Астронавт Джонс
Шрифт:
Макс уставился на руку, а затем, очень неохотно, пожал ее.
— Моя фамилия Джонс, — сказал он без всякого выражения.
— Макси, — протестующе воскликнула мамочка.
Монтгомери жизнерадостно расхохотался.
— Да не торопи ты его так, Нелли, лапочка. Пусть Макс попривыкнет к этому. Живи сам и давай жить другим — вот мой девиз. — Он повернулся к своей жене. — Подожди, пока я возьму багаж. — С одного багажника уницикла он снял тюк скомканной одежды, а с другого — две плоские пинтовые бутылки. Заметив, что Макс наблюдает за ним, он подмигнул
Упомянутая новобрачная стояла около двери, и он попытался проскользнуть мимо нее. Та запротестовала:
— Но как же это, Монти, дорогой, разве ты не собираешься…
Монтгомери остановился.
— Совсем позабыл, у меня ведь мало опыта в таких делах. Конечно же. — Он повернулся к Максу. — Возьми все это хозяйство, — и сунул ему тюк и бутылки. Потом он подхватил мамочку на руки, что-то хрюкнув при этом, перенес ее через порог, снова поставил на ноги и поцеловал. Она тем временем повизгивала и краснела. Макс молча прошел вслед за ними, положил принесенное на стол и отвернулся к плите. Плита совсем остыла, он не пользовался ею со времени завтрака. Была еще и электрическая плита, но она перегорела еще при жизни отца, а денег на починку так и не нашлось. Он вытащил из кармана складной нож, настрогал щепок, добавил растопки и поднес к получившейся кучке зажигалку. Когда пламя разгорелось, он вышел с ведром за водой.
Когда он вернулся, Монтгомери сказал ему:
— Не мог понять, куда это ты пошел. Неужели в этой мусорной куче нет даже водопровода?
— Нет. — Макс поставил ведро на пол и подложил в огонь пару поленьев ватного дерева.
Мамочка сказала:
— Макси, у тебя уже должен был быть готов обед.
Монтгомери благожелательным голосом вмешался в разговор:
— Ну успокойся, дорогая, он же не знал, что мы приедем. И к тому же это дает время для тоста.
Макс стоял, повернувшись к ним спиной, и уделял все свое внимание нарезанию грудинки. Перемена была столь ошеломляющей, что ему пока еще не хватило времени полностью ее осознать.
— Эй, сынок! Подними стакан за новобрачную! — окликнул его Монтгомери.
— Мне надо готовить ужин.
— Чепуха! Вот твой стакан. Быстренько!
Монтгомери налил в стакан на палец янтарно-желтой жидкости; его собственный стакан был наполнен до половины, а у новобрачной по крайней мере на треть. Макс взял свой стакан, подошел к ведру и черпаком долил в него воды.
— Ты же только испортишь!
— Я к этому не привык.
— Ну ладно. Ну, значит, за зардевшуюся новобрачную и всю нашу счастливую семейку! Пей до дна!
Макс осторожно хлебнул из стакана и отставил его. По вкусу это напоминало горькую микстуру, которую давала ему как-то весной окружная врачиха. Он вернулся к своему прерванному занятию, но Монтгомери опять окликнул его.
— Эй, как это, ты же не допил.
— Послушайте, мне надо готовить ужин. Вы же не хотите, чтобы все подгорело, правда?
— Ну что же, — пожал плечами Монтгомери, — тем больше останется нам. Это твое хозяйство мы используем на
Макс собирался поужинать грудинкой и разогретыми оладьями, но их осталось только полсковородки. Он поджарил яичницу на жире от грудинки и сварил кофе, этим и ограничился. Когда они сели ужинать, Монтгомери оглядел поданные блюда и громко объявил:
— Лапочка, я надеюсь, что начиная с завтрашнего дня ты сумеешь делом подтвердить все то, что наговорила мне про свои кулинарные таланты. Твой парень — совсем никудышный повар.
Несмотря на эти слова, он поел от души. Макс решил не говорить ему, что он готовит лучше, чем мамочка; Монти очень скоро и сам это обнаружит.
В конце концов Монтгомери отодвинулся от стола, вытер рот, налил себе еще кофе и закурил сигару. Тогда мамочка вопросила:
— Макси, дорогой, а что будет на десерт?
— Десерт? Ну — в холодильнике есть то мороженое, что осталось после Дня Солнечного Союза.
— Ой, господи! — хихикнула мамочка. — Боюсь, что его там нет.
— Что?
— Ну, боюсь, что я вроде его съела как-то вечером, когда ты был на южном поле. Был такой жутко жаркий день!
Макс не ответил ничего, он совсем не удивился. Но мамочка не унималась.
— Ты что, не приготовил ничего на десерт, Макс? Но ведь сегодня такой особенный день.
Монтгомери вытащил сигару изо рта.
— Заткнись, лапочка, — сказал он ласково. — Я не слишком люблю сласти, я больше насчет мяса и картошки — это нарастает на кости. Поговорим лучше о более приятных вещах. — Он повернулся к Максу. — Макс, что ты еще умеешь делать, кроме как копаться на ферме?
— Чего? — удивился Макс. — Я никогда не делал ничего другого. А что?
Монтгомери стряхнул пепел с сигары на тарелку.
— Просто мы покончили с работой на ферме.
Второй раз за последние два часа Макс услыхал новость, которую не смог сразу переварить.
— Как это? Что вы имеете в виду?
— А вот так, что мы продали ферму.
У Макса появилось такое ощущение, словно из-под его ног выдернули ковер. Однако по выражению мамочкиного лица он понял, что это правда. У нее всегда был такой вид, когда она ему устраивала что-нибудь подобное — торжествующий, но слегка настороженный.
— Отцу бы это не понравилось, — резко сказал Макс. — Эта земля принадлежит нашей семье уже четыре сотни лет.
— Ну, Макси! Я же говорила тебе, не знаю сколько раз, что я не создана для деревенской жизни. Я выросла в городе.
— Клайдовские Углы! Тоже мне город!
— Но все равно это не ферма. И я была совсем юной девушкой, когда твой папаша привез меня сюда — а ты был уже большим парнем. Передо мной еще вся жизнь. Не могу же я прожить ее, похоронив себя на ферме.
— Но ты же обещала отцу, что… — прибавил громкости Макс.
— Заткнись, — оборвал его Монтгомери. — И постарайся говорить повежливее, когда обращаешься к своей матери — и ко мне.