спросил он прокурора.
– Кто, жених? – удивился тот. – Почем я знаю? Она же не мне, а тебе фотку показывала.
Астролог развел руками.
– Я тоже не разглядел, она его морду рукой закрыла. Так что это вполне может быть и наш маэстро.
Филатов оценивающе оглядел фигуру режиссера.
– Вряд ли, конечно, хотя чем шут не шутит. Пойдем-ка у него пару билетиков выпросим.
Но, услышав их просьбу, Покровский только руками замахал.
– О чем вы говорите? Билетов давно нет. И обе ложи под завязку набиты, и правительственная, и директорская. Могу выдать контрамарки без места. Сядете на свободные.
– Нет, каков наглец! – возмущался Филатов. – Ну, он у меня еще попляшет. Со всеми своими связями.
– Давай лучше отойдем в сторону, присядем в углу, – предложил Успенский.
Собственно, в ожидании начала спектакля делать было нечего. Идти в буфет с его немыслимыми ценами не хотелось. Оставалось поработать с обретенным документом.
– Смотри, чтобы у меня кошелек не сперли, – предупредил друга Андрей.
Он сел поудобнее, достал папку, снял ручку Доронина, которая скрепляла ее замком, и достал листок. И привычно отключился.
Вагон пригородного поезда. 1938 год
Поезд отправился с Балтийского вокзала, который москвичи, по старой памяти, продолжали называть Виндавским. В вагоне было холодно, из прокуренного тамбура тянуло табачным дымом.
Булгаков ехал в подмосковный санаторий к Женечке Гладун, Евгении Ежовой. Скамейка была жесткой. На коленях он держал перевязанный шпагатом сверток. В кармане пальто лежала большая упаковка ампул люминала.
Он чувствовал себя преступником. Еще точнее – убийцей. А возможно, и того хуже. То, что он собирался сделать, исключало прощение как в земной жизни, так и в загробной.
Народу в вагоне было немного. Основной наплыв пассажиров, ехавших с работы из Москвы, уже схлынул. Хлопнула дверь, и из тамбура в вагон прошел высокий, хорошо одетый и совершенно лысый пожилой человек. Несмотря на то что почти все места были свободны, он остановился возле Булгакова.
– Вы позволите?
– Пожалуйста.
Лысый незнакомец уселся напротив писателя.
– Москва карош. Русски ошень карош. Лублу.
Писатель посмотрел на него с некоторым интересом.
– Вы, наверно, иностранец? Инженер?
Сосед замахал головой, как лошадь в цирке.
– О, йес, да! Я инженер. То есть нет, не инженер. Магистр. Магистр Хариман. Я приехать из САСШ и не очень хорошо говорить по–русски. А вы, случайно, не писатель?
Булгаков признался:
– Писатель. Случайно.
Иностранец указал пальцем на перевязанный шпагатом пакет.
– А это у вас позвольте, я угадаю не рукопись?
– Рукопись.
Магистр обрадовался, неизвестно почему.
– О, я знаю многих советских писателей. Максима Горького знал. Алексея Толстого. Я сейчас к нему еду, на дачу, в Иваньково. Он просил подыскать ему другую. Я хочу предложить ему свою, в Барвихе, мне она больше не нужна. Она досталась мне после смерти товарищ Ленина.
Булгаков прикрыл глаза.
– Знаете, мистер.
– Харриман, Ахриман, Астарот, Воланд. Называйте как хотите, – подсказал иностранец.
– Да, спасибо. – Писатель был слегка обескуражен. – Я тоже жил в Барвихе. Хорошее место, только от Москвы далековато. У Толстого дача гораздо ближе. Я у него бывал, только давно. Покровское–Стрешнево, Подъелки – там очень хорошие места.
Услышав «спасибо», иностранец почему-то пришел в неописуемое раздражение. Черты его лица исказились, изменилось даже произношение. И тон стал сварливым.
– Места? – переспросил он. – Были хорошие, да все вышли. Это из-за канала «Москва – Волга». Он совсем рядом проходит. Мало того что строили – шумели. Так теперь взяли моду расстреливать строителей–саботажников прямо за деревней. Сами понимаете, он же писатель, классик, ему покой нужен. Он, быть может, поспать захотел или по нужде собрался, а тут, пожалте, стрельба. Ну, кому это понравится?
Вопреки заявлению гражданина Северо–Американских Соединенных Штатов, по–русски он говорил прекрасно. Даже не говорил – чесал. Но Булгаков не успел ему об этом сказать.
– Ну и что? – нахально уставился на него иностранец, словно прочитал его мысли. – Подумаешь, невидаль – по–русски говорю. Любой тунеядец, бренчащий на балалайке в пивной «Стоп–сигнал», на это способен. И никого это не удивляет. А мне почему-то нельзя. Я тебе еще не то скажу, добрый человек. Береги свою рукопись, не потеряй. И запомни, если вздумаешь хитрить, долго не проживешь. Это я тебе гарантирую. Год, максимум – полтора. Подымайся, тебе пора.
– Станция «Подмосковная»! – объявил кондуктор.